Реальность и мечта - Михаил Ульянов

Две драмы

Особенно сложно и трудно начинать новую роль после работы, которая взяла всего тебя, все твои силы, которая больше года обжигала и заставляла жить в предельном напряжении. Такое опустошенное состояние у меня было после окончания съемок «Председателя».

Тогда я думал, что больше не найти мне роль подобного масштаба, и, когда мне предлагали сниматься в следующих картинах, отказывался. Однако если можно было отклонить предложения киногрупп, то игнорировать работы в театре, какими бы они ни казались неинтересными, я не имел права из обыкновенной трудовой дисциплины. Но и в театре иной раз актер вынужден отказаться от роли, если она, что называется, не его.

В последующие три года у меня было несколько более или менее удачных театральных работ. Но не было такой, которая захлестнула бы с головой, завертела бы в своем неудержимом потоке, не давая возможности вздохнуть, которая снова потребовала бы предельной отдачи и опьяняющей влюбленности в роль. Я просто работал в театре и ждал чуда.

По сути, всякое ожидание роли, с которой связываешь свои раздумья, мироощущение, все самые смелые фантазии, роли, которая видится такой всеобъемлющей и такой непостижимо интересной, есть одно, ни на чем не основанное неутолимое мечтание. Пригласят ли еще или не пригласят? А пригласив, утвердят ли на роль или не утвердят? Поэтому, когда актер рассуждает о том, что ему хотелось бы сыграть, он, в общем-то, говорит о желанном чуде, а не о реальном плане.

Прошло три года, и я дождался своего чуда!

Как-то в перерыве заседания Комитета по Ленинским премиям (я тогда состоял членом этого комитета) я подошел к Ивану Александровичу Пырьеву, зная, что он собирается ставить «Братьев Карамазовых». Подошел, абсолютно ни на что не надеясь, и попросил попробовать меня на какую-нибудь роль. Пожалуй, я впервые обратился с подобной просьбой к режиссеру, и далась она мне не без усилия. И просьба-то вышла нерешительная и безнадежная, высказанная лишь для того, чтобы потом себя не корить в отсутствии смелости. Видимо, Иван Александрович почувствовал это и с холодком, криво улыбаясь, сказал, что, пожалуй, кроме Дмитрия Карамазова, он не видит персонажа, на которого можно было бы меня пробовать.

Мне показалось, что прозвучал отказ, но пути актерские неисповедимы. Вероятно, моя вялая просьба в какой-то миг раздумий о фильме вспомнилась Пырьеву и не показалась такой уж нелепой. Тем более что Иван Александрович знал меня по работе над «Председателем» — он был руководителем объединения, в котором снималась эта картина. И вот однажды, проходя по двору «Мосфильма», я почувствовал, что кто-то смотрит мне в спину. Обернувшись, я увидел, что из машины меня пристально разглядывает Пырьев. Поняв, что его обнаружили, режиссер улыбнулся, хлопнул дверцей, и машина уехала. А вскоре после этого мне позвонили из киногруппы, готовящейся к съемкам фильма «Братья Карамазовы», и попросили приехать.

Иван Александрович встретил меня подчеркнуто любезно и спросил, как я расценю его предложение прорепетировать несколько сцен в роли Митеньки. Мурашки забегали у меня по спине, и я без раздумий согласился. Вскоре начались репетиции, которые, вероятно, нужны были Ивану Александровичу для того, чтобы понять, стоит ли со мной связываться. При этом он постоянно повторял, что фильм должен получиться актерским: «Я без актеров не смогу сделать картину».

Какие, наверное, мучительные сомнения испытывал он, прежде чем задействовать того или иного актера? Действительно, ошибка могла быть роковой для картины, если актеры не справятся с гигантскими задачами, которые перед ними разворачивал потрясающий роман Федора Михайловича Достоевского. Мне известно только, что Пырьев был абсолютно уверен лишь в выборе Кирилла Лаврова на роль Ивана Карамазова да Марка

Исааковича Прудкина на роль Федора. Он сразу их увидел и не сомневался в правильности своего решения до конца.

Что же касается меня, то я для него представлялся вешним льдом — выдержит или провалится? В том числе его опасения были связаны с успехом фильма «Председатель». Пырьев боялся моей сложившейся «заземленности».

Когда я во время репетиций прикоснулся к характеру Митеньки Карамазова, то буквально перестал спать ночами, ожидая пробных съемок. Начались сумасшедшие дни! Я в своем старании переигрывал страшно. Пробы были судорожные, надрывные, выхлестнутые. Однако ни в одном эпизоде фильма такого голосового надрыва, как было в пробе, не понадобилось. Видимо, надрыв шел от полного еще непонимания характера Мити. А понимание пришло позже, в ходе съемок. Тем не менее Пырьев поверил в меня, в мои силы, и я был утвержден. Отныне этот безумный и прекрасный, противоречивый и цельный, жуткий и светлый, бешеный и тихий, развратный и детский внутренний мир Дмитрия Карамазова мне предстояло постичь и сыграть. Я испытывал смятение и, вернувшись домой после утверждения на роль, положил роман «Братья Карамазовы» у изголовья кровати, понимая, что теперь не расстанусь с ним до конца съемок.

С какой стороны подступиться к этой трагической фигуре? В рецензии на спектакль Московского Художественного театра «Братья Карамазовы» в 1910 году Эфрос, известный критик того времени, писал об игре актера Леонидова, гениального исполнителя роли Мити: «Да, то была воистину душа, сорвавшаяся со всех петель, выбитая изо всякой колеи, налитая до последних краев смертельным ужасом, каждую минуту умирающая в исступленном отчаянии, пьяная всеми хмелями, отравленная всеми ядами, какие скопил «дьявол водевиль», — жизнь человеческая!»

С чего начать? Что главное в этой работе? Ведь каждая новая роль для актера — это белый лист. И прежде чем провести первую черту, нужно ясно представить себе характер, придумать его, нафантазировать. Но здесь я стоял воистину перед разъяренным океаном, который клокотал, ревел, буйствовал, и мне предстояло переплыть его или утонуть. Характер Дмитрия был страстно и сострадательно выписан Достоевским. Поэтому от меня не требовалось ничего дополнительно придумывать, однако мне следовало поглубже нырнуть в это бездонное море.

Мир героев Достоевского так выпукло и точно вылеплен; так достоверно и индивидуально, так конкретно и зримо, так обжигающе близко они стоят рядом с читателем, что их воспринимаешь как реально существующих людей. И когда актеры берутся за воплощение этих характеров, то перед ними открываются особые сложности, такой на первый взгляд хаос поступков и чувств, что разобраться в нем — сложнейшая задача.

В отличие от Шекспира, который, исходя из общечеловеческих трагедий, в своих пьесах открывает актеру безграничное поле для фантазии, решений, трактовок, Достоевский горячечно конкретен и национален. От него не отступишь, ничего к нему не придумаешь. Его надо понять и захлебнуться им.