Жемчужина Санкт-Петербурга - Кейт Фернивалл

27

На сигарете, которую курил Йенс, была изображена монограмма императора Николая. Он попытался себе представить, каково это — когда твои инициалы напечатаны, вытеснены золотом или вышиты на всем, что тебя окружает. На императорский бал он пришел только затем, чтобы угодить министру Давыдову, и настроение у него было паршивое. Он поговорил с теми людьми, которых министр собрал в одном из неприметных аванзалов. Они беседовали долго, пока воздух там не сделался сизым от табачного дыма, и в конце пожали друг другу руки. И все равно Йенс не чувствовал к ним доверия. В Петербурге никому нельзя доверять.

Даже той, с веселыми темными глазами. Йенс поморщился и затушил сигарету.

— Что с вами сегодня? — спросил Давыдов. — У вас такой вид, как будто вы готовы вцепиться комуто в глотку.

— Послушайте, я выполнил вашу просьбу, пришел сюда и поговорил с вашими денежными мешками, но не ждите, что я буду и вам улыбаться.

Министр усмехнулся и, качнув бокал, расплескал коньяк по его стенкам. Ястребиное лицо его светилось от удовольствия, что случалось довольно редко.

— Хорошо быть женщиной, — заявил он.

— Почему вы так думаете?

— Я видел вас за работой, Фриис, и я видел, как вы рисковали жизнью во взорванном туннеле. Я видел вас злым и видел вас упрямым, но я никогда не видел вас таким. Посмотрите на себя.

Мужчины были в черных фраках с золотыми лацканами, но Йенс выглядел помятым и сидел на парчовом кресле в вялой позе.

— Я сюда пришел только для того, чтобы решить деловые вопросы, — раздраженно проворчал Йенс.

Он зажег очередную сигарету, но, как только вдохнул дым, увидел женщину, вошедшую в зал. На императорском балу всем дамам предписывалось быть в белых или кремовых платьях, поэтому с первого взгляда он не узнал ее. Однако чтото в ее походке, в надменном повороте головы заставило его насторожиться.

— Графиня Серова. — Он встал и склонился над протянутой ему изящной рукой.

— Йенс, что же это вы здесь прячетесь? Разве вы не знаете, что ваша пианистка играет для его величества? — Улыбка, острая, как кошачий коготь, скользнула по лицу Натальи. — Поспешите, а то она уже собрала вокруг себя настоящую толпу — не пробьетесь.

Он не мог ей помочь. Это было все равно, что наблюдать за тонущим котенком. Руки ее едва шевелились, рот приоткрылся, лицо было искажено гримасой не то боли, не то презрения. Когда Йенс вошел в зал, ему показалось, что она нарочно дразнит слушателей или шутит, нажимая на неправильные клавиши. Но только это была не шутка. Она сидела у рояля на самом краешке фортепианного стула, и, когда он увидел ее, у него сжалось сердце.

Выступление обернулось настоящим провалом. Другая бы на месте Валентины давно расплакалась и убежала, но она этого не сделала. Сжав зубы, она продолжала упорно играть. Голова и руки ее как будто существовали отдельно. Она играла «Оду к радости» Бетховена, и вряд ли можно было придумать менее подходящую композицию для этого случая, поскольку в зале этом радости не чувствовалось. У стены на изысканных золотых креслах неподвижно восседали император с императрицей. Кроме них в небольшой зал, где до этого выступал оркестр балалаечников, набилось больше сотни представителей верхушки петербургского общества. По рядам слушателей прокатывался удивленный и недовольный шепот.

Валентина, любимая, если бы я мог, я бы отдал тебе свои пальцы.

Царь раздраженно погладил свою аккуратную бородку и нахмурил брови. Потом, не сказав ни слова, поднялся, предложил руку жене, и они вместе покинули зал. За ними последовала вереница гостей, и Йенс заметил, что одной из первых ушла графиня.

Черт возьми, разве вы не видите, что она все еще играет, все еще старается?

В первом ряду слушателей стоял капитан Чернов, и лицо его напоминало красную маску, почти такую же яркую, как его гусарская форма. Желудок Йенса сжался и чуть не вывернулся наизнанку. Значит, правду сказал ее отец: их свадьба — дело решенное, раз капитан уже видит ее продолжением самого себя и ее унижение воспринимает как свое. Йенс вдруг почувствовал, что в нем закипает ненависть к этому человеку, ненависть, смешанная с презрением. Но не изза того, что поведение Валентины отражалось на нем, а изза того, что капитан не пожалел ее, не посочувствовал положению, в котором она оказалась, он считал униженным себя. Он ничего не сделал, чтобы спасти ее от позора. Он просто ощутил стыд. Он стыдился ее.

Музыка неожиданно прекратилась, когда Йенс громко захлопал, а потом вышел вперед со словами:

— Валентина Николаевна, вы поступили весьма великодушно, согласившись играть, когда вам нездоровится.

Она посмотрела на него. Слез в ее глазах не было. Расправив плечи и выпрямив спину, она как всегда грациозно поднялась со стула и приложила к виску кончики пальцев, обозначая легкую головную боль. Потом она улыбнулась Йенсу, и он протянул ей руку. Не торопясь они прошли сквозь толпу разодетых гостей к выходу из зала. На капитана Чернова девушка даже не посмотрела.

Йенс обнял ее. Он вдыхал аромат ее волос, чувствовал в ее дыхании боль. Он крепко прижимал ее к себе до тех пор, пока она не перестала дрожать и голова ее не замерла у него на груди.

— Валентина, — он поцеловал ее горящее ухо, — не думай о них. Никто здесь не стоит того, чтобы ты изза него расстраивалась. — Йенс поцеловал ее в волосы и увлек за колонну, где была небольшая ниша. — Ты прекрасно играла.

— Я играла ужасно.

— Нет, ты была великолепна. Пьяная как сапожник, но Бетховена осилила.

— Мои глупые пальцы все время не попадали по нужным клавишам.

— Никто этого не заметил.

— Что? — Она стремительно подняла голову, глаза ее все еще были слегка затуманены. И все же она сумела разглядеть его насмешливую улыбку. Уголки ее губ поползли вверх, и Валентина рассмеялась. — Значит, ты думаешь, царь ничего не заметил?

— Совершенно ничего.

— Слава Богу.

Прижимая к себе ее тело в шелковом платье, теплое и гибкое, он удерживал ее на ногах. Валентина откинула голову и счастливо расхохоталась. Из нее словно полилась та радость, которой так не хватало ее музыке. Вместе с этим смехом выходило из нее и неимоверное напряжение последних часов.

— Обманщик, — тихонько произнесла она хрипловатым голосом.

Положив одну руку ей на затылок, он скользнул губами по ее горлу, едва касаясь кожи.

— Давай уйдем, — прошептал он. — Давай уйдем вместе прямо сейчас.

Она обвила его шею руками, а он нежно взял ее за подбородок и поднял лицо, чтобы видеть ее темные глаза. Они были наполовину прикрыты, но через опущенные длинные ресницы проблескивали искорки.