Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 2 - Николай Любимов

В конце лета я приехал в Москву.

Глеб обрушил на меня лавину столичных новостей:

– Арестована верхушка НКВД: Яша Агранов, Прокофьев, Балицкий, Дерибас…

– Арестован Антоныч (Клычков),».

– Арестован Воронский…

– Арестован Святополк-Мирский…

– Арестован Виктор Кин…

– В Ленинграде арестован режиссер Алексей Дикий…

– Арестован Бруно Ясенский…

Вот тебе раз! И Ясенский?.. А ведь в поднятом критикой на щит индустриально-бульварно-детективном его романе «Человек меняет кожу» Ясенский изобразил инженеров вредителями, связанными с иностранной разведкой и подбрасывавшими ядовитых змей в комнаты «честных специалистов». Еще так недавно, 1 сентября 36-го года, на собрании «новомирского» актива писателей, на котором Олеша пинал неостывший труп казненного Пикеля и на котором с восхитительным мужеством держал себя Пильняк, хотя над ним уже сгущались тучи, Ясенский хвастался тем, что «несколько дней тому назад мы исключили из партии писателя Ивана Катаева за измену партии» и расценивал как «преступление» то, что Пильняк несколько лет назад оказал денежную помощь Радеку, когда тот находился в ссылке[36]. И уж совсем недавно наша пресса в ответ на утверждение польской печати, что в СССР преследуют поляков, ссылалась между прочим на то, каким почетом и уважением окружен у нас Бруно Ясенский. А немного погодя появляется статья Моты левой, доказывающая, что роман «Человек меняет кожу» мог написать только шпион.

Один за другим, один за другим люди попадали в яму, которую они страха ради или же из любви к труду землекопа рыли другим.

Мы с матерью, посовещавшись, пришли к заключению, что быть постоянно прописанным в Перемышле для меня небезопасно: ведь в паспорте, который я получил в Архангельске, было указано, что мне его выдали не на основании прежнего паспорта, а на основании справки из НКВД.

Я прописался у теток в лесной глухомани, за тридцать верст от Малоярославца и за сорок верст от Калуги. Тут я глаза НКВД не мозолил.

Осенью, когда я из Новинки приехал в Москву, Глеб сообщил мне об аресте Артема Веселого и лучшего своего друга – Бориса Пильняка.

Пильняка арестовали в день рождения его сына. Он поехал в центр за покупками, – жил он тогда на Ямском поле (ул. Правды) в ожидании квартиры в доме, строившемся на углу ул. Горького и Лесной, – ему хотелось отпраздновать этот день вдвоем с женою. Не успел вернуться, как за ним приехали. Он ушел взволнованный, но уверял жену» что это недоразумение, что его сейчас же выпустят. Быть может» он питал робкую надежду» что писателя с мировым именем все-таки не засадят, и не принимал в соображение, что Сталин точил на него зубы с 26-го года» когда появилась «Повесть непогашенной луны», а быть может, хотел только подбодрить жену. Потом арестовали и ее.

Поздней осенью я поехал навестить мать и тетю Сашу.

Без меня Перемышльское отделение НКВД провело осенью «предвыборную компанию» (в декабре должны были состояться первые выборы в Верховный совет СССР на основе Конституции, принятой в 36-м году).

В эту компанию в Перемышле были вдобавок к уже взятым арестованы так и пропавшие потом без вести священник Николай Павлович Бриллиантов, не служивший с 29-го года; объединивший вокруг себя местных евангелистов, начитанный от Писания не хуже ученого богослова кузнец Матросов; бывший огородник, давно восстановленный в правах гражданства за образцовую работу в перемышльском колхозе Павел Михайлович Дешин и уполномоченный предреволюционного Перемышльского городского общественного управления, член попечительного совета прогимназии, при НЭПе торговавший в компании с двумя согражданами, яко рыба безгласный брат «Лошадиной головы», старый холостяк Федор Николаевич Гудков, которого все называли за глаза ласкательно-уменьшительно «Федя Носик», хотя нос у него был крупнокалиберный. Оснований для его ареста могло быть только два: размеры носа, выделявшие его из обывательской массы, и привычка теплыми вечерами в совершенном одиночестве посиживать на лавочке около дома, где он жил с двумя своими незамужними сестрами, и попыхивать трубочкой. Идешь, бывало, в кромешной тьме – вдруг возникает светящаяся точка: а, это Федя Носик! Значит тут будет рытвинка, надо держаться левей, поближе к забору. Закрыв лавку еще до ликвидации НЭПа, Федор Николаевич высовывал свой носище только за ворота – ни на какой другой улице, ни на площади, ни на базаре я его ни разу не видел.

– Пол-Перемышля в Лихвинскую тюрьму переехало… по случаю построения социализма, – подвел итог тридцать седьмому году Георгий Авксентьевич Траубенберг.

Говорили, будто подручные Калдаева предлагали арестовать священника, служившего в единственной тогда еще не закрытой в Перемышле Георгиевской церкви, о. Иоанна Никольского, на что Калдаев будто бы наложил милостивую устную резолюцию:

– Черт с ним, пускай старый хрыч остается, все равно скоро сдохнет.

Петр Михайлович все еще сидел в Лихвинской тюрьме, но, по слухам, в деле его произошел перелом. Летом Калдаева вызвали в Москву: в Москве не хватало следователей, и участие в Корекозевском восстании Петру Михайловичу пришили в его отсутствие. Вернувшись из Москвы, Калдаев самое страшное обвинение с Петра Михайловича снял.

В это время в Детчине, районном центре Калужской области, состряпали дело ветеринарных врачей и зоотехников, якобы по заданию какой-то иностранной разведки моривших колхозный скот. Несколько человек расстреляли.

…Опять я в Москве, и опять «свежие новости».

Арестован заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК Яковлев. Он совсем недавно делал доклад на сессии ЦИКа о проекте «Положения о выборах в Верховный Совет СССР». Только что издал брошюру о том, как надо выбирать; эту брошюру вменялось в обязанность изучать всем членам избирательных комиссий и рекомендавалось изучать избирателям.

Ликвидировано «троцкистское гнездо» «Перевала», арестованы «выкормыши матерого троцкиста», «агента Троцкого в литературе» Воронского: член партии Зарудин, член партии Губер, Пакентрейгер, позднее других – Абрам Захарович Лежнев.

Арестован один из самых злых рапповских псов, присяжный драматург Киршон, рапортовавший XVI партийному съезду о достижениях советской литературы и клеймивший внутренних ее врагов, от них же первый – автор «Красного дерева» Борис Пильняк.

Арестован «лефовец» Сергей Третьяков.

Александр Вильямович Февральский, через Мейерхольда близкий к футуристическим кругам, рассказывал мне двадцать лет спустя, что в разгар «реабилитанса» к нему неожиданно позвонил Асеев и спросил, не помнит ли он, любил или не любил Третьяков играть в карты и не был ли азартным игроком. Февральский ответил, что, насколько он помнит, Третьяков, этот сухарь, игравший под делового иностранца, никаких карт в руки не брал.