Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

одного и того же жизненного начала. Если рамки моего «я» не представляют собой панцирь черепахи или улитки, то я в состоянии ощущать свое глубокое единство со всем сущим в мире, незави­симо от его, так сказать, фенотипа.

И называйте основу этого родства как хотите: Брама, Нир­вана, воля, жизненная сила, наследственность — суть дела от этого не изменится.

Все это наносит сильнейший удар по чисто материали­стическим концепциям, которые ввергают человека-одиночку в пустынный и хаотический мир кошмаров, обрекая его на бесследное уничтожение в страшном, безжалостном мире.

Так что не будем обвинять Лысенко как лжеученого и мошенника, ибо он, вероятно, будучи убежденным реалис­том, инстинктивно почувствовал полную непримиримость вы­водов современной биологии с последовательным материа­лизмом и категорически отверг первую. Но, разумеется, не может быть оправдания методам его расправы со своими про­тивниками».

На это письмо Ефремов не ответил. Этому могло быть две причины. Первая и, казалось бы, очевидная — это открыто антиматериалистический характер последнего письма, изла­гавшего в популярном и осовремененном виде некоторые идеи Толстого и Шопенгауэра, а также буддизма, знакомого мне по книге Ольденбурга. Он мог не захотеть ввязываться в эту опасную переписку. Другой сопутствующей причиной бы­ло раскрытие моей национальной анонимности.

И все же Ефремов мне ответил, хотя я обнаружил его ответ лишь четырьмя годами позднее в его книге «Лезвие бритвы», но писать ее он должен был либо в то время, либо несколько спустя под влиянием нашей переписки. Я более чем уверен, что этот толстый роман весь был задуман как внутренний ответ на поставленные мною вопросы.

Из этой книги явствовало, что Ефремов — интеллектуаль­ный антисемит в самом глубоком смысле этого слова. Он полностью отрицал еврейский вклад в духовное развитие человечества. Все плохое в мире шло от еврейских сказок, как называл он Библию. Идея первородного греха была для него особенно криминальной. Христианство и его родона­чальник апостол Павел были для него лишь проявлением па­ранойи. Естественно, что христианство рассматривалось как продукт губительного влияния евреев. Однако Ефремов вкла­дывает мою аргументацию в защиту гуманизма в уста индий­ских монахов и, хотя и опровергает ее, он относится к ней серьезно, как к тому, что заслуживает обстоятельного ответа.

«Профессор умолк, поддержанный сочувственными кивка­ми высоких тюрбанов. Гирин понял, что надо отвечать, и на­брал воздуху в широкую грудь.

— Еще ни одна религия на земле не оправдала возлагав­шихся на нее людьми надежд по справедливому устройству мира и жизни. Как ни грозили самыми ужасными наказа­ниями христианский, буддийский, мусульманский, еврейский ад, или будущими перевоплощениями в гнусных существ — индуизм, переустройства жизни в согласии с религиозными принципами не получилось. Наука может достичь гораздо большего, но при условии, что она займется человеком во всей его сложности. Я признаю прямо, что этого в европей­ской науке, к сожалению, и в нашей советской, еще нет. Но у нас есть другое — в борьбе различных идеологий все более ширится распространение коммунистических идей, и оконча­тельная победа идеологии коммунизма неизбежна.

«Почему?» — наверное, спросите вы. Я отвечу: потому, что никакая религия или другая идеология не обещает равной жизни на земле каждому человеку — сильному и слабому, гениальному и малоспособному, красивому и некрасивому. Равной со всеми в пользовании всеми благами и красотами жизни теперь же, не в мнимых будущих существованиях, не в загробном мире. А так как человечество в общем состоит из средних людей, то коммунизм наиболее устраивает подав­ляющую часть человечества. Враги наши говорят, что равная жизнь у слабых получается за счет сильных, но ведь в этом суть справедливости коммунизма, так же, как и вершин ин­дуизма или философии чистого буддизма. Для этого и надо становиться сильными — чтобы помогать всем людям подни­маться на высокий уровень жизни и познания. Разве вы видите здесь какое-нибудь противоречие с знаменитым принципом йоги: «Оберегай ближнего и дальнего и помогай ему возвы­ситься»?

Для меня не секрет, что на Западе, да, наверное, и здесь, на Востоке, многие люди, даже широко образованные и сами по себе не религиозные, считают открытого атеиста челове­ком аморальным. Дело простое — моральные принципы это­го мира сформулированы религией и внедряются через нее. Следовательно, считают эти люди, атеист должен вместе с ре­лигией отвергать и все устои морали и этики. Я был бы рад, если бы вы увидели за моими несовершенными формули­ровками, что из материализма вместе с глубоким познанием природы вырастает и новая мораль, новая этика и эстетика, более совершенная потому, что ее принципы покоятся на научном изучении законов развития человека и общества, на исследовании неизбежных исторических изменений жизни и психик, на познании необходимости общественного долга. Что у материалиста тоже вещая душа и сердце, полное тре­воги, по выражению нашего великого поэта. Тревоги не только за себя, но и за весь окружающий мир, с которым не­разделен каждый человек, и судьба мира — его судьба».

Нет, он не уклонился от ответа, хотя, по существу, назвал меня «врагом». Я думаю, что переписка с Ефремовым была моим первым реальным, хотя и косвенным вкладом в русскую общественную мысль.

82

МОСКВА — ПЕКИН

Грозен и смел мой супруг на войне,

Всех он прекрасней и лучше в стране.

Палицу сжал он и мчится вперед

Прежде всех царских других воевод.

Шицзин

Внимательно следя за XXI съездом партии, я обратил внимание на странные нападки на Югославию за то, что там утверждают о наличии якобы существующих советско-китай­ских разногласий. Зная советские политические традиции, я заподозрил, что дыма без огня не бывает, и хотя некоторые советологи уже после 1963 года, идя на поводу у Анатолия Голицына или Носенко, утверждали, что советско-китайский раскол есть лишь ловкий политический трюк СССР и Китая, я немедленно усмотрел уже в конце 1958 года признаки это­го раскола. Я стал покупать китайский еженедельник «Peking Review», из которого мне стало ясно все. Раскол был неми­нуем. Это ощущение усилилось после того, как моя факельская приятельница Леля Александровская, побывавшая в Китае, показала мне фотографии, привезенные ею оттуда. Я видел, как китайцы чуждо и враждебно смотрели на совет­ских туристов.

В это время Коля Парин плавал в Тихом океане в научной экспедиции на корабле «Витязь». В один из рейсов им дали двух китайских стажеров. Один из них был новый автомат, а другой — сын профессора, от избытка патриотизма вернув­шегося в Китай из США в 1949 году. Проникнувшись довери­ем к Коле, китаец-интеллигент разрыдался. Его партнер пи­сал на него доносы в посольство. Интеллигент не