Гибель гигантов - Кен Фоллетт

Зря он так сказал: она зарыдала с новой силой.

Фиц посмотрел на наручные часы. Половина девятого. Ровно в десять ему нужно быть в гостинице.

— Если немцы войдут в Париж, ты обо мне позаботишься?

— Конечно, chérie,[14] — сказал он, стараясь звучать как можно убедительнее. Конечно, он позаботится — если у него будет на это время.

— А они войдут? — тихо спросила она.

Если бы он знал! Германская армия оказалась в два раза больше, чем это предполагала французская разведка. Она стремительно прошла через северо-восток Франции, побеждая во всех боях. И эта лавина подошла с севера к Парижу, а вот насколько близко, ему предстояло узнать в ближайшие пару часов.

— Кое-кто говорит, что город защищать не будут, — сказала Жини сквозь слезы. — Это правда?

Этого Фиц тоже не знал. Если Париж окажет сопротивление, германская артиллерия его разрушит. Прекрасные здания превратятся в развалины, широкие бульвары будут изрыты воронками, от бистро и магазинов не останется камня на камне. Городу просто необходимо сдаться — чтобы всего этого избежать.

— Может, тебе будет лучше, — сказал он с напускной веселостью. — Будешь спать с толстым прусским генералом, а он станет звать тебя Liebling…[15]

— Не нужен мне прусский генерал! — Ее голос перешел на шепот. — Я люблю тебя.

Может, и любит, подумал он. А может, он для нее — средство вырваться отсюда. Все, кто мог, уезжали из города, но это было непросто сделать. Почти все личные автомобили были реквизированы. В любой момент могли отобрать под военные нужды и поезда, высадив штатских пассажиров в чистом поле. А чтобы доехать в Бордо на такси, требовалось полторы тысячи франков — столько стоил небольшой домик в провинции.

— Может, они и не войдут, — сказал Фиц. — Силы их, похоже, на исходе. Они шли сюда с боями целый месяц. А так не может продолжаться вечно!

Он и сам в какой-то мере верил в то, что говорил. Французы отступали, но ожесточенно сопротивляясь. Солдаты были измотаны, голодны и деморализованы, но почти никто не попал в плен, и потеряно было лишь несколько пушек. Невозмутимый главнокомандующий генерал Жоффр объединил войска союзников и отвел на позиции к юго-востоку от города для переформирования. Он безжалостно уволил из старшего офицерского состава французской армии всех, кто не отвечал его требованиям: двоих командующих армиями, семерых командиров корпусов и дюжину других высших офицеров безжалостно сместили с постов.

Немцы об этом не знали. Фиц видел их сверхсекретные расшифрованные донесения. Германское верховное командование, как ни удивительно, забрало часть войск из Франции и перебросило в Восточную Пруссию. Фиц подумал, что это может оказаться ошибкой. Напрасно немцы решили, что их ждет легкая победа.

В англичанах он не был так уверен. Английский экспедиционный корпус был невелик — пять с половиной дивизий. Для сравнения: у французов на поле боя их было семьдесят. Они храбро сражались под Монсом, и Фиц гордился ими; но за пять дней из ста тысяч солдат они потеряли пятнадцать тысяч и стали отступать.

«Валлийские стрелки» тоже сражались во Франции, но Фиц был не с ними. Сначала он был разочарован тем, что его послали в Париж как офицера связи: ему хотелось сражаться со своим полком. Он был уверен, что генералы считают его дилетантом, которого нужно убрать куда-нибудь подальше, туда, где он принесет меньше вреда. Но поскольку он знал Париж и говорил по-французски, то вынужден был согласиться.

Эта работа оказалась куда более важной, чем он себе представлял. Отношения между французским командованием и английскими военными были из рук вон плохими. Английским экспедиционным корпусом командовал нервный, раздражительный сэр Джон Френч,[16] что в данной ситуации было несколько некорректно. Уже в самом начале тот находил оскорбительным то, что генерал Жоффр уделял, на его взгляд, недостаточно времени согласованию совместных действий, и их общение было сведено до минимума. Фиц старался, несмотря на атмосферу враждебности, поддерживать между двумя штабами регулярный обмен информацией и данными разведок.

Все это было неприятно и несколько унизительно, и Фиц как представитель англичан страдал от плохо скрываемого презрения французских офицеров. Но неделю назад положение коренным образом изменилось — в худшую сторону. Джон Френч заявил Жоффру, что его солдатам требуется два дня передышки. На следующий день он изменил свое решение: два дня превратились в десять. Французы пришли в ужас, а Фиц сгорал от стыда.

Он пытался обсудить это решение с полковником Хервеем, помощником сэра Джона — но тот смотрел в рот начальству, а возражения Фица встречали у него возмущенный отпор. В конце концов Фиц позвонил лорду Ремарку, заместителю военного министра. Они вместе учились в Итоне, к тому же Ремарк приятельствовал с Мод и часто делился с ней сплетнями. Фиц не чувствовал себя вправе действовать таким образом, в обход начальства, но равновесие сил было столь шатким, что нельзя было сидеть сложа руки. Теперь он понимал, что быть патриотом не так-то просто.

Результат разговора с Ремарком превысил все ожидания. Премьер-министр Асквит немедленно послал в Париж нового военного министра, лорда Китченера, и позавчера сэра Джона вызвали к начальству на ковер. Фиц надеялся, что Френча отстранят от командования, а если нет — то хотя бы хорошенько встряхнут.

Чем дело кончилось, он узнает очень скоро. Фиц отвернулся от Жини и сел на кровати.

— Ты уходишь? — спросила она.

— Дела, — ответил он, вставая.

Она сбросила простыню. Фиц взглянул на ее безупречную грудь. Заметив его взгляд, она улыбнулась сквозь слезы и приглашающе раздвинула ноги. Он не поддался искушению.

— Сделай мне кофе, дорогая, — попросил он.

Она накинула светло-зеленый шелковый халатик и поставила воду. Фиц тем временем одевался. Вчера вечером он обедал у себя в посольстве, а потом сменил свой алый, бросающийся в глаза мундир на смокинг и пошел прогуляться по злачным местам.

Она подала ему кофе — очень крепкий, огромную чашку.

— Я буду ждать тебя вечером в клубе «У Альберта», — сказала она. Официально ночные клубы не работали, как театры и синематограф. Даже в варьете и кабаре «Фоли Бержер» было темно. Кафе закрывались в восемь, рестораны — в половине десятого. Но не так-то просто было остановить ночную жизнь огромного города, и ловкие хозяева вроде Альберта открыли подпольные заведения, где по немыслимым ценам продавали шампанское.

— Постараюсь к полуночи подойти, — сказал Фиц.

Кофе был горький, зато сон как рукой сняло. Он дал Жини золотой английский соверен. Это была щедрая плата, к тому же в такие времена золото ценилось намного выше бумажных денег. Прощаясь, Фиц поцеловал ее, и она к нему прильнула.

— Ты ведь придешь, правда? — спросила она.

Он почувствовал жалость. Ее мир рушился, и она не знала, что делать. Ему хотелось защитить ее, пообещать, что он о ней позаботится — но это было бы нечестно. У него беременная жена, и если Би расстроится, она может потерять ребенка. Да и вздумай он связать свою жизнь с французской проституткой — он стал бы для всех посмешищем, даже если бы и не был женат. В конце концов, таких, как Жини — миллионы. И всем, кто еще жив, страшно.

— Я очень постараюсь, — сказал он и освободился из ее объятий.

Его синий «Кадиллак» стоял на обочине. К капоту был прикреплен маленький флажок Великобритании. Личных машин на улицах было очень мало, и почти все с флажками — французским триколором или флажком Красного креста, показывающим, что машина используется для военных нужд.

Чтобы переправить сюда машину из Лондона, потребовались связи Фица и даже взятки, но он был рад, что добился своего. Каждый день ему нужно было разъезжать между английским и французским штабами, и это была большая удача, что Фицу не требовалось выпрашивать во временное пользование машину или лошадь у армий, и так находившихся в тяжелом положении.

Он завел двигатель. Машин на дорогах почти не было. Один раз пришлось остановиться, пропуская большое стадо овец, которое гнали через город, по-видимому, на Восточный вокзал, а там — поездом на фронт, кормить войска.

Его заинтересовало воззвание на стене Бурбонского дворца — должно быть, только что наклеенное, — вокруг которого собралась небольшая толпа. Он остановил машину и присоединился к читающим:

АРМИЯ ПАРИЖА!

ЖИТЕЛИ ПАРИЖА!

Фиц взглянул в самый низ и увидел, что воззвание подписано генералом Галлиени, начальником военной администрации города. Галлиени был жестким человеком, солдатом старой закалки. Его вернули из отставки. Он был знаменит тем, что не разрешал сидеть на собраниях: он считал, что стоя люди быстрее принимают решения.