Неровный край ночи - Оливия Хоукер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он поднимает дирижерскую палочку. Рожки устремляются вверх, готовые начать. Он ведет обратный отсчет, и они вступают совершенно в унисон.
Они играют «Schön ist die Nacht», популярную и довольно сентиментальную мелодию. Он позволил детям самим выбрать песню; он подозревает, что это, вероятно, любимая песня какой-нибудь деревенской девчонки, по которой сохнет кто-то из подростков-музыкантов – Дэнис, может быть, который достаточно высокий и крупный, чтобы нести баритон и не уставать, или Эрик, тромбонист, с его блуждающим взглядом и озорной улыбкой.
Несколько учеников подходили к нему, настойчиво упрашивая сыграть что-нибудь из Дюка Эллингтона или Кэба Кэллоуэя. Антон быстренько отставил эту идею. Джаз был под строгим запретом с 1938 года. Это все fremdländisch – чужая музыка, провонявшая американской жадностью и британской неразборчивостью. Мы должны продемонстрировать, что мы – честные и преданные немцы, внешне, по крайней мере.
– Где это вы слышали Эллингтона и Кэллоуэя? – интересуется он, но тут же останавливает их движением руки. – Хотя нет, неважно; если вы присоединились к свингующей молодежи, я об этом знать не желаю. Нет, группа должна играть что-то чисто немецкое и немецкого композитора. Ничто другое не подойдет.
У «Schön ist die Nacht» простой квадратный, четырехтактный размер. Она достаточно медленная, чтобы маршировать под нее могли даже новички, так что когда ученики изъявили желание сыграть политкорректное немецкое произведение, Антон согласился.
– А теперь раз-два, в ногу, – командует Антон, поддерживая ритм, взмахивая белой дирижерской палочкой в воздухе. – Левый, левый, левый…
Группа ковыляет вперед, их первый пробный марш. Этому навыку не научишься за один день. Это гораздо труднее, чем кажется со стороны, – шагать в такт и параллельно играть, и все еще усложняется тем, что надо попадать в ногу с тем, кто идет впереди. Антон ведет группу от церкви к городской площади. Он слышит, как время от времени рожки со звоном стукаются друг о друга или кто-то из детей выдает фальшивую ноту, сбившись с ритма. Но они стараются, а совершенство приходит с практикой.
«Schön ist die Nacht» заканчивается ровно тогда, когда группа доходит до площади. Несколько жителей выходят из магазинов и домов, чтобы поаплодировать усилиям ребят, поддержать группу. Кто-то кричит с балкона: «Браво!». А один из братьев Копп приподнимает шляпу в знак бессловесного одобрения, проезжая по соседнему переулку на своем грузовичке.
Дети переминаются с ноги на ногу и шепчутся, одновременно смущенные и взбудораженные своим большим прорывом в сфере публичных выступлений. «Молодцы», – говорит им Антон, но произнося это, чувствует, как что-то слабо колется между лопаток.
Он оборачивается. Перед ним стоит Мебельщик, прислонившись к двери своего магазина. Рядом с ним еще двое мужчин – Гофер и Янц. Они были в свите Мебельщика пару месяцев назад, когда гауляйтер накричал на эгерландских ребят.
Антон теперь каждый раз подмечает про себя их присутствие – лоялисты день за днем выползают из каждой поленницы, из-под их секретных камней, осмелевшие, открыто и с гордостью носящие свою ненависть, даже здесь, в Унтербойингене. Но он только кивает им, вежливо приветствуя.
Мебельщик лишь что-то бурчит в ответ.
– Ну как, что думаете? – спрашивает Антон.
Мебельщик выпрямляется. Он дергает себя за лацканы, уверенный в собственной важности, и с апломбом выходит на площадь.
– Хотите знать, что я думаю? Я скажу. Я все стоял и думал, когда же вы научите эту молодежь настоящей немецкой музыке».
– «Schön ist die Nacht» немецкая.
Мебельщик сплевывает в пыль.
– Это современный мусор – практически джаз. Постыдились бы, герр Штарцман, засорять мозги нашей молодежи таким хламом.
Гофер и Янц бурчат что-то в поддержку.
– Это простое произведение, – оправдывается Антон. – Мы работаем над более сложной музыкой. К тому же, маршировать под Вагнера не получится, не та музыка.
– Я думал, эта ваша группа создавалась для того, чтобы Унтербойинген мог почтить нашего дорого лидера, ценности Партии, – говорит Мебельщик. – Таков был наш уговор. Но вас, похоже, больше интересуют ваши католические гимны и американизированная грязь. И что мне прикажете думать? А? Отвечайте, Антон. Что я должен тут подумать?
Даже дети начали тревожно шаркать. Антон поднимает руку, чтобы успокоить учеников, развеять их страхи.
Ему очень хотелось бы сказать Мебельщику: «Ты думал, эту группа послужит тому, чтобы вознести тебя, чтобы Гитлер мог тебя увидеть и наградить. А если и не фюрер, то кто-нибудь другой, наделенный большой властью. А почему бы и нет? Я ведь зародил в тебе мысль, что такого можно ожидать. Но я лишь поиграл с тобой, сыграл на твоем тщеславии лучше, чем на церковном органе. Это теперь мой оркестр, моя группа. И я позабочусь, чтобы эти дети были в безопасности».
Но он помнит Элизабет, ее отчаянную мольбу не переходить дорогу Партии снова. Он уже ходит по тонкому льду, по мнению его жены. Если она решит, что группа слишком опасна, она так или иначе убедит его остановиться. Он знает, что если Элизабет предъявит ему ультиматум, будет искренне умолять его бросить все, он не найдет в своем сердце сил отказать ей снова.
– Как на счет «Horst-Wessel-Lied» – вопрошает Мебельщик. – «Высоко реет флаг», гимн нашей Партии? Несомненно, эта песня не покажется слишком сложной преданным немецким детям.
– Если вы хотите, чтобы мы играли хорошую немецкую музыку, одобренную Партией – самой Имперской палатой музыки – мы будем счастливы повиноваться. – Антон поднимает дирижерскую палочку; инструменты наготове. – «Императорский вальс», – командует он детям, и прежде чем они успевают собраться с духом, он начинает отсчет.
Аранжировка произведения Штрауса куда более сложная, чем мелодия, которую они только что исполнили, но далеко не такая трудная, как изображают дети. Они понимают, что сейчас важно сыграть плохо – связь между группой и ее руководителем настолько прочна. Мы присматриваем друг за другом, поддерживаем наших друзей. Мы действуем, как одно тело, один разум. Дети свистят и скрипят, продираясь через вальс, каждый выбивается из такта, снова подхватывает ритм, беспечно и рассеянно. Демонстрация неготовности к такому произведению вызывает у Мебельщика гримасу ужаса, на которую и был расчет.
Когда группа выдавливает из себя еще пару ужасающих строк, Антон
