Механизм пространства - Андрей Валентинов

— Вот видите, вы мыслите не по‑китайски. Заразить холерой одного-единственного человека? Это очень трудно. Нужен целый ряд обстоятельств, не зависящих от усилий мага. Игла в стоге сена не поддается воздействию.

— А что сделали бы вы на моем месте?

— Я? — глаза китайца просияли, как у младенца, потянувшегося навстречу матери. — Я подожгу стог. Иначе говоря, я вызвал бы эпидемию холеры в городе, где живет объект моего неудовольствия. Еще лучше вызвать эпидемию во всей стране. Это гораздо проще. А главное, объекту некуда сбежать. Чувствуете разницу? Века и миллионы… Вы слишком щепетильны, герр Эминент. История оперирует масштабом и целью, как хирург, не смущаясь брызгами крови на фартуке. Микроскоп — не наш инструмент.

— Хирург — не мясник, герр Чжоу. Впрочем, оставим спор до лучших времен. Давайте‑ка займемся вашим мальчиком…

Минут на десять в харчевне воцарилась тишина. Никто не заглядывал с набережной внутрь, матушка Кло оставалась на кухне. Прислуга сплетничала на заднем дворе. Нахмурив брови, сощурившись, будто ему в лицо бил сильный ветер, Эминент сидел неподвижно, как статуя. Китаец ждал с терпением Будды. Не происходило ровным счетом ничего, если не обращать внимания на кальвадос в стакане барона — напиток бурлил, как при кипении, распространяя запах абрикосовой косточки.

Прядь волос, пуговица и портрет старика дрожали, словно лежали на подносе, который держит рука дряхлого лакея. Мало-помалу они превращались в то, чем были изначально — в куски бумаги. Наконец бумага вспыхнула, обратясь в горстку пепла, и сизые хлопья разлетелись по харчевне.

Эминент открыл глаза — белые, слепые.

— Почему вас интересует этот мальчик, герр Чжоу?

— Века и миллионы, — повторил китаец, наклонясь вперед. — У меня было видение. Если у конца света есть имя, оно соответствует имени этого ребенка.

— Ну да, конечно. Родилось дитя, и пророчество гласит, что в нем — гибель мира… Вечная сказка о божественном младенце и царе Ироде. Рад вас успокоить, герр Чжоу. Из мальчика не вырастет ничего путного. Я видел далеко не все, но и обрывков достаточно, чтобы сделать правильные выводы. Нам незачем становиться Иродами. Ваш мальчик — нищий философ с завиральными идейками. Библиотекарь, потешный борец с авторским правом — оно якобы противоречит делу просвещения. Дескать, где, как не в библиотеках, происходит общение с великими предками?!

— Не вижу здесь ничего смешного, герр Эминент!

— Это потому, что вы оперируете миллионами, не замечая единиц. Такой взгляд на мир вредит здоровому чувству юмора. Давайте лучше я расскажу вам, как умрет ваш мальчик. Всю жизнь он проживет аскетом. Спать будет на жестком сундуке без подушки, три-четыре часа в день. Ходить станет исключительно пешком, и даже зимой откажется от приобретения пальто. Но однажды друзья, обеспокоенные жестокими декабрьскими морозами, уговорят его надеть шубу и поехать в экипаже. В итоге мальчик подхватит воспаление легких и отойдет в мир иной. Право слово, если я захочу убить кого-нибудь, я подошлю к нему друзей с добрыми советами. Это действенней холеры…

Китаец залпом допил свой кальвадос — как воду, не поморщившись. На желтом, словно лакированном лице Чжоу Чжу отразилась целая гамма страстей. Чувствовалось, что он верит ясновиденью собеседника, точному в области фактов, но не доверяет выводам Эминента.

— Вам повезло, герр Чжоу. Портрет мальчика — единственный. Всю жизнь он запрещал себя рисовать. Странная прихоть, не правда ли?

— Я не мог ошибиться. Пускай я скверно различаю отдельные судьбы, но я видел конец привычного нам мира. Корень катастрофы — в ублюдке князя Гагарина! Возможно, он сделал какое‑то открытие? Невостребованное современниками? И спустя много лет…

— Он сделал открытие. Он предложил организовать сеть научных центров, где будут собирать рассеянные в пространстве молекулы и атомы, из которых состояли тела наших предков. С целью их дальнейшего возрождения. Полагаете, здесь кроется корень Апокалипсиса? Собираем атомы, просеиваем через сито, склеиваем в големов… Ваш мальчик всю жизнь прожил монахом, не познав женщины. Дескать, цель жизни — не рождение детей, а воскрешение отцов. О воскрешении матерей он не говорил. Прогресс для него — выход человечества из русла истории.

— Он — буддист?

— Он — блаженный.

— Пророк? Основатель новой религии?

— Не думаю. Во всяком случае, его не распнут на кресте, и он не двинет арабов на священную войну. Горизонт моего прозрения ограничен, но мальчика после смерти скоро забудут. Философы непопулярны в массах. Особенно если они помешаны на противоестественных формах бессмертия… Скажите, герр Чжоу, как давно вы воскресли в этом теле?

— В этом? — китаец ничуть не удивился вопросу. — Двадцать два года назад. Позвольте и мне ответить вам любопытством: как давно вы умерли, герр Эминент?

— Да уж треть века минуло…

— В могиле лежит какой-нибудь бродяга?

— Вы очень проницательны. Только не какой-нибудь, а крайне питательный бродяга. Я долго присматривался к нему, прежде чем погрузить в египетскую летаргию. Его эманаций мне хватит до середины этого века. Потом, конечно, придется заменить беднягу — так меняют истощенные батареи…

Оба надолго замолчали. Китаец вертел в пальцах тросточку, ловко ухитряясь ничего не задеть. Голова змеи мелькала над столом, словно готовясь атаковать. Эминент играл пробкой от бутылки. Подбрасывал щелчком пальцев, подставлял ладонь, ловил — и снова отправлял пробку в полет.

Со стороны это выглядело соперничеством двух жонглеров.

— Я благодарен вам, — наконец произнес Чжоу Чжу. — Не могу сказать, что вы до конца успокоили меня, но это неважно. Чудак-философ? Я бы предпочел военного или ученого. С ними проще бороться — они не так продолжаются во времени, как философы. Никогда не знаешь заранее, в какой момент идея превратится в губительный пожар.

— Позвольте с вами не согласиться… — начал было Эминент.

Но китаец перебил барона:

— Я — ваш должник. На некоторое время я задержусь в Европе. Если вы чего‑то хотите от меня — я готов служить вам.

— Хочу, — Эминент спрятал пробку в карман, понюхал кончики пальцев и безмятежно потянулся. — Вы сядете на мой корабль и спуститесь по Сене до Парижа. По дороге мы вместе подумаем, чем вы можете быть полезны мне.

— На ваш корабль?

— Любое судно, идущее в нужном направлении — мое. Равно как и ваше, герр Чжоу. Посвященные не испытывают затруднений в средствах передвижения. Кстати, вы действительно не помните меня? А ведь я не менял внешность…

Китаец развел руками:

— По‑моему, мы видимся впервые.

— Ну как же! Бавария, Ингольштадт, университет; орден иллюминатов… Anno Domini 1783. Вы изучали естественное и каноническое право. Записались русским князем… Нет, не Гагариным, — барон подмигнул: дескать, шучу. — Енгалычев, или что‑то в этом роде. Да, точно: Петр Енгалычев, потомок Ишмамет-мурзы. Безошибочный ход: мы, немцы, не отличим татарина от уроженца Поднебесной. Вы тогда носили другое тело. Но дух… Дух невозможно скрыть, герр Чжоу.

— Погодите… — китаец