Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера - Эмиль Золя

Господин де Жирус горячо одобрил такое бескорыстие и вызвался сам поговорить с бывшим депутатом. На следующий день он пришел к нему, и около двух часов они просидели запершись. До слуг доносились лишь громкие голоса. Никто так никогда и не узнал, о чем они говорили. Вероятно, старый граф жестоко упрекал г-на де Казалиса за его бесчестные поступки; этот благородный человек сломил волю бывшего депутата и заставил его дать торжественное обещание ничего не предпринимать против Кайолей. Так в этом щекотливом деле дворяне предпочли стирать свое грязное белье за закрытой дверью. Слуги заметили только, что, провожая г-на де Жируса, хозяин их имел весьма жалкий вид; лицо его было бледно, губы крепко сжаты.

Час спустя граф и Филипп в кабриолете направлялись в Ламбеск.

XXI

Дуэль

Через год после описанных кровавых событий над Марселем снова пронесся вихрь смерти. Но на этот раз гроза нависла над всем городом. Теперь речь шла не о дюжине раненых — люди гибли сотнями. Вслед за гражданской войной пришла холера.

Если бы кто-нибудь взялся описать многочисленные и страшные эпидемии, не раз опустошавшие Марсель, получилась бы трагическая книга. Жаркий климат, постоянные сношения с Азией, старые, утопающие в грязи улицы, все это — рассадник заразы. Здесь инфекция распространяется неизбежно и с ужасающей быстротой. С наступлением лета Марсель постоянно находится в опасности. Достаточно малейшего недосмотра, и бедствие тут же обрушивается на город. Отсюда оно сразу же перекидывается на побережье, а затем распространяется по всей Франции.

Эпидемия 1849 года, сравнительно слабая, началась с середины августа. Утверждали, что она приняла серьезный характер только после высадки отряда больных солдат, прибывших из Рима и Алжира. Пятьдесят из них будто бы умерло в ночь прибытия. С этого времени болезнь прочно укоренилась в Марселе.

Разгорелись политические страсти; на республиканское правительство сыпались горькие упреки за его декрет от 10 августа, разрешавший кораблям, которые прибывали из стран Ближнего Востока, входить в порт по простому заявлению судового врача. Декрет этот по сути дела уничтожил карантин и открыл микробам широкий доступ в город.

Впрочем, холера распространялась довольно медленно. В конце августа насчитывалось сто девяносто шесть жертв. Но сентябрь был ужасным: погибло тысяча двести человек. Эпидемия закончилась в октябре, унеся еще около пятисот жизней.

С первых же дней жителями овладела безумная паника. Началось повальное бегство из города. Весть о том, что на Марсель снова обрушилась холера, с быстротой молнии облетела все кварталы. Стоило одному человеку умереть в ужасных мучениях, и сразу же начались разговоры о множестве таких смертей, а кумушки утверждали, что они своими глазами видели свыше пятидесяти похоронных процессий. Носились неясные слухи о ядах, и народ обвинял богачей в том, что они отравили колодезную воду. Все это усиливало панику. Какой-то бедняк пил воду на бульваре и едва не был убит, потому что проходивший мимо рабочий якобы видел, как он что-то бросил в колодец.

Пылкое воображение южан рисовало все более и более страшные картины. Людям казалось, что заражен даже воздух. Женщины ходили по улицам, прижав платок к губам. Марсельцы не смели пить, не смели дышать — они попросту не жили.

Город опустел. Все, кто могли, спасались бегством. Близлежащие деревни были заполнены беженцами. Некоторые горожане расположились лагерем на холмистых берегах Нерты. В городе их на каждом шагу подстерегала смерть, и они предпочитали жить в палатках. Первыми покинули Марсель богачи. Они уезжали в свои поместья или снимали виллы за городом. За ними последовали служащие и рабочие. Бросая работу, они обрекали себя на голодную смерть, но их охватила паника, они считали, что лучше умереть с голоду, чем от холеры. Понемногу город становился безлюдным и мрачным.

В Марселе остались только храбрецы, которые либо боролись с эпидемией, либо просто не обращали на нее внимания, да еще бедняки, вынужденные, несмотря ни на что, оставаться на работе. Если и попадались среди врачей и служащих больниц трусы, бросившие свои посты, то было также немало мужественных людей, самоотверженно боровшихся с холерой. С самого начала эпидемии в наиболее зараженных кварталах были открыты пункты помощи больным, и здесь днем и ночью эти смельчаки самозабвенно облегчали страдания обезумевших от страха жителей.

Мариус одним из первых хотел предложить свои услуги. Но Фина и Жозеф умоляли его не делать этого, и он вынужден был уступить их слезам и согласился уехать из Марселя. Он знал свою жену: если он останется, она не покинет его и разделит с ним все опасности. Но это значило рисковать жизнью ребенка. Фина и Жозеф могли умереть на руках Мариуса; при одной мысли об этом, он содрогался, и это заставило его бежать из Марселя.

Семья обосновалась в предместье Сен-Жюст; они сняли домик неподалеку от того места, где прежде Кайоли проводили каждое лето. Стоял конец августа. Уже целый год Филипп не показывался в Марселе. Выжидая, пока забудутся июльские события, он жил в Ламбеске у г-на де Жируса. Молодого человека не беспокоили. Сразу же после восстания начались энергичные розыски его, но в ход были пущены могущественные связи, и все прекратилось.

Узнав, что молодая чета поселилась под Марселем, Филипп оставил г-на де Жируса и примчался туда обнять своего сына. Он тосковал в Ламбеске и убедил брата, что может, ничем не рискуя, остаться с ними: холера вытеснила память о восстании; никому и в голову не придет отправиться в такую даль, чтобы арестовать его.

Потекли тихие, счастливые дни. Страшное бедствие обрушилось на город, сея горе и ужас, а обитатели маленького домика в предместье Сен-Жюст наслаждались счастьем и полным покоем. Незаметно для себя они становились эгоистами. Чудом уцелев после выпавших на их долю тяжких ударов, они обрели наконец блаженное спокойствие и могли забыть о перенесенных страданиях.

Они почти никуда не выходили, проводя все время в маленьком садике возле дома. Так прошло две недели. Однажды утром Филипп, которому всю ночь снилось былое, пошел прогуляться. Он направился к мельнице Сен-Жозеф дорогой, по которой раньше так часто ходил к Бланш.

Войдя в маленький сосновый лесок, расположенный за замком де Казалисов, он вспомнил тот майский день, когда безрассудная страсть бросила Бланш в его объятия, тот злосчастный день, который исковеркал всю его жизнь. Воспоминания эти были сладостны и горьки. Перед Филиппом вновь прошла его молодость, его безумная, жгучая страсть, он опять увидел слезы и горе единственной женщины, которую когда-либо любил. Две крупные слезы скатились по его щекам.

Он вытер их и огляделся, отыскивая глазами то место, где Бланш некогда сидела рядом с ним. И тут он вдруг увидел г-на де Казалиса, который застыл на тропинке, устремив на него горящий взор.

Бывший депутат одним из первых покинул город. Он укрылся в своем имении, расположенном в предместье Сен-Жюст, и жил одиноко, одичав от снедавшей его глухой злобы. После разговора с г-ном де Жирусом г-н де Казалис впал в мрачное отчаяние, время от времени сменявшееся взрывами страшного гнева. Прошел год, но в его ушах все еще звучали негодующие и презрительные слова старого графа. Слова эти мучили его, как кошмар. Чтобы забыть их, ему надо было на ком-нибудь сорвать злость. Г-н де Казалис понимал, что бессилен против графа, и мечтал встретиться с глазу на глаз с Филиппом и положить конец невыносимому положению: один из них должен умереть.

Он больше не думал о деньгах, ему не нужны были ни богатство, ни власть. Узнав, что Кайоли не претендуют на состояние его племянницы, он перестал им интересоваться. Он мечтал лишь об одном: смыть оскорбления г-на де Жируса кровью своего врага.

И вот он встретил Филиппа в этом пустынном месте, в чаще принадлежавшего ему леса. Понуро бродил де Казалис по своим владениям, строя планы мести, как вдруг слепой случай свел его с тем, кого он в гневе своем так страстно призывал.

Какое-то мгновенье оба молча смотрели друг на друга. Они пригнулись, готовясь вцепиться друг другу в глотку, словно дикие звери. Затем им обоим стало стыдно; они предпочитали вести себя, как звери цивилизованные.

— Вот уже целый год я ищу встречи с вами, — произнес наконец г-н де Казалис. — Вы мешаете мне, а я вам. Один из нас должен исчезнуть.

— Совершенно с вами согласен, — отозвался Филипп.

— У меня дома есть оружие. Подождите меня здесь. Через несколько минут я вернусь и буду в вашем распоряжении.

— Нет, мы не можем драться сейчас. Если я застрелю вас, меня обвинят в преднамеренном убийстве. Нам необходимы свидетели.

— Но где же их взять?

— За два часа мы успеем съездить в Марсель и вернуться обратно, каждый с двумя секундантами.