Репетиция конца света - Елена Арсеньева

Воропаев вспоминал свое состояние после похорон. Все так и мело в глазах запоздалой мартовской метелью, торопливо заносившей крашенный серебрянкой временный крест с фотографией Милы и табличкой в два слова: «Мила Счастливцева». Это потрясающее сочетание имени и фамилии (ее так и назвали – Мила, это было не уменьшительное имя, а полное, ее по паспорту звали Мила Витальевна) невольно вызывало у людей улыбку. И каким же нелепым казалось оно на этом холодном кресте! Было в сочетании серебряного металла и этого имени нечто кощунственное.

Он тогда твердо решил умереть, но сначала хотел отомстить. Процесс мести затянулся, он мучился от того, что вынужден выживать. Понял, что станет легче, если вообще перестанет думать о том, что происходит, если отключит в себе все чувства: сострадания, тоски, жалости, брезгливости, страха. Он превратился в некоего биоробота, одержимого одной страстью – найти человека, из-за которого погибла единственная женщина, которую он любил. Другие женщины для него стали либо средством к достижению цели (Ольга и Любка), либо мимолетным развлечением (та женщина в поезде). Он провел с ней время даже с некоторым удовольствием, тем более что она так плакала... Общение с людьми, которым было горько, доставляло ему подобие удовольствия.

Еще тогда лицо ее показалось ему знакомым, но он никак не мог вспомнить, где и когда видел его. Дошло до него только через два дня, поэтому он срочно сорвался в Нижний и несколько часов маячил по Покровке в безумной надежде отыскать иголку в стоге сена. Удивлялся своей беспамятливости! С другой стороны, прошло ведь немалое время с тех пор, как Мила показала ему в театре высокую женщину в зеленом платье и ее светловолосого мужа, о котором он запомнил только то, что тот был владельцем «Пежо» с московскими номерами.

Это поразительно, какие шутки иногда вышучивает судьба. Мог ли он в тот вечер знать, что Мила показывает ему своего собственного убийцу?

И как странно, что это произошло, когда они выходили с балета «Жизель» – может быть, самого прекрасного, трагичного, мистического балета на свете?

Итак, Воропаев мысленно благословил тот день и час, когда начал следить за младшим Поляковым, искать к нему подходы, – чтобы найти подходы к его старшему брату. Операция «Сахарок» практически не разрабатывалась, все произошло на чистом вдохновении. Какая-то сила словно бы вела в тот день Воропаева – ему все удавалось. Самым опасным моментом было вранье насчет того, что в другой машине сидят его люди, которые все слышат и видят. Как в русской сказке: высоко сижу, далеко гляжу! Поверили и Зернов, и Поляков, не усомнились ни на миг. Отчасти помогло то, что в это время в городской прессе усиленно муссировалась тема всяких там подслушивающих устройств, которыми напропалую пользуются как государственные спецслужбы, так и многочисленные охранные ведомства частных фирм. Головы у ментов были заморочены этим прессингом прессы накрепко. С другой стороны, кого боги хотят погубить, того они лишают-таки разума!

Ну а дальше он намеревался играть по правилам. И когда Валька Поляков притащился из командировки с ответами Счастливцева, он был просто счастлив. Потому что старик отчетливо вспомнил человека, который устроил ему тогда дикий скандал – его якобы обсчитала кассирша. Счастливцев извинялся, но тот парень пер как танк. На самом деле жаба его заедала: рядом с его траханым «Пежо» обслуживался суперневероятный «Лексус», и видеть, как обслуга стелилась перед хозяином этой новехонькой дороженной тачки, хозяину довольно обыкновенного «Пежо» было нестерпимо. Злобу свою он попытался сорвать на Счастливцеве, ну а потом этого показалось ему мало. Когда увидел пришедший «КамАЗ» с ворованным топливом...

Нет, конечно, Счастливцев и не подозревал, что этот человек на него донес. Как все, был уверен, что обязан всеми своими бедами Карасеву. Но он отчетливо помнил и «Пежо», и его номер. Прежде всего потому, что номер был московский, а цифры на нем совпадали с годом рождения Милы: 977. То есть она родилась в 1977 году.

Прочитав записку Счастливцева, Воропаев немедленно вспомнил, где и когда видел этот московский номер. Вспомнил мужчину, московского журналиста, мужа местной детективщицы. Правда, лицо женщины осталось где-то за гранью его памяти, да это и не нужно было, и не важно казалось в тот миг. Он был одержим одним желанием – как можно скорей найти владельца «Пежо».

Поляков, который держался теперь за Воропаева, как за дойную корову, ретиво взялся по милицейским каналам установить адрес и фамилию владельца «Пежо». Узнал его имя, фамилию, московский адрес. А сознание Воропаева было словно бы по-прежнему завешено некоей занавесью. И только после той ночи в СВ, когда он понял, что переспал с женой человека, который фактически убил его жену, он выстроил четкий план того, как не просто взять этого человека, но и измучить его нравственно. Пусть душа его содрогнется в ужасе. Когда он увидит жену связанной, измученной, быть может, перенесшей побои и пытки. Нормальный мужчина не может не кинуться спасать свою женщину.

Воропаев судил по себе. Он был счастлив чуть ли не впервые за эти годы – оттого счастлив, что наконец-то начал подчинять себе обстоятельства. И все сходилось, все так великолепно сходилось! Получили объяснение его прежние, казалось бы, непредсказуемые поступки.

К примеру, он никак не мог даже себе объяснить, зачем украл и спрятал предсмертное письмо этого палача, Ольгиного мужа, который удавил столько народу, а потом взял да и повесился сам. Повесился именно потому, что ему изменила жена... изменила с ним, с Воропаевым!

Письмо ничем ему лично не грозило. Вообще он был в полной безопасности. Знал, что в случае чего Ольга его не выдаст. Никто из сообщников Кутькова его в глаза не видел, ничего о нем не знал. В интересах Любки тоже было о нем помалкивать. Вполне можно было не трогать письма. Однако он его спрятал. Потому что хотел, чтобы Любка осталась ему благодарна. Чтобы чувствовала себя обязанной ему.

Он ей и потом помог, когда банду накрыли. Причем по-глупому: нашли в той самой тачке Горбачева, которую парни не смогли стронуть с места, милицейскую лычку, отпоровшуюся от мундира Сайкова. Уж неизвестно, как и что там начали мотать, но установили, что именно такие лычки были на форме, которую носила охрана метрополитена. И вот добрались до Сайкова.

Потом до всех остальных.

Так что Кутьков повесился вовремя.

Ольге дали срок условно. Остальным – пожизненно. Любка ушла.

Она была готова к разгрому, как только Воропаев дал ей прочесть письмо Кутькова. Но все равно удар грянул неожиданно. Любка спаслась с небольшим чемоданчиком, с запасными документами, которые выправила себе незадолго до этого.