Стальное зеркало - Анна Оуэн

И этим манером он, от крайнего смущения, кажется, еще час будет говорить.

— Ваш гость, Ваша Светлость, хочет сказать, что он признателен и приносит извинения за эту перестановку, — поднимается, поводя рукой, де Корелла. — Собственно, это все, что он хочет сказать… но я всегда говорил, что нашему родному языку недостает латинской краткости.

Жан смущенно краснеет, кивает. Вот и славно, сейчас нам ссоры не нужны, уйти бы отсюда подобру-поздорову, не нужно искушать судьбу и Господа, и так все уже — лучше не придумаешь.

— А о чем вы так живо беседовали?

— О многом, — у толедского дона хорошая улыбка. — Начали с внутренней политики Аурелии, закончили различиями между орлеанской и валенсийской школами фехтования.

— Ну что ж, — улыбается герцог, — вот вам и способ отплатить мне за сдвинутую мебель. Отпразднуете помолвку, пригласите меня в гости — и обсудим разницу.

Карлотте стоило бы упасть на руки жениху… вместо этого она оседает, куда попало, хватаясь, за что попало, и, разумеется, это оказывается рукав господина посла, но это сейчас совершенно безразлично — была бы она вдовствующей королевой Марией, хватило бы ума все рассчитать, а тут просто ноги сделались ватными.

Через минуту вокруг нее стоят трое мужчин — а хорошо смотрятся, такой портрет украсит любую парадную залу, — и вдумчиво наблюдают, как она пьет вино, сидя на кушетке. Вино, все то же, что и недавно — очень вкусное.

— Не пугайтесь, я это от радости, — говорит девица Лезиньян первое, что приходит в голову. Сущую правду, между прочим.

Его Величество Людовик VIII сидит в малом кабинете в ожидании ночи. День был хлопотный. Теперь самое время отдохнуть, наблюдая за тем, как солнце скрывается за деревьями. Вино, одиночество, тишина — почти тишина, если привыкнуть к звукам дворца, к шагам гвардии, голосам фрейлин, крикам павлинов в саду, карканью вольных городских ворон. Людовик давным-давно привык, и наслаждается тишиной и покоем. Особы королевской крови редко остаются в одиночестве надолго. Всегда находится причина, дело, церемониал, событие… или незваный, но слишком важный, чтобы отказать ему, гость.

Вечером в день парада ромский посол попросил о приеме. Его Величество слегка удивился — знал уже, что в здании посольства день и ночь поменялись местами и сейчас для посла — раннее утро, рассвет. А если вспомнить, когда сегодня вернулись во дворец, то выйдет, что герцог и не спал почти. Что ж такое случилось, что до завтра подождать не может?

Или, для разнообразия, Его Высочество посол решил пожить в согласии с солнцем и обычаями двора? С чего бы вдруг? Впрочем, какова ни будь причина, а отказывать ромею нет ни малейшего желания. Хоть и виделись уже сегодня. С ним и так приходится обращаться как с хрустальным, но если он поймет, что может просить аудиенции, когда ему в голову взбредет, и его будут принимать… от него совсем житья не станет. А ведь придется принимать. Потому что тянуть с выступлением дальше можно уже не на королевской благосклонности, не на вежливости, а уже на особых поблажках и особом отношении.

Меж тем, выступить мы еще не готовы и еще не скоро сможем.

А ведь и правда, кажется, что-то случилось. Выглядит посол почти как обычно, но за два месяца даже о совсем незнакомом человеке узнаешь много, особенно если к тому есть привычка. Вот сейчас кажется, что он эту свою маску на лице едва ли не силой удерживает. Что у него могло случиться — письмо от отца получил? Так ни голубя, ни курьера…

— Ваше Величество, нижайше прошу прощения, что обеспокоил вас в неурочное время, но я пришел попросить вас об услуге.

«Попросить об услуге»? Король Людовик внимательно созерцает посла Корво. Интересно, кем себя считает сын понтифика? Отец — наместник Святой Церкви, а сын — наместник всего христианского мира, что ли? Император?

— Мы вас слушаем. — У кресла удобные подлокотники: львиные лапы держат каменные полусферы. Можно опустить ладони поверх прохладного камня и не бояться выдать свое дурное настроение.

Уже пора зажигать все свечи, думает король. Но хорошо, что не зажгли пока. Закатное солнце достаточно освещает гостя, а так за ним удобнее наблюдать.

— Ваше Величество, в число прочих договоренностей, которые должны лечь в основу соглашения между Вашим Величеством и Ромой… — Он сказал «Ромой», а не «Его Святейшеством», говорит об отце как о светском государе… — входит и пункт, согласно которому я должен принять из Ваших рук некие области, одну — в качестве приданого моей жены… для чего, естественно, сочетаться браком.

Вспомнил о свадьбе. Вдруг. Два месяца молчал или обходится туманными намеками, и тут заговорил. И не о войне, о женитьбе.

— Ваше Величество, я понимаю, что доставляю этим вам неисчислимые неудобства, но я хотел бы просить вас не связывать меня обязательствами с девицей Лезиньян-Корбье, — а вот это движение плеч у самозваного императора заменяет поклон.

Вот так вот, значит. Весьма и весьма неожиданный оборот событий. Сразу было видно, что не то что любви, но и симпатии между будущими супругами не случилось — и c одной стороной все понятно. А с другой? Вот с этой вот стороной, застывшей в нескольких шагах от королевского кресла? Значит, при ближайшем рассмотрении девица Лезиньян послу по вкусу не пришлась… и он два месяца выяснял, нравится ему невеста, или нет? Обстоятельный какой юноша…

Мог бы, между прочим, и пораньше сообщить о своем решении. По крайней мере, от стенаний коннетабля с сыном король был бы надежно избавлен… пусть уже Жан женится, черт с ними, видимо, это судьба, а судьбу не обманешь. Повезло все-таки Пьеру с Жаном. Непонятно — как, непонятно — почему, но повезло.

А что теперь делать с ромским женихом, спрашивается? Начинать все по новой — переписку с Его Святейшеством, перебор невест, переговоры… да я-то сам когда уже разведусь и смогу жениться?

Белое в закатных лучах кажется алым, черное — багровым, а герцог Беневентский вследствие этих зрительных иллюзий отчего-то похож на Клода. Надо было все-таки велеть зажечь свечи.

— Вам удалось нас удивить, — задумчиво изрекает король.

— Ваше Величество, этот пункт договора — дело, которое может подождать.

А вот это уже совсем удивительно. Невеста — невестой, тут понятно, что могло не понравиться, но он и приданым, кажется, не заинтересовался.

— Наш долг защитника Церкви Христовой и опекуна всех сирот не позволяет нам принуждать кого-либо к браку.

— Я бесконечно благодарен Вашему Величеству.

За оказанную услугу, добавляет про себя король. Манеры у папского отпрыска все-таки безобразные. Будь ты хоть кардинал, хоть первосвященник, нельзя воспитывать детей в убеждении, что они — тот самый пуп земли, в существование которого верили в старину. И этот еще не старший… интересно, что старший из себя представлял, если средний — вот такое вот… невозможное и совершенно нестерпимое нечто, небывалое сочетание кромешной скрупулезной вежливости и равнодушной дерзости, которая пристала разве что архангелам, и то перед людьми, а не перед их Отцом Небесным?..