Двенадцатая карта - Джеффри Дивер

– Судя по тому, что он мне рассказывал, Аль-Дахаб был одиночкой. Может, и связан с кем-то на Ближнем Востоке, но здесь – ни с кем. Никому не доверял.

Сакс зловеще предупредила:

– Если ты лжешь, если с ней что-то произойдет, мы позаботимся, чтобы остаток жизни показался тебе адом.

– Каким образом? – как будто с искренним интересом спросил Бойд.

– Ты убил библиотекаря, доктора Бэрри. Пытался убить офицера полиции. Тебе светит несколько пожизненных сроков. Мы также детально расследуем смерть девушки, погибшей вчера на Кэнал-стрит. Кто-то столкнул ее под колеса автобуса недалеко от того места, где ты уходил с Элизабет-стрит. Сейчас твои фотографии просматривают свидетели. Свободы тебе не видать.

Бойд дернул плечами:

– Мне все равно.

– Тебе безразлично? – спросила Сакс.

– Знаю, вам меня не понять. И за это я вас не виню. Но, видите ли, тюрьма мне не страшна. Задеть вы меня ничем не сможете – я уже мертвец. Убить кого-то или спасти чью-то жизнь – мне все одно. – Он посмотрел на Амелию, которая сверлила его взглядом, и сказал: – Узнаю ваш взгляд. Вы сейчас думаете: что же это за выродок? Ну, вы меня таким и сделали.

– Неужели? – спросила Сакс.

– Вам известно, кем я работал.

– Приводил в исполнение смертные приговоры, – сказал Райм.

– Так точно, сэр. И вот что я вам расскажу: можно найти имена всех, кого на законных основаниях казнили в этой стране. Их очень много. Можно найти имена губернаторов, которые дожидались полуночи или утра, чтобы утвердить помилование. Имена всех жертв, убитых приговоренными, а часто также имена их родственников. Но догадываетесь, чьих имен вы никогда не найдете? – Он оглядел стоящих вокруг полицейских. – Наших. Имена тех, чья работа – нажимать кнопку… исполнителей. О нас не помнят. Каждый любит порассуждать о том, как смертная казнь влияет на семьи приговоренных, на общество, на семьи жертв. Не говоря уже о том человеке, которому отведена роль овцы на заклание. А на нас, исполнителей, всем плевать, никто не задумывается, что происходит с нами.

Как день за днем проводишь с людьми, которые должны умереть. Как постепенно их узнаешь, беседуешь с ними обо всем на свете. Как чернокожий парень спрашивает у тебя, почему если белый совершил точно такое же преступление, вместо смерти он получает пожизненное, а иногда отделывается и того легче. Как мексиканец клянется тебе, что не насиловал и не убивал ту девочку… просто зашел взять пива в универмаг, но вдруг заявляются полицейские, и ты не успеваешь глазом моргнуть, как уже в камере смертников. А спустя год, как человек в могиле, по анализу ДНК выясняется, что взяли не того.

Конечно, даже те, кто действительно виноват, тоже люди. Вот так живешь рядом с ними день за днем, стараешься пристойно к ним относиться, потому что они нормально относятся к тебе. Привыкаешь к ним, узнаешь, а потом… потом убиваешь. Лично. Своими руками: жмешь на кнопку, опускаешь рубильник… Это тебя меняет.

Знаете, как говорят? Наверняка слышали: «Мертвец идет». Имеется в виду заключенный-смертник. На самом деле это про нас, про тех, кто приводит в исполнение приговор. Мы – мертвецы.

– А как же твоя подружка? – глухо сказала Сакс. – Как можно было стрелять в нее?

Бойд помолчал. Впервые за весь разговор лицо его сделалось мрачным.

– Я раздумывал насчет этого выстрела. Надеялся, вот-вот придет чувство, что не должен стрелять. Что она слишком много для меня значит. И я бы ее оставил, а сам попробовал убежать, и будь что будет. Только… – Он потряс головой. – Ничего не случилось. Я смотрел на нее и чувствовал лишь онемение. Но знал, что выстрелить смысл есть.

– А если вместо нее дома были бы дети? – потрясенно спросила Сакс. – Ты бы стал в них стрелять, чтобы уйти?

Секундная пауза, пока он размышлял.

– Мэм, думаю, мы оба знаем ответ. Ведь это бы точно сработало, верно? Вы бы остались, чтобы попытаться спасти девочек, вместо того чтобы меня догонять. Как говорил мой отец: «Вся разница в порядке величины».

Его лицо вновь приняло безмятежный вид, как будто после долгих споров с самим собой он наконец ответил для себя на какой-то важный вопрос.

«„Повешенный“… Часто карта предрекает подчинение обстоятельствам, отказ от борьбы, смирение с тем, что есть».

Он посмотрел на Райма.

– Теперь, если не возражаете, думаю, мне пора возвращаться домой.

– Домой? – Недоуменный взгляд…

– В тюрьму.

Словно: «Как еще это можно понимать?»

Отец и дочь вышли из вагона метро на Сто тридцать пятой улице и направились в сторону школы Лэнгстона Хьюза.

Женева не хотела, чтобы он с ней шел, но Джакс сказал, что будет за ней присматривать. Мистер Райм с детективом Беллом тоже встали на его сторону. Кроме того, завтра ему предстояло вернуться в Буффало. Что ж, можно и потерпеть пару часов.

Джакс кивнул в сторону путей:

– Мне нравилось расписывать поезда. Краска на них хорошо держалась… Я знал, что мои работы увидит много народу. В семьдесят шестом расписал целый вагон. Тогда отмечали двухсотлетие независимости, в порту на причале было полно океанских лайнеров. Я изобразил такой корабль на фоне статуи Свободы. – Он рассмеялся. – Говорят, управление метрополитена почти неделю не трогало этот кусок. Может, просто не до того было, но мне приятнее думать, что кому-то там понравилась моя работа.

Женева только что-то проворчала. Ей было что рассказать по этому поводу. Впереди виднелись леса вокруг здания, где она работала до увольнения. Как бы ему понравилось, что ее работа заключалась в оттирании граффити? Может, она даже стерла какие-нибудь его куски. Ее так и подмывало рассказать, но она промолчала.

У первого работающего таксофона на бульваре Фредерика Дугласа она остановилась и начала рыться в поисках мелочи. Отец протянул ей сотовый.

– Не надо.

– Возьми.

Женева, словно не слыша, опустила несколько монет в аппарат и набрала номер Лакиши. Отец тем временем убрал мобильник в карман, отошел на край тротуара и принялся глазеть по сторонам.

В трубке раздался голос подруги:

– Алло?

Женева отвернулась.

– Киш, все закончилось.

Она рассказала про ювелирную биржу, про готовящийся теракт.

– Ничё се, вот дерьмо! Террористы? Я просто в шоке. Ты как сама?

– Нормально.

Женева услышала, как с ее подругой заговорил чей-то голос… мужской. Лакиша зажала трубку ладонью. Приглушенный обмен репликами походил на серьезную перепалку.

– Киш, ты там?

– Да-а.

– Кто там с тобой?

– Да так, никто. Ты теперь где? Не в прежнем подвале, надеюсь?

– Пока там же, где я тебе уже говорила: с тем детективом и его подругой. Помнишь, тот, в инвалидной коляске?

– Так ты у них?

– Нет, я сейчас в центре. Иду в школу.

– В школу? Сейчас?

– Надо забрать задания.

Киш помолчала.

– Короче, подруга, встретимся тогда в школе. Надо с тобой увидеться. Ты когда там будешь?

Женева обернулась на стоящего неподалеку отца: руки в карманах, по-прежнему озирает окрестности. Она решила пока никому о нем не говорить.

– Киш, давай отложим до завтра. Времени сейчас просто нет.

– Ну-у-у-у, подруга.

– Серьезно, лучше на завтра.

– Как скажешь.

Киш положила трубку, но Женева помедлила, не желая идти к отцу.

Наконец она вернулась к нему, и они продолжили свой путь к школе.

– Вон там, в трех-четырех кварталах, знаешь что было? – он показал рукой влево.

– Нет, – буркнула Женева.

– Я тебя как-нибудь туда свожу. Сто лет назад на том месте застройщик по фамилии Кинг отгрохал три огромные многоквартирки и целую кучу особняков. Нанял трех лучших в стране архитекторов. Чудные вышли домишки. Официально застройка называлась «Жилой квартал Кинга». Красивые здания, о дорогие. Уильям Хенди там обитал какое-то время. Знаешь его? Отец блюза, лучше музыканта в истории нет. Мне там доводилось писать кусок. Я не рассказывал? Баллонов тридцать извел, не меньше. Не какой-нибудь тэг кинул, а целых два дня старался… портрет самого Хенди. Даже в «Таймс» фотографию напечатали. Кусок долго оставался нетронутым…

Женева замерла на месте, хлопнула руками по бокам.

– Хватит!

– Жени, что такое?

– Просто хватит, и все. Слышать ничего не хочу.

– Но…

– Мне глубоко плевать на все, о чем ты рассказываешь.

– Я понимаю: ты на меня злишься, детка. Неудивительно после всего. Послушай, я сделал ошибку… – Голос его сорвался. – Но это в прошлом. Я изменился, все теперь будет у нас по-другому. Впредь для меня главное – ты, я уже не такой, как был, когда жил с твоей матерью. Тебя мне и следовало спасать в первую очередь… только не той глупостью, за которую я отправился в Буффало.

– Да нет же! Ты не понимаешь! Дело не в том, что ты сделал – мне противен весь этот мир, которым ты живешь. Мне плевать на этот твой квартал Кинга, плевать на «Коттон-клаб», на гарлемский Ренессанс. Мне не нужен твой Гарлем, терпеть его не могу. Здесь сплошь оружие, наркотики, изнасилования. Тебя могут ограбить ради дешевых позолоченных побрякушек или пояса для похудания. У девчонок на уме только одно: чьи косички и дреды круче. А…