Обетованная земля - Эрих Мария Ремарк

Я спустился в холл. Теперь Мойков был на месте; он сидел за столом в обществе чрезвычайно изысканной пожилой дамы. Он помахал мне рукой. Я взглянул на часы. Пора было отправляться к Хиршу. Я проспал дольше, чем думал.

Перед входом в магазин, где работал Роберт Хирш, сгрудилась небольшая толпа. «Несчастный случай или полиция», — подумал я; это было первое, что пришло мне на ум. Я спешно протиснулся сквозь толпу и только тут услышал оглушительный голос диктора. В окнах магазина теперь воцарились три репродуктора, а дверь была раскрыта нараспашку. Голос шел из репродукторов. Внутри помещения было пусто и темно.

Внезапно я заметил Хирша. Он стоял на улице под репродукторами. Я сразу узнал его узкое лицо и рыжеватые волосы. Он совсем не изменился.

— Роберт, — тихо позвал я. Я стоял прямо за его спиной, но меня заглушал троекратно усиленный голос диктора.

Хирш не слышал меня.

— Роберт! — закричал я. — Роберт!

Он обернулся. Его лицо изменилось.

— Людвиг! Ты? Когда ты приехал?

— Сегодня утром. Я уже приходил в обед, но тут никого не было.

Мы пожали друг другу руки.

— Здорово, что ты приехал, — сказал он. — Чертовски здорово, Людвиг! Я думал, что тебя уже нет в живых.

— Я тоже думал, что тебя нет в живых, Роберт. В Марселе об этом только и говорили. Кое-кто рассказывал даже, будто видел, как тебя расстреляли.

Хирш расхохотался.

— Эмигрантские бредни! Кстати, раньше времени похоронят — долго жить будешь. Здорово, что ты приехал, Людвиг.

Он показал на тройную батарею громкоговорителей в окне.

— Рузвельт говорит, — сказал он. — Твой спаситель. Давай послушаем.

Я кивнул. Могучий, усиленный репродуктором голос и без того подавлял всякие эмоции. Да мы и не привыкли к многословным излияниям; на своем крестном пути мы настолько часто теряли друг друга из виду, а потом снова находили или не находили, что привыкли об этом молчать или говорить совсем скупо, как о чем-то повседневном. Некоторые из наших погибли, некоторых арестовали, а с кем-то нам довелось встретиться вновь. Однако мы сами были живы, и этого было достаточно. «Точнее говоря, в Европе этого было достаточно, — подумал я. — Здесь все иначе». Я был взволнован. Кроме того, я почти совсем не понимал, о чем говорит президент.

Я заметил, что и Хирш, по-видимому, тоже слушал не очень внимательно. Он рассматривал людей, столпившихся перед витриной. Большинство из них безучастно стояли перед репродукторами, слушая речь; некоторые вставляли замечания. Толстая блондинка с высокой прической презрительно рассмеялась, сделала гримасу, покрутила пальцем у виска и удалилась нетвердой походкой, оставив после себя запах тяжелого перегара.

— They should kill that bastard! [6] — пробурчал стоявший рядом со мной мужчина в спортивной куртке в клеточку.

— Что значит kill? — спросил я у Хирша.

— Убивать, — объяснил он со смехом. — Уж это слово тебе надо бы знать.

В этот миг репродукторы замолчали.

— Так ты специально для этого включил всю свою технику? — спросил я. — Принудительное воспитание человечности?

Он кивнул.

— Моя давняя слабость, Людвиг. Я все еще пытаюсь что-то исправить. Но это безнадежно. Куда ни кинь — все одно и то же!

Толпа быстро рассосалась. Только господин в спортивной куртке был еще здесь.

— На каком это языке вы говорите? — пробурчал он. — На немецком?

— На французском, — спокойно возразил Хирш. На самом деле мы говорили по-немецки. — На языке ваших союзников!

— Хороши союзнички! Из-за них мы и ввязались в войну. Это все Рузвельт!

Он заковылял прочь.

— Все время одно и то же, — заметил Хирш. — Ненависть к иностранцам — вернейший признак примитивности.

Он взглянул на меня:

— Ты отощал, Людвиг! И постарел. Я думал, тебя нет в живых. Странно, что такое всегда приходит на ум, когда кого-нибудь долго не видишь. Не такие уж мы старики!

Я рассмеялся:

— Такова уж наша проклятая жизнь, Роберт.

Хирш был примерно моим ровесником — тридцати с небольшим лет, — но выглядел куда моложе, чем я. Он также был стройнее и ниже ростом.

— Я тоже был уверен, что ты погиб, — сказал я.

— Этот слух пустил я сам, чтобы проще было скрыться, — объяснил Хирш. — Самое время было рвать когти!

Мы вошли в магазин; теперь радиоприемник надрывался от восторга: слащавый голос рекламировал кладбище. «Сухой, песчаный грунт, — разобрал я. — Живописная местность!»

Хирш убавил громкость и достал из холодильника стаканы, лед и бутылку.

— Последние запасы абсента, — объяснил он. — Сегодня у нас есть повод откупорить бутылку.

— Абсент? — удивился я. — Настоящий?

— Нет, ненастоящий. Эрзац, как обычно. «Перно». Но все-таки он из Парижа. Салют, Людвиг! Мы все еще живы!

— Салют, Роберт!

Я терпеть не мог «Перно»: он отдавал лакрицей и анисом.

— Так где же ты скрывался во Франции?

— Меня три месяца прятали в одном монастыре в Провансе. Святые отцы были просто восхитительны. Они бы с радостью сделали из меня католика, но настаивать не стали. Кроме меня в монастыре прятались двое сбитых английских летчиков. На всякий случай мы тоже ходили в рясах. Я за это время успел освежить свой английский. Теперь у меня легкий оксфордский акцент — мои летчики там учились. Да, а Левин у тебя все деньги забрал?

— Нет. Только те, которые ты с ним передал.

— Хорошо! Потому-то я и не все отправил вместе с ним, — рассмеялся Хирш. — Вот часть недостающая. Иначе он бы и ее у тебя забрал.

Две банкноты по пятьдесят долларов он засунул мне в карман.

— Мне пока что ничего не нужно, — заупирался я. — У меня и своих пока довольно. В Европе у меня никогда столько не было. Давай я пока попробую сам справиться.

— Ерунда, Людвиг! Я же прекрасно знаю, что у тебя за капиталы. И потом, доллар в Америке в два раза дешевле, чем в Европе, зато и бедным здесь быть в два раза тяжелее, чем где-нибудь. Кстати, ты слышал что-нибудь о Йозефе Рихтере? Когда я уехал в Испанию, он оставался в Марселе.

Я кивнул.

— Там его и схватили. Прямо перед американским консульством. Он не успел проскочить в здание. Ты знаешь, как это бывало.

— Да, — сказал он, — знаю.

Окрестности иностранных консульств во Франции были излюбленным местом охоты гестаповцев и жандармов. Большинство эмигрантов пыталось получить там выездные визы. Пока они оставались на дипломатической территории, их не трогали, но как только они выходили на улицу, их тут же арестовывали.

— А Вернер? — спросил Хирш. — С ним что случилось?

— Его поймали гестаповцы. Избили до полусмерти и отправили в концлагерь.

Я не спрашивал Роберта, как ему удалось сбежать из Франции. Он меня тоже. Это была старая привычка: о чем сам не знаешь — о том не проболтаешься, а кто из нас мог поручиться, что выдержит нынешние изощренные пытки?

— Что за народ! — внезапно воскликнул Хирш. — Что за проклятый народ, который так преследует своих беженцев. И к такому народу мы принадлежим!

Он уставился прямо перед собой. Мы помолчали немного.

— Роберт, — сказал я наконец, — а кто такой Танненбаум?

Он вышел из задумчивости:

— Танненбаум — еврейский банкир. Живет здесь уже много лет. Богат. Бывает очень великодушен, если его немножко подтолкнуть.

— Хорошо. Кто же его подтолкнул, что он решил мне помочь? Ты, Роберт? Снова принудительное воспитание гуманизма?

— Нет, Людвиг. Не я. Это была Джесси Штайн — самое кроткое создание среди здешних эмигрантов.

— Джесси? Она тоже здесь? Кто же ее сюда переправил?

Хирш рассмеялся:

— Она сама себя переправила, Людвиг. Без посторонней помощи. Со всеми удобствами. Да что там — с шиком! Она перебралась в Америку так же, как когда-то Фольберг в Испанию. Ты обнаружишь здесь немало знакомых. Даже в гостинице «Рауш». Не всех нас удалось уничтожить или посадить в концлагерь.

Два года тому назад Фольберг промучился несколько недель, осаждая франко-испанскую границу. Он не смог получить ни выездной французской, ни въездной испанской визы. В то время как прочие эмигранты карабкались тайными тропами через Пиренеи, Фольберг, неспособный к горным переходам, в отчаянии взял напрокат допотопный «роллс-ройс» с запасом бензина километров на тридцать и покатил в Испанию прямо по главной дороге. Владелец автомобиля взял на себя роль шофера. Он одолжил Фольбергу свой лучший костюм со всеми боевыми орденами, которые тот гордо выставил напоказ, вальяжно развалившись на заднем сиденье. Блеф удался. Никто из пограничников не решился потребовать визу у мнимого владельца «роллс-ройса». Вместо этого все они столпились у капота, а Фольберг снисходительно объяснял, что там к чему.

— Что, Джесси Штайн приехала в Нью-Йорк на «роллс-ройсе»? — съехидничал я.