Кавалерийская былина - Александр Бушков

— Да уж смотрит он в небеса наверняка вооруженным глазом. Только где ж его искать? Черт, ничего не знаем — где какие деревни, где что… Ну ладно. Давай собираться.

Сборы заняли около получаса, а потом они выехали шагом, охлюпкой на неоседланных мартьяновских лошадях с уздечками самодельной работы невеликая воинская команда.

Наклонившись с конской спины, Платон разбирал следы, и вскоре последовало первое донесение:

— Ну что — какие-никакие, а есть лапы. И лап этих до тоей матери, прости господи. Чисто сороконожка… Ясно ведь, что тяжелое, а бежит легко — это как понять? Вроде бобра, что ли — на земле неуклюж, а в воде проворен…

Следы действительно в густолесье не заводили, но оттого что чудо-юдо, как и предполагалось, было велико, стало только тягостнее. А вскоре они наткнулись на место, где валялись повсюду клочья собачьей шерсти, обрывки одежды, и кровь, кровушка там и сям… Перекрестились, еще раз помянув несчастливых рабов Божьих Мартьяна и двух других, по именам неизвестных, и тронулись дальше, превозмогая тягу к рвоте. На войне видели всякое, но вот так…

Нервы стали, как струны, упади с дерева лист, коснись — зазвенят тоскливым и жалостным гитарным перебором…

— Неужто не заляжет, нажравшись? — сказал Платон сквозь зубы и вдруг натянул поводья. — А вот там, что это? Ей-Богу, вижу, вашбродь!

Но Сабуров и сам видел уже сквозь деревья: там, впереди, на лугу шевельнулось что-то зеленое — не веселого цвета молодой травы, а угрюмого болотного. У неширокого ручья паслась пятнистая коровенка, а неподалеку…

А неподалеку замер круглый блин аршинов трех в поперечнике и высотой человеку — ну, под мужское достояние, не выше. По краю, по всей окружности блина чернели непонятные комки, числом с дюжину, меж ними другие, синие, раза в два больше (этих с полдюжины), а в середине опухолью зеленело вздутие с четырьмя горизонтальными черными щелями, и над ними, на самом верху вздутия — будто гроздь из четырех бильярдных шаров, только шары алые, в черных крапинках. Сабурова вновь замутило — так неправилен, неуместен на зеленом лужку под утренним солнышком, чужд всему окружающему был этот живой страх, словно и впрямь приперся из пекла.

— Ну, такого можно и в шашки, — горячо прошептал Платон. — Лишь бы только кони не понесли. Покромсаем, ей-бо, курву!

— Ты погоди, — так же горячечно шепнул Сабуров. — Чем-то же оно хватало…

На лугу колыхнулся блин, множество ножек, сокращаясь-вытягиваясь, понесли его вперед со скоростью быстрым шагом идущего человека, и коровенка, только сейчас заметив это непонятное создание, глупо взмыкнула, вытаращилась, задрала вдруг хвост, собираясь припустить прочь.

Не успела. Взвихрились черные комки, оказавшись щупальцами аршин в пять каждое, жгуты превратились в широкие ленты, и весь пучок оплел корову, сшиб с ног, повалил, синие комки тоже взвихрились щупальцами, только эти были покороче и потолще, кончались словно бы змеиными головами, только безглазыми — длинные пасти открыты, и зубов там не перечесть. Рев бедолажной животины вмиг затих. Чудище принялось жрать.

Сабуров не выдержал, перегнулся с прядавшего ушами коня — все, съеденное и выпитое с утра, рванулось наружу. Рядом то же самое происходило с Платоном.

— Ну, видел? — прохрипел Сабуров. — Куда его в шашки…

— Ах ты ж, с-сука!

Платон соскочил с коня — как ни разъярен был, а сообразил, что непривычный, нестроевой конь выстрелов над ухом испугается и понесет. Пробежал десяток шагов до крайних деревьев, обернулся:

— Коней держите, вашбродь, мне с винтовкой сподручнее!

До чуда-юда в самом деле было шагов двести — от сабуровских револьверов толку никакого. Сабуров крепко ухватил поводья. Урядник приложился. Целился недолго. Выстрел.

Чудо-юдо содрогнулось, зашипело — пуля явно угодила в цель, но непохоже, чтобы нанесла урон. Алые, в черных крапинках шары заколыхались, стали подниматься — словно со страшной скоростью вырастали алые цветы на зеленых стеблях, вот стебли уже не короче аршина. Шары качались, будто приглядывались, принюхивались — дьявол их ведает, как правильно, мотались в разные стороны, и вдруг все вытянулись в одном направлении — к ним, господи боже!

— Урядник, назад! — крикнул Сабуров.

Но урядник клацнул затвором берданы, досылая патрон. Выстрел. Должно быть, Платон целил в те шары, да промахнулся. Черные и синие щупальца одно за другим отрывались от раскромсанной коровьей туши, чудище зашипело, сокращая ножки, словно злилось, что его члены так неповоротливы. Тогда только урядник с разбегу запрыгнул на коня, перехватил его поводья у Сабурова, и они поскакали назад, пронеслись с полверсты, оглянулись никто не преследовал. Натянули повода, и кони остановились неохотно, после недолгого противоборства всадникам.

— Ну, видел? — спросил Сабуров. — Нет, саблями не выйдет. Никак ты к нему вплотную не подступишься. Разделается вмиг. Хреновые из нас Добрыни Никитичи, Платоша, не про нас это Змеище Горынище…

Лицо Платона стало остервенелым до крайности:

— Так что ж делать, подскажите, вашбродь! По шарам бить разве что…

— Одно и остается, — сказал Сабуров. — А ты заметил — ведет оно себя так, словно в него сроду не стреляли, не сразу и сообразило, что остерегаться следует. Непуганое…

— Господи ж ты, Боже мой! — взвыл урядник. Его конь всхрапнул и дернулся. — Ну откуда оно на нашу голову взялось, почему непуганое? Не должно его быть, не должно, в мать, в Христа, во всех святителей, вперехлест через тын! Не должно!

— Да ори не ори — а оно есть, — мрачно сказал поручик Сабуров. — И либо мы ему выхлестнем гляделки, либо оно нас, как ту коровенку… Положение хуже губернаторского во всех рассмотрениях. Пешком подходить — не успеем ничего сделать. Верхом — на лошадей надежды мало, не строевые. Чересчур часто его обстреливать — смотришь, поумнеет, раскинет, что к чему… Засада нужна. А каким образом?

Их тревожные мысли нарушил стук копыт, и незадачливые ратоборцы повернули головы. Трое, нахлестывая лошадей, скакали напролом, спрямляя по целине торную изгибавшуюся дорогу, — снова голубые вездесущие мундиры, ярыжки. Но все же это была организованная вооруженная сила, имевшая прямое отношение к властям, сообразил поручик, дал шенкеля своему коньку, вымахнул наперерез, закричал:

— Стойте!

Кони под жандармами взрыли копытами землю, запрокидываясь от резко натянутых поводьев на дыбы. Ствол карабина дернулся было в сторону поручика, но тут же опустился к луке. Поручик усмотрел знакомую щучью харю, и сердце упало, на душе стало серо, мерзко.