Падение Стоуна - Йен Пирс

Затем буря проносилась, и мы могли взяться за дело, а Макюэн становился самим собой — сосредоточенным, умеренным, доступным доводам и разумным. Он не мог быть этим, если иногда не преображался в того; и вечер длился своим чередом почти до трех утра, когда газета подписывалась в печать, а он мог отправляться в кровать: долг исполнен, мир оповещен, печатные станки заработали.

«Кроникл» для Роберта Макюэна была не столько газетой, сколько миссией. Он считал ее моральной силой в нашем мире. В подавляющем большинстве люди — включая и большинство тех, кто писал для нее, — считали «Кроникл» просто газетой. Макюэн не соглашался. Он вкладывал в свои обязанности всю энергию былого пресвитерианина и стремился просвещать публику и осуждать власть имущих за ошибки со всем красноречием Джона Нокса, громящего грешников. Газета, говорил он, должна быть хорошей, но не выделяться чувством юмора. Не для «Кроникл» даже фотографии, не говоря уж о вздоре, изобретенном «Дейли мейл», — карикатуры, конкурсы и прочие фокусы, придуманные, чтобы выжимать полпенни из рук читающих масс. Мою тематику он считал почти фривольной, однако преступление по своей сути — нравоучение. Зло, потерпевшее поражение, грех покаранный. Чаще ни того ни другого не происходило, и по большей части зло очень даже торжествовало. Но и это можно было подать как моральный урок.

К тому же Макюэн питал пристрастие к стройным рассказам, а анналы Полицейского суда Боу-стрит или Олд-Бейли предлагали их в большом количестве. Я даже заслужил его благоволение — или думал, будто заслужил, он ведь никогда не поощрял кого-либо. Его эмоциональный диапазон колебался от бешеного гнева до молчания, и молчание для него было пределом похвалы. Мои статьи обычно принимались без замечаний, но последнее время мне поручили передовицы о политике либерального правительства в отношении неимущих и о последних мерах, принимаемых против преступности.

Таким образом я существовал в двух мирах, поскольку журналисты не менее причастны к классовому сознанию, чем любая другая часть общества. Репортеры — поденщики; и в большинстве случаев начинают клерками или рассыльными или же работают в провинциальных газетах прежде, чем отправиться в Лондон. Им доверяют факты, но не интерпретацию их; это прерогатива средних классов, журналистов, пишущих редакционные статьи, без труда составляющих мнения благодаря полнейшей неосведомленности в событиях. Эти величественные субъекты, любящие сдабривать свои статьи цитатами из Цицерона, получают куда больше за то, что делают куда меньше. Мало кто из них хотя бы взвешивает идею проторчать часы перед залом суда в ожидании вердикта или устроиться возле жаровни у ворот верфи, чтобы дать репортаж о забастовке.

Было почти предательством оказаться в их комнате (они даже помещения с нами не делят из опасения заразиться) и сидеть с пером и бумагой, дабы открыть глаза нации на просчеты в билле об уголовном судопроизводстве или посетовать на поголовное пьянство из-за старания пивоваров наживаться, ввергая бедняков в еще большее отчаяние. Впрочем, я извлекал из этого большое удовольствие и полагал, что мне это прекрасно удается, хотя Макюэн частенько переписывал мои творения таким образом, что мои слова утверждали совсем обратное моим подлинным мнения.

— Не отвечает политике газеты, — сказал он ворчливо, когда вид у меня стал расстроенный.

— Газета поддерживает разгул пьянства?

— Она предполагает, что люди достаточно разумны, чтобы самим заботиться о своих интересах. Вы хотя и защитник рабочих классов, словно бы думаете, будто они слишком глупы и не способны распоряжаться своей жизнью. Изложите мне то же самое мнение без взгляда свысока на все население страны, иначе говоря, вы признаете главенство свободы выбора, и я вас напечатаю.

— Но вы не признаете свободу выбора, когда речь идет о торговле.

Он нахмурился.

— Это вопрос Империи, — ответил он.

Именно так. Путеводная Звезда газеты, та идея, которой подчинялись все остальные вопросы, которая определяла все стороны политики газеты. Макюэн был Империалистом с большой буквы, человеком, для которого защита Империи была первым, единственным и величайшим долгом. Он безоговорочно утверждал, что над нами нависают две угрозы — зависть Германии и алчность Америки. Они погубят мир, лишь бы не допустить дальнейшего господства Британии по всему земному шару. Мало-помалу его редакционные статьи создали четкое направление: просвещать публику и громить политиков. Имперские предпочтения в торговле, создание торгового блока, который опояшет мир и будет развивать доминионы — Канаду, Австралию, Новую Зеландию, Южную Африку — в равных партнеров. Морская политика, которая создаст армады военных кораблей, способных справиться с Германией и любой другой державой одновременно. Политика поощрения деторождаемости. Решительная оппозиция всем видам социальной помощи для британского населения, так как она уменьшает соблазн эмиграции и отвлекает деньги от имперской обороны. Это, естественно, привело к столкновению с нынешним правительством.

Но центром всего была Германия, и главное — кайзер Вильгельм, которого Макюэн видел сумасшедшим, целящимся развязать войну. Прежде его удерживала лояльность к своей двоюродной бабушке, королеве Виктории, но после ее смерти лояльность эта сменилась ожесточенным соперничеством с королем Эдуардом. Великобритания должна подготовиться к войне и надеяться, что мы сохраним достаточно сил в сей схватке, чтобы затем достойно встретить вызов Соединенных Штатов.

Последние выборы обернулись глубоким разочарованием — вся огневая мощь «Кроникл» была обращена на то, чтобы Империя поступила под мудрое руководство консерваторов, но, увы, в 1906 году они были сокрушены, а три года спустя их снова обхитрили. Либералы объявили программу строительства кораблей, но не разместили никаких заказов; объявили о повышении пенсий по старости, в действительности их не увеличив; объявили реформу образования и так много всяких мер, стоящих столь дорого, что никто не знал, как они будут оплачиваться. Они даже повысили подоходный налог до пяти процентов. Премьер-министр Асквит и его министр финансов Ллойд-Джордж доводили редакционные статьи «Кроникл» буквально до бессвязного лепета, когда Макюэн пытался обозреть размах их безумств. На мой взгляд, газета из-за такой одержимости рисковала прискучить своим читателям до смерти. Не то чтобы кто-либо проконсультировался со мной по этому вопросу.

Любопытно, что мое неудачное выступление против пьянства не обернулось возвращением меня в комнату репортеров. Я по-прежнему излагал свои мнения, а Макюэн по-прежнему переиначивал их, хотя все менее и менее с тех пор, как я наловчился укладывать радикальное мнение в ортодоксальную изложницу. Наибольшим моим взлетом, пожалуй, было обращение газеты в сторонницу права голоса для женщин, каковое право Макюэн считал противным воле Бога, в которого больше не верил. Из чистого раздражения я сочинил бьющую в нос, почти фривольную, передовицу, указывающую, что нелогично полагать, будто женщины произведут новое поколение империалистов, если они никак не заинтересованы в самой Империи. Эта передовица была напечатана на следующий день слово в слово без изъятия хотя бы запятой.

Я был уверен, что произошла какая-то чудовищная накладка, что мой лист бумаги каким-то образом случайно передали наборщикам и напечатали по ошибке. Люди теряли работу за куда меньшие промахи. Но нет. На следующий вечер он кивнул мне и почти улыбнулся.

— Почему вы ее пропустили? — спросил я.

— Потому что вы были правы, — ответил он. — И я благодарю вас за то, что вы поправили меня в этом вопросе.

Больше он этой темы не касался. Вот только меня теперь отправляли копаться во всяких разбирательствах и демонстрациях суфражисток, и не миновало нескольких недель, как я понял, что много охотнее тратил бы мое время с убийцами — куда более интересными собеседниками. К тому же многие из этих женщин прочли мою передовицу, сочли мои аргументы неубедительными и с упоением многословно объясняли, где и в чем я ошибаюсь. Да и своей репутации нравственной распущенности и практикования свободы любви они никак не заслуживали.

Я купил себе пива, пирог и начал ждать появления Макюэна, не в силах сосредоточиться на документах, которые одолжил мне Уилф. Я лишь наполовину продвинулся и с тем и с другим, когда вошел мой редактор. Он был из тех, кто незаметен в толпе, если только сам не хочет, чтобы его заметили. Тем не менее он был приглашаем повсюду и имел доступ в дома великих мира сего. Каким образом? Я никогда не замечал за ним умения вести разговор, он не был сколько-нибудь красив, не имел семейных связей. Мне потребовались годы, чтобы осознать: Макюэн слушает. Когда кто-нибудь разговаривал с ним, кем бы эти люди ни были, они чувствовали, что все его внимание отдано им. Это редкий дар, которого в числе других у меня нет. Я склонен судить людей еще прежде, чем они успеют открыть рот. Макюэн умел вынюхать нужных и интересных равно среди вдовствующих аристократок и среди докеров и убедить их оказать ему доверие.