Падение Стоуна - Йен Пирс

Мне пришлось на день оставить мою работу и отправиться на север, но я установил правду незамедлительно. Эрнест Мейзон покинул страну за день до того, как был бы арестован за мошенничество, но потому лишь, что я его предупредил. Он предложил мне деньги в уплату за эту услугу, но моя совесть восстала против того, чтобы трижды получить плату за одно и то же: один раз от моей газеты за статью об аферистах-учредителях, один раз от «Сейда», уплатившего мне за мое сообщение, и один раз от Мейзона. Однако, без сомнения, многие служащие компании извлекают подобную прибыль из своих сведений, а то проделывают что-нибудь и похуже. В Лондонском Сити те, кто действительно в них нуждаются, могут заполучить хорошие деньги.

Уилф Корнфорд был слишком ленив, чтобы когда-нибудь разбогатеть. Обладай он легким богатством, полученным по наследству, то был бы ученым, открывающим виды и подвиды в мире насекомых. А так он каталогизировал черты характера и глупости homo economicus;[1] это было его обязанностью и его увлечением, и он принадлежал к числу немногих истинно счастливых людей, каких мне доводилось встретить. Он мог бы стать силой в стране, поскольку все боялись бы его, оцени они в полную меру, как много он знает. Но ему было лень, да и, как он однажды сказал мне, это помешало бы его наблюдениям. Все люди, обеспечивающие ему своими проделками такое интересное времяпрепровождение, стали бы вести себя совсем иначе, знай они, что за ними ведется наблюдение.

Именно он первым подал идею нанять меня для повременного сбора сведений в полицейских судах, а уплатой иногда были деньги, а иногда полезное предупреждение о намечающемся аресте или скандале, о которых его агентурная сеть болтунов ему сообщала. Несколько раз он указывал, что мне следовало бы постоянно работать у «Сейда». Но я никогда не ловил его на слове, предпочитая разнообразную диету.

— Мэтью, — сказал он с присущей ему невозмутимостью, когда я постучал в его дверь и был впущен. — Рад снова тебя увидеть. Что-то мы давно не видели тебя тут.

Манера Уилфа говорить была такой же анонимной, как и его внешность. Пятидесяти с лишним лет, дородный, но не чрезмерно. Говорил он с размеренной невыразительностью, не совсем как джентльмен, и все же без малейшего намека на тональность уроженца Западного края, где он родился, ведь его отец был батраком в Дорсетшире, и его еще ребенком отдали в услужение в дом местного помещика. Там он каким-то образом научился читать и писать, а когда семья захватила его с собой в Лондон на сезон, примерно тридцать пять лет назад, он в одно прекрасное утро вышел из дома и не вернулся. Нашел работу у торговца свечами вести счетные книги, так как почерк у него был каллиграфический. Затем он перешел к зерноторговцу, затем в учетную фирму и, наконец, к «Сейду».

— Я был занят процессом «Морнингтон — Кресчент».

Он неодобрительно сморщил нос и с полным на то основанием. Отнюдь не классика в анналах британской преступности, и единственным интересным аспектом этого дела была поразительная глупость Уильяма Голдинга, убийцы, который хранил голову своей злополучной жертвы в картонке под кроватью. Так что, когда явились полицейские (как должны были явиться, поскольку женщина эта жила в этом же доме), даже они не могли не заметить смрада и пятен засохшей крови, которая прокапала сквозь половицы спальни вверху и омочила ковер в гостиной. Голдинг не читал бульварной прессы, а потому, возможно, был единственным человеком в Англии, не знавшим про магию отпечатков пальцев, позволяющую устанавливать личность даже безголовых трупов. Дело было простейшее, но слушалось оно в период затишья, а публика обожает кровавости.

— Право, не понимаю, как ты терпишь свою работу, — сказал он. — По-моему, она невероятно скучна.

— По сравнению с гроссбухами, которые ты любишь читать?

— О да! Они завораживают. Если уметь их читать.

— Чего я не умею. И это одна из причин, почему я здесь.

— А я-то надеялся, что ты пришел поделиться со мной информацией, а не клянчить ее.

— Тебе известен некто Рейвенсклифф?

Он минуту смотрел на меня, затем, что было для него редкостью, откинулся на спинку кресла и захохотал.

— Ну, — сказал он мягко, — да. Да, думаю, могу сказать, что я слышал про него.

— Мне необходимо получить сведения о нем.

— Сколько у тебя в распоряжении лет? — Он умолк и посмотрел на меня снисходительно. — Ты можешь потратить остаток своей жизни, собирая сведения о нем, но так и не узнать всего. С чего ты начинаешь? Сколько ты уже знаешь?

— Очень мало. Я знаю, что он был богат, был чем-то вроде финансиста и умер. И что жена его хочет, чтобы я написал его биографию.

Это пробудило его внимание.

— Правда? Но почему ты?

Я кратко изложил мою встречу с ней — опустив действительно важную часть — и в довесок сообщил о моем коротком разговоре с Бартоли.

— Какой странный выбор, — когда я закончил, сказал он, глядя на потолок с мечтательным выражением в глазах, слегка смахивая на кошку, вылакавшую большое блюдце сливок.

— Рад, что ты смотришь на это так, — сказал я, несколько уязвленный. — Не мог бы ты сказать мне, что именно…

Он испустил долгий вздох.

— Трудно сообразить, с чего начать. Нет, правда, — сказал он немного погодя. — Ты действительно настолько не осведомлен, как говоришь?

— Именно так.

— Вы, репортеры, не перестаете меня удивлять. Ты никогда не читаешь свою газету?

— Нет, если этого можно избежать.

— А ты читай. И убедишься, что оно того стоит и даже больше. И насколько увлекательно. Но я забыл. Ты же социалист. Посвятивший себя искоренению правящего класса и водворению Нового Иерусалима.

Я насупился.

— Подавляющее число людей живет в нищете, тогда как богачи…

— Угнетают бедняков. Да, бесспорно, они их угнетают. Однако, как они это проделывают, крайне важно и интересно. Познай своего врага, юноша. Если упорствуешь в намерении считать их своими врагами. Однако, поскольку теперь ты полностью оплачиваемый слуга худшего из угнетателей — или, во всяком случае, его вдовы, — не сомневаюсь, твоим взглядам придется претерпеть некоторую модификацию. Будь ты лучше осведомлен, возможно, ты отказался бы от этих денег и тем самым сохранил бы чистоту своей души незапятнанной.

— Что значит «худший из них»?

— Джон Стоун, первый барон Рейвенсклифф. Председатель «Инвестиционного траста Риальто», с контрольными пакетами акций «Госпорт торпедо компани», «Глиссонской стали», «Бесуикской верфи», «Норкотовских винтовок и пулеметов». Химические заводы. Взрывчатые составы. Мины. Теперь даже аэропланная компания, хотя сомневаюсь, что от самолетов будет большой толк. Всего не перечислить. Крайне замкнутый человек. Когда он ездил Восточным экспрессом, то в собственном вагоне, которым никто, кроме него, не пользовался. Никому не было точно известно, что ему принадлежало и что он контролировал.

— Даже тебе?

— Даже мне. Примерно год назад мы начали наводить справки по поручению иностранного клиента, но прекратили.

— Почему?

— А, да. Действительно, почему? Я знаю только, что в один прекрасный день меня вызвал Молодой Сейд, то есть сын, а ты знаешь, как редко он вообще показывается в конторе, и спросил, занимаемся ли мы «Риальто». Забрал документы и сказал, чтобы мы не продолжали.

— Это часто случается?

— Да никогда. Мистер Сейд-младший на своего отца не похож и энергией не отличается. Предпочитает жить за городом, спасать души и перебиваться на свои дивиденды. Впрочем, он достаточно приятный человек и никогда ни во что не вмешивается. Это был первый и последний раз.

— И причина?

Уилф пожал плечами.

— Не могу сказать. Не думаю, что биография заинтересует очень уж многих читателей. Помимо меня, — продолжал он, слегка неодобрительно фыркнув. — Рейвенсклифф был денежный мешок. Он занимался только деньгами. И никогда ничем другим. С точки зрения личности вроде тебя, помешанной на эффектной безвкусице человеческих недостатков, он был невыразимо скучен. Ты никогда не счел бы его достойным даже заметки. Вот почему, полагаю, о его смерти сообщалось так мало. Он вставал утром. Он работал. Он ложился спать. Насколько мне известно, он был верным мужем.

— А он им был? — быстро спросил я, надеясь, что мой интерес не покажется подозрительным. Уилф, однако, отнес его на счет общей моей мусорности.

— Да, боюсь, что так. Конечно, он мог быть хозяином борделя и регулярно посещать его, но подобные сведения до меня не доходили. Я хочу сказать, что у него никогда не было каких-либо легких отношений, если ты понимаешь, о чем я. С Людьми.

Ну, а под «Людьми» с большой буквы Уилф подразумевал тех, кто был ему интересен, — Богатых и Влиятельных, а также их жен и дочерей. Продавщицы и женщины подобного толка никогда не привлекали его внимания. «Люди» обладали деньгами, все прочие были лишь фоном.