Журавленок и молнии - Владислав Крапивин

— Мы познакомились в одну минуту… нет, за несколько секунд. И потом не расставались целых два года, — серьезно сказал Журка.

— С кем?

— С Ромкой.

— А, я помню, ты говорил… Вы поссорились потом, да? — осторожно спросила Иринка.

— Мы?! — Журка сбился и соскочил с поребрика. — Нет, что ты. Мы никогда не ссорились… Он погиб вместе с родителями. Они поехали в своей машине на Украину и там разбились… В прошлом году.

Дальше они пошли с опущенными головами. Медленно и без всяких слов. Потом Иринка сбоку быстро глянула на Журку. Ей показалось, что своим воспоминанием о Ромке он отгородился, как стеклянной стенкой. Вроде рядом, но все равно один. А она что могла сказать? Ей было жаль и Журку, и незнакомого Ромку, и почему-то себя. И страшновато сделалось: вдруг Журка вздохнет и скажет, что ему расхотелось в кино и он пойдет домой… Но он тряхнул головой и сказал:

— Ну, где это кино? Далеко еще?

— Нет! — обрадовалась она. — Вон там, за углом. Пошли скорей.

И они опять сцепили пальцы и замахали на ходу руками…

Оказалось, что «Робин Гуда» уже не показывают и на дневных сеансах идет какой-то «Питер и летающий автобус». Зато у кассы не было очереди. Иринка с Журкой решили, что «автобус так автобус», и купили билеты.

У входа в кинотеатр стояли трое ребят. Стояли расхлябанно, смотрели вокруг не по-хорошему. Сразу было видно, что за люди. Особенно старший, класса из восьмого, — сытый такой, с лицом, похожим на распаренную репу, с волосищами до спины… Чем ближе до них было, тем страшнее делалось Иринке. Одна она не боялась бы, но к таким, как Журка, хулиганы всегда привязываются. Она шепотом сказала:

— Не пойдем пока. Ну их…

Но было поздно. Все трое уже с ухмылкой смотрели на Иринку и на Журку. Старший, зевнув, сказал:

— Какие красавчики. А?

И тогда что сделал Журка? Он прочно взял ее за руку и повел прямо на этих типов. И они расступились. Правда, один, все ухмыляясь, подставил ногу, но Журка спокойно перешагнул. Иринка тоже перешагнула. Журка повел ее дальше, не оглядываясь. Кто-то из парней грозно, как Змей Горыныч, гыкнул им вслед. Журка провел ее еще несколько шагов — туда, где было многолюдно и безопасно, и оглянулся. Небрежно спросил:

— Больные, что ли?

Потом сказал Иринке:

— Пошли за мороженым.

…Кино оказалось так себе, хотя и фантастика. Но ничего, смотреть можно. Когда вышли на улицу, Журка весело проговорил:

— Вот бы нам такой автобус! Путешествуй по воздуху, и горючего не надо!.. Только скорость маленькая, не то, что у самолета.

— А ты летал на самолете?

— Один раз, на юг…

— У нас в парке, где сейчас площадка для городков, раньше настоящий самолет стоял, Ил-18. В нем детское кино было. Потом его сожгли, — вздохнула Иринка.

— Зачем? — удивился Журка.

— Да ни зачем… Такие дураки, как те, что у дверей торчали… Журка, ты боялся, когда меня мимо них тащил?

Журка шевельнул плечом. Она поняла, что боялся, но говорить про это не хочет. И врать не хочет. Журка наконец сказал:

— Они только и ждут, чтобы их боялись… Ух, мы в нашей школе дали одному такому! Все лез, лез на маленьких, пока не наткнулся на витязя…

— На кого?

Журка улыбнулся:

— На витязя. Ребят нашего класса витязями называли. Потому что мы, когда еще второклассниками были, сделали себе костюмы богатырей для парада октябрятских войск… У всех там пилотки или бескозырки да бумажные воротники матросские, а у нас шлемы, щиты серебряные, кольчуги… Знаешь, кольчуги отлично получаются из больших авосек, надо только, чтобы нитки были потолще…

— Ой, как интересно! Вы, наверное, лучше всех были, да?

— Ну… в общем, не хуже других. Тридцать витязей прекрасных и с ними дядька Черномор…

— А кто был дядька?

— Конечно, наша Лидия Сергеевна. Специально себе бороду до полу сделала и шлем с якорем на макушке… Только ей, говорят, попало потом за это…

— За что?

— Ну, за все… За Черномора. Директорша ей сказала: «Это же несерьезно. Все учителя на сцене, а вы впереди своих ребят как девчонка прыгаете»… Ей за нас часто попадало. И за ту драку тоже досталось. Но она все равно нам сказала, что мы молодцы…

— В тот раз, когда хулигана отлупили?

— Да… Это в прошлом году было. Его звали Дуля. Он к нашему Вадику Мирохину привязался. Тот над фонтанчиком нагнулся, чтобы попить, а Дуля его бац по затылку… Ну, Валька губы разбил… Мы тогда встали поперек коридора и стали ждать Дулю. А он большой был, в шестом классе учился. Но мы все равно как навалились! И давай его кедами и сандалетами обрабатывать! Он заревел, дежурные учителя сбежались… Нас потом за это в пионеры не принимали до самого конца учебного года…

— Весь класс?

— Тех, кто не дрался, хотели принять, а мы сказали, что будем вступать только все вместе… Мы всегда друг за друга стояли, нас Лидия Сергеевна этому с первого класса учила.

Иринка сочувственно сказала:

— Наверно, жалко было из такой школы уезжать…

— Да нет… Не очень жалко. Лидии Сергеевны уже с нами не было. В прошлом году в июне мы сходили с ней в поход, а после она уехала из города… А в четвертом классе нас расформировали. Кого — в спортивный класс, кого — в новую школу. Почти не осталось витязей.

— Плохо стало?

— Ну, не совсем плохо, но не так, как раньше… Скучнее. Да и Ромки уже не было.

Чтобы Журка опять не загрустил. Иринка быстро сказала:

— Теперь я понимаю, почему ты такой смелый…

Смелый?.. Нет, Журка не отличался среди витязей смелостью. Скорее, наоборот. Правда, про это «наоборот» никто не знал. Только Ромке он признался однажды, что «жутковато» чувствует себя вечером в коридоре, когда перегорает лампочка или если мама с папой ушли в кино на последний сеанс, а за окнами скребется, как нечистая сила, ветер… Но Ромка — это другое дело. Он все понимал и тоже ничего не скрывал от Журки. Только говорил, вздыхая: «Надо нам себя перебарывать…»

Но Журка не умел бороться со страхом, и потому произошел тот постыдный случай в походе.

Ночь стояла пасмурная, кое-где под тучами загорались отблески молний. Страшновато было даже у палаток, хотя рядом находились Лидия Сергеевна и ее муж Валерий Михайлович. А Журке выпало по жребию стоять в карауле у дальней границы походного лагеря. Ему вручили пневматическую винтовку без пуль и велели стрелять вхолостую, если появится что-нибудь подозрительное. Отвели его на место и оставили одного.

И сразу стало тихо-тихо. Все голоса почему-то угасли и отблески костра пропали во мраке. Журка стоял, обмирая и не двигаясь. Наверно, сто часов стоял. И были только тишина и редкие зарницы… Может, ребята незаметно свернули лагерь и ушли, позабыв про Журку? Или вообще уже никого нет на свете, и он один здесь на тысячу верст в округе?

Нет, кажется, не один… Нет-нет! Потому что вон там в траве кто-то зашевелился. Тихо задышал… Мамочка, кто это? Бандиты и грабители? Шпионы? Или вообще что-то мохнатое и непонятное? Выстрелить?

Но тогда оно — это что-то мохнатое и непонятное — сразу заметит Журку и накинется! Замереть? Но оно все ближе… Журка, не дыша, сделал шаг назад, еще шаг, еще… И побежал!

И почти сразу наткнулся на Лидию Сергеевну. Вскрикнул. Она спросила веселым шепотом:

— Журкин, ты что?

Он вцепился в нее левой рукой (правой держал винтовку) и, вздрагивая, пробормотал:

— Там кто-то шевелится… в траве…

— Где? Ну-ка пойдем.

С Лидией Сергеевной было не страшно. Они прошли вперед, к самой дороге, обшарили кусты.

— Ветерок в траве пошевелился, — сказала Лидия Сергеевна. — Все в порядке.

Тогда Журка ужаснулся тому, что сделал. Сел в траву, положил винтовку, обнял себя за ноги и негромко заревел. Не стесняясь. Потому что все равно с ним было кончено. Если человек струсил и позорно сбежал с поста, что он за человек? Лидия Сергеевна села рядом.

— Юрик… Журавлик, перестань. Ты же часовой.

— Ну какой я часовой, что вы говорите, — с отчаянием сказал Журка. — Я трус.

Теплые слезы падали ему на колени и щекочущими струйками бежали в сапоги. Журка вытирал их со щек ладонями и галстуком — еще новеньким, но уже слегка прожженным сегодня у костра. Ну и пусть! Галстук все равно отберут за трусость. И правильно сделают.

— Вовсе ты не трус, — возразила Лидия Сергеевна. — Просто немножко растерялся. А потом применил хитрость: отступил, чтобы из укрытия проследить за опасностью.

Он всхлипнул, подумал секунду и сказал с полной беспощадностью к себе:

— Это вы сочинили. А по правде все не так. На самом деле я струсил, и нечего тут говорить.

— Ну ладно, — сказала она и положила ему ладонь на дрожащую спину. — Ты испугался. Но от этого не случилось пока никакой беды, и все можно поправить.