Людовик XV и его эпоха - Александр Дюма

Великий приор умер среди своих друзей 24 января 1727 года.

Так как мы упомянули сейчас о Вольтере, то скажем, почему он выехал из Франции и отправился путешествовать по Англии.

Вольтер был в весьма дружеских отношениях с великим приором, с герцогом Сюлли и с принцем Конти.

Обедая однажды у герцога Сюлли, он имел с де Роганом-Шабо ссору, которая вынудила его уехать из Франции.

Де Роган в разговоре между прочим выразил о чем-то свое мнение, которое Вольтер, по свойственной ему вольности во всем, опровергнул. Удивившись такому противоречию со стороны человека, которого он вовсе не знал и который казался ему не принадлежащим к его кругу, де Роган спросил с видом гордости и презрения:

– Кто был этот молодой человек, который говорит так громко?

– Молодой человек, про которого вы спрашиваете, – отвечал поэт, – считается первым по своему имени, между тем как вы по вашему – последним.

Тем дело и кончилось.

Но спустя восемь дней, когда Вольтер опять был на обеде у герцога, ему пришли сказать, что кто-то желает поговорить с ним внизу об одном весьма важном деле. Вольтер спустился вниз и вышел на крыльцо. У крыльца действительно он увидел карету, портьера и подножки которой были открыты. В то время как он садился в карету, сидевший в ней человек схватил его за ворот и не выпускал его из своих рук, между тем как другой стал бить его палкой по спине.

Де Роган-Шабо, находившийся в четырех шагах от кареты, закричал своим людям:

– Эй вы, не забывайте, что это Вольтер!.. Не бейте его по голове… Из нее может еще выйти кое-что хорошее!..

Оскорбление, наносимое Вольтеру, продолжалось до тех пор, пока де Роган не сказал:

– Довольно!

Поэт вне себя от гнева возвратился к Сюлли и стал просить его помочь ему отомстить за оскорбление, которое относилось также и к самому герцогу, так как Вольтер был его гостем в то время, как был позван вниз, но Сюлли отказался исполнить просьбу оскорбленного стихотворца. Вольтер за это отомстил ему тем, что вычеркнул в своей «Генриаде» имя его деда.

Принц Конти, узнав об этом происшествии, случившемся в 1725 году, выразился так:

– Эти палочные удары даны были худо, а получены хорошо! Однако Вольтер решил во что бы то ни стало отомстить за себя. Он заперся в своем кабинете, не выходил из дома три месяца и в продолжение этого времени учился постоянно фехтованию и английскому языку: фехтованию – для того, чтобы драться на дуэли с де Роганом, а английскому языку – чтобы жить после дуэли в Англии. Вольтер, без всякого сомнения, надеялся победить своего врага.

По прошествии трех месяцев поэт послал де Рогану-Шабо письмо, в котором вызывал его на дуэль, и притом в таких выражениях, которые не позволяли последнему от нее отказаться. Поединок был назначен, и секунданты назначили уже день, в который он должен был произойти: в этот промежуток времени родственники де Рогана прибегали несколько раз к герцогу Бурбонскому, бывшему тогда регентом, с просьбой об аресте Вольтера, на что герцог сначала не соглашался, но когда они показали ему четверостишие, написанное собственной рукой Вольтера, в котором он нападал на герцога и объяснялся в любви к маркизе При, то герцог приказал его арестовать. Вольтер вторично был отправлен в Венсенн, где пробыл шесть месяцев.

В день своего освобождения он получил приказание выехать из Франции.

По выезде Вольтера из Франции в театре сделалось такое же затишье, как и в политике, – такой же недостаток, как и в событиях.

Поэтому парижское общество, за неимением других, более интересных событий, было весьма заинтересовано двумя случаями, происшедшими один в Париже, другой в Вильер-Котере.

Начнем с Парижа – старшему в семье и почету больше.

Доктор Изец, ректор медицинского факультета, получил записку, в которой его приглашали приехать к шести часам вечера на улицу По де Фер, близ Люксембурга. Приехав на эту улицу, он увидел посреди нее человека, который сделал ему знак, что это он именно его ожидает. Доктор вышел из кареты и последовал за незнакомцем, который прошел с ним не более десяти шагов от того места, где остановилась карета, и постучался в дверь дома, которую тотчас же отворили. Незнакомец сделал доктору знак войти первым. Доктор послушался, но лишь только он переступил порог, как дверь вслед за ним затворилась. Доктор искал своего проводника, но его проводник остался за дверью. Такой странный прием несколько удивил Изеца. Почти тотчас же, как дверь затворилась, вышел швейцар и сказал ему:

– Войдите, сударь, вас ожидают в первом этаже.

Изец поднялся по лестнице. Взойдя в первый этаж, он увидел перед собой дверь, отворил ее и вошел в переднюю, всю обтянутую какой-то белой материей. Не успел он еще опомниться после удивления, причиненного ему такой странной драпировкой, как находившийся в этой комнате лакей, одетый также в белое, с белой напудренной головой, с белым мешком и двумя салфетками в руке, подошел к нему и сказал, чтобы он позволил почистить себе сапоги. Изец отвечал, что это совершенно бесполезно, потому что он только что вышел из экипажа и не имел времени запачкать себе ноги. Однако слуга, не принимая во внимание такой отговорки и отвечая, что в доме, в который он вошел, вообще любят чистоту и опрятность, стал на одно колено перед доктором и принялся чистить его сапоги, после чего отворил дверь и ввел доктора в комнату, так же, как и передняя, обтянутую чем-то белым. Другой лакей, одетый и напудренный так же, как и первый, уже ожидал его здесь. Он повел его в третью комнату, такую же белую, как и две первые, и в которой, как и во всех прочих, стены, пол, потолок, стулья, кресла, столы – словом, все комнатные принадлежности были белого цвета. У камина в больших и широких креслах сидела какая-то большая белая фигура, в белом халате, с белой повязкой на голове и с закрытым белой маской лицом. Белая фигура при входе доктора сделала лакею знак удалиться. Лакей вышел из комнаты и запер за собой дверь.

– Доктор, – сказала тогда белая фигура Изецу, – предупреждаю вас, что я одержима нечистым духом.

Сказав это, она замолчала. Изец стал тогда расспрашивать ее, каким образом дьявол мог в нее вселиться, но на все вопросы доктора высокая белая фигура ничего не отвечала и, как бы ничего не слыша, по причине своей глухоты, занималась тем, что беспрерывно надевала и снимала – одну за другой – шесть пар белых перчаток, положенных возле нее на столе. Странная обстановка всех видимых доктором предметов невольно начала на него действовать: если он что и думал, то разве только то, что был заперт в одной комнате с сумасшедшим. Поэтому им начал овладевать некоторый страх. Этот страх еще более увеличился, когда, бросив взгляд вокруг себя, он увидел развешенные по стенам ружья и пистолеты, которые по своему белому цвету хотя и казались нарисованными на стене, но тем не менее были настоящим оружием.

Впечатление, произведенное на Изеца этим оружием, было так сильно, что он вынужден был сесть, дабы не упасть от страха.

Но наконец он пересилил себя и обратился к белой фигуре со следующими словами:

– Я жду от вас приказаний и прошу вас дать мне их как можно скорее, потому что у меня мало свободного времени!

– Что мне до этого, – отвечала белая фигура, – если я знаю, что за визит вам будет хорошая плата!

На такие слова ничего нельзя было ответить. Поэтому доктор ничего не отвечал и ожидал, что угодно будет белой фигуре приказать ему сделать.

Прошло еще четверть часа и – как прежде – в молчании.

Белая фигура, не перестававшая снимать и надевать себе на руки белые перчатки, сделала наконец новое движение: она дернула за белый шнурок. Раздался звук колокольчика, и два лакея, одетые в белое, тотчас вошли в комнату.

– Подать бинты, – сказала белая фигура вошедшим лакеям.

– Вы хотите пустить себе кровь? – спросил доктор.

– Да. Вы мне выпустите пять фунтов крови. Подобного рода приказание еще более удивило Изеца.

– Кто же вам посоветовал сделать такое кровопускание? – спросил он у белой фигуры.

– Я!.. Исполняйте то, что вам приказывают. Оба лакея находились тут же в комнате: сопротивляться было бесполезно. Изец вынул из кармана футляр с хирургическими инструментами и достал из него ланцет. Так как рука у него очень тряслась, то он нашел лучшим пустить кровь не из руки, а из ноги, ибо отворять кровь из ноги всегда легче.

Лакеи, выйдя из комнаты, почти тотчас же возвратились и принесли все нужные для этой операции препараты. Белая фигура сняла со своей ноги чулок, вязанный из удивительно тонкой белой материи, потом другой, потом третий, и так – до шестого. Когда был снят последний чулок, глазам доктора представилась весьма хорошенькая, маленькая ножка, и он стал догадываться, что имеет дело с женщиной. Он хотел что-то сказать, но белая фигура, грубо протянув ему свою ногу, сказала:

– Начинайте!

Изец сделал кровопускание; однако когда один таз наполнился уже кровью и был подставлен другой, с больным (или с больной – неизвестно) сделался обморок.