Темные тайны - Гиллиан Флинн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут в углу я увидела голубоватый листок с ксерокопией моей фотографии: «Поговорим о стечении обстоятельств. Резня на канзасской ферме в Киннаки — подробный разбор дела. У нас сегодня ОСОБЫЙ ГОСТЬ!!!»
Меня еще раз посетила мысль сбежать, но тут дверь распахнулась, и я оказалась в помещении цокольного этажа, сыром и без окон, где толпилось, наверное, человек двести. Люди наклонялись, касались руками, кричали друг другу в ухо. Когда-то еще в школе нам показали документальные кадры о нашествии саранчи на американский Средний Запад — сейчас передо мной картина повторялась: те же таращащиеся глаза, жующие рты, развернутые локти. В помещении устроили что-то вроде толкучего рынка, разделенного на ряды с небольшими загончиками, отгороженными сеткой-рабицей. В каждом загончике разбиралось какое-то одно преступление. Навскидку здесь было не меньше сорока таких стендов. С потолка на длинных шнурах свисали тускло светившие лампочки; они иногда вдруг покачивались, отбрасывая неверный свет и освещая лица в зловещих ракурсах, — не люди, а сборище посмертных масок.
С другой стороны помещения меня заметил Лайл и начал протискиваться сквозь толпу, плечом прокладывая себе путь, время от времени отступая в сторону и радостно размахивая руками. Судя по всему, он здесь не последний человек: каждый хотел до него дотронуться, переброситься с ним словом. Он наклонился к кому-то, подставив ухо, а когда поднимался, задел головой лампочку. Все засмеялись, лампочка закружилась, как мигалка на полицейской машине, лица то освещались, то снова погружались в полумрак. Лица мужчин. Лица юношей. Во всем помещении было очень мало женщин, я заметила всего четырех — невзрачных и в очках. Впрочем, мужчины тоже не отличались привлекательностью. Там были профессорского вида дядьки с бакенбардами, невыразительные мужички, похожие на отцов семейств из провинции, и немало типов не старше тридцати с немодными стрижками и в стремных очках повернутых на математике придурков — они внешне очень походили на Лайла и на моего провожатого. Ничем не примечательные, зато с исходившим от них самомнением всезнаек.
Лайл подошел ко мне, и мужчины у него за спиной заулыбались, с любопытством изучая меня, словно его новую подружку. Он покачал головой:
— Извините, Либби. Кенни должен был мне позвонить на мобильный, когда вы придете, чтобы я сам вас встретил.
Через мою голову он бросил взгляд на Кенни, тот шумно пожал плечами и удалился. Лайл повел меня вглубь толпы, подталкивая сзади в плечо. На некоторых присутствующих были чуть ли не маскарадные костюмы. Мимо меня прошел парень в черном жилете и высокой черной шляпе, со смехом предлагая конфеты.
— Этот из фанатов дела Фредерика Бейкера, — пояснил Лайл. — Вообще-то последние пару лет мы пытаемся вытеснить из наших рядов эту художественную самодеятельность, но ею увлеклись… слишком многие.
— Дурдом какой-то, — сказала я, чувствуя, что у меня вот-вот лопнет терпение. Со всех сторон меня толкали то руками, то локтями, я делала несколько шагов вперед, но меня тут же оттискивали назад. — Честное слово, никак не возьму в толк, что здесь, черт возьми, происходит!
Лайл нетерпеливо вздохнул и посмотрел на часы.
— Знаете, наше заседание начнется не раньше полуночи. Хотите, я пока вас тут повожу и объясню, в чем дело?
— Я хочу получить свои деньги.
Он пожевал нижнюю губу, вытащил из заднего кармана конверт, сунул мне в руку и, наклонившись к уху, попросил пересчитать деньги потом. Толстый на ощупь конверт меня несколько успокоил.
— Давайте я покажу, чем мы занимаемся.
Мы пошли по периметру помещения. Справа и слева кучками теснились люди, металлическая ограда напоминала о вольерах для собак. Лайл снова начал подталкивать меня вперед.
— «Клуб Смерти» — только прошу, не надо нравоучений, — мы и сами понимаем, что название неудачное, но оно приклеилось, и ничего с этим не поделаешь. Мы сокращенно называем его КС, а поскольку у Канзас-Сити аббревиатура такая же, у нас есть основания именно здесь проводить ежегодную конференцию. Я уже говорил, что наш клуб — для тех, кто расследует преступления. И для энтузиастов. Мы занимаемся нашумевшими делами. Всеми — от дела Фанни Адамс до…
— Что еще за Фанни Адамс? — Я почувствовала укол ревности: разве не я здесь особый гость!
— Ей было восемь лет, когда в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году ее изрубили на куски. Это случилось в Англии. Парень в высокой шляпе изображает убийцу — Фредерика Бейкера.
— Надо же, какой ужас, — сказала я, а про себя подумала: значит, ее давно нет в живых, что хорошо — я вне конкуренции.
— Это преступление получило широкую известность. — Он заметил на моем лице гримасу. — Да, эта часть зала не очень интересна в том смысле, что большинство преступлений раскрыто и тайное давно стало явным. Для меня самое главное в нашем деле — участие в раскрытии нераскрытых преступлений, в разгадывании тайны. У нас есть бывшие полицейские, адвокаты…
— Кто-то разыгрывает и убийство… моих?.. Моей семьи?
В это время рядом затормозил жирный дядька с мелированными волосами и надувной куклой в красном платье, он наступил мне на ногу и даже не заметил. На щеке я ощутила пластмассовые пальцы куклы. Кто-то сзади крикнул: «Эмбер Фрей сдала Скотта Питерсона с потрохами!» Я изо всех сил оттолкнула мужика, взглядом пробежала по толпе: вдруг среди них кто-то оделся как моя мать или как Бен — какой-нибудь размахивающий топором кретин в рыжем парике. Руки непроизвольно сжались в кулаки.
— Нет, Либби, что вы! — сказал Лайл. — Я бы ни в коем случае не позволил никаких постановок.
— Почему у вас только мужчины? — За одним из столов неподалеку двое пузатых коротышек в водолазках ссорились по поводу убийств детей, которые недавно произошли в пойме Миссури.
— Нет, у нас есть и женщины, — начал защищаться Лайл, — хотя расследование ведут в основном мужчины. Но пойдите на какую-нибудь конференцию кроссвордов — там то же самое. Женщины приходят ради, так сказать, общения — кофе попить, приобрести старые снимки. Они рассказывают, почему отождествляют себя с жертвами преступлений, которые мы тут рассматриваем: у них ведь могут быть жестокие мужья, которые к ним плохо относятся, да что угодно. Но нам приходится быть настороже, потому что они иной раз чересчур… прикипают, что ли, к судьбам людей.
— Действительно, лучше не принимать все слишком близко к сердцу, — сказала я лицемерно.
Слава богу, Лайл пропустил мимо ушей мое замечание и продолжил свою мысль:
— Сейчас, например, они одержимы историей с Лизетт Стивенс.
Он махнул в сторону стола, где вокруг монитора собралась группа женщин, по-куриному склоняя головы к экрану. Я подошла ближе. Все рассматривали видеомонтаж, посвященный Лизетт. Лизетт с однокурсницами. Лизетт с любимой собакой. Лизетт с сестрой — они похожи как две капли воды.
— Понимаете, что я имею в виду? — сказал Лайл. — Они ведь не занимаются расследованием дела — они просто рассматривают снимки, а это можно делать и дома.
Проблема с Лизетт Стивенс заключалась в том, что в ее деле нечего было расследовать: здесь не было ни ухажера, ни мужа, ни обиженных коллег на работе, ни странного вида работяг, которые бы делали у нее дома ремонт. Зацепиться не за что. Она просто исчезла без какой-либо видимой причины. Разве что она очень хорошенькая. Таких девушек окружающие не могут не заметить. О таких девушках, если они пропадают, и пресса начинает писать.
Я протолкалась к аккуратно сложенным стопкой фуфайкам с нанесенной на них при помощи утюга надписью: «Помогите Лизетт вернуться домой!» Двадцать пять долларов за штуку. Но группу женщин, однако, больше интересовал экран ноутбука — они читали отзывы на сайте. Рядом с отзывом люди часто помещают фото, а снимки, надо сказать, были еще те. «Лизетт, мы тебя любим и знаем, что ты вернешься» — появилось рядом со снимком трех дам среднего возраста на пляже. «Мир и любовь твоей семье в этот тяжелый час» — гласил текст рядом с изображением помеси лабрадора с пуделем. Женщины вернулись на домашнюю страницу, и на экран выплыл снимок, который особенно полюбился журналистам: Лизетт в обнимку с матерью, щека к щеке, обе счастливо улыбаются.
Я встрепенулась, стараясь не думать о Лизетт, которую и знать не знала. А еще — пытаясь справиться с очередным приступом ревности. Очень хотелось, чтобы убийством моей семьи занималось больше всего людей. Что-то вроде всплеска любви — мои покойники лучше всех. Перед глазами мелькнула картинка из детства: мама с собранными сзади в хвост рыжими волосами снимает с меня зимние ботинки, которые нисколько не греют, а потом один за другим трет замерзшие пальцы на ногах, приговаривая: «Грейся-грейся, большой пальчик, грейся-грейся, маленький!» Это воспоминание сопровождается запахом тоста с маслом — правда, был ли там тост на самом деле, не помню. Зато в этом воспоминании на ногах у меня еще полный набор пальцев.