Одиночество - Николай Вирта

Только что назначенный, председатель уездной Чека Меньшов вызывает Антонова, а тот и в ус не дует. Начинают разбираться, и тут Антонова настигает беда: один из самых доверенных его приятелей, теряет портфель а в том портфеле документы, изобличающие Антонова в подготовке переворота в Кирсанове, списки коммунистов, подлежащих смерти.

Карательный отряд срочно идет в Инжавино, где Александр Степанович отдыхал в те дни. Арестуют его ближайших помощников Лощилина и Заева. Сам он исчезает. За ним охотятся два месяца, но Антонов неуловим — у него друзья-приятели везде.

Внешние события отвлекают чекистов от бесплодных попыток изловить хитрого и наглого эсера. Наступают тревожные для Республики времена, ей не до Антонова.

Александр Степанович тем временем скрывался на хуторах своих дружков-кулаков или в непроходимых чащобах Инжавинских лесов, а глубокой осенью попытался даже еще раз насолить советской власти.

Мобилизация, суровые меры при изъятии продразверстки, чрезвычайный революционный налог снова превратили часть Тамбовской губернии в кипучее море.

Села Рудовка, Вышенка, Глуховка в северной части Кирсановского уезда восстают. Мятеж перебрасывается в Моршанский и Тамбовский уезды. Антонов руководит мятежом, но еще слишком слаба его организация, чтобы держать в своих руках нити движения. Дружина Антонова — десять-пятнадцать человек — носится из края в край, поднимая село за селом.

Восстание ликвидировали быстро и без особенного кровопролития. Антонов на зиму снова уходит в Инжавинские леса и там начинает готовиться к новому делу.

Между тем местные Советы, выбранные после подавления мятежа, выровнили ленинскую линию в деревне, а очередной губернский съезд Советов, где делегатами в подавляющем большинстве были коммунисты или сочувствующие им, окончательно восстановили покой на Тамбовщине.

Казалось, ничто больше не нарушит мирной жизни на бескрайных полях. Осенние дожди щедро полили землю, потом выпал обильный снег, завалил дороги, хохлатыми шапками накрыл избы. Над ними курились и растекались в морозном воздухе струи дыма, огонь горел в очагах, а в ясной бездонной голубизне неба холодно сверкало солнце.

Где-то гремели бои, где-то лилась кровь, брали и отдавали города, отступали и вновь наступали армии Совдепа, разжимая стальную, полыхающую огнем выстрелов и пожаров петлю, которой господин капитал хотел «удавить в самой колыбели» коммунизм.

Здесь на заснеженных пространствах, в этом белом безграничном молчании тамбовских полей, спящих под покровом зимы, готовились к весне, отдавали, кто добром, кто скрежеща зубами, все, что могло помочь Советам отразить натиск врагов. Здесь царил быт, полный своих интересов и надежд.

А Антонов молчал.

Никто не знал, где он и что он делает. Но не напрасно притих Александр Степанович, не зря он провел зиму девятнадцатого года в Инжавинских лесах.

Он собирал и обучал дружину — теперь в ней было человек полтораста — невиданному военному искусству, позабытому после войны с Наполеоном. Александр Степанович вспоминал не только то, чему научился у боевиков: внезапным нападениям и молниеносным отступлениям, умением в мановение ока собрать силы и столь же стремительно распылить их. Преклоняясь перед императором французов и его противником Кутузовым, Антонов перечитал все, что мог достать о двенадцатом годе. Теперь пригодились ему многочисленные описания действий отважных партизан Давыдова, Сеславина и мужицких партизанских отрядов, перед которыми была бессильна армия Франции.

И все эти сивоусые эсеры из мужиков, в прошлом либо унтеры, либо скороспелые прапорщики Временного правительства, солдаты ударных батальонов и каратели мужицкого министра Чернова, диву давались, слушая Антонова, преподававшего им стратегию и тактику партизанской войны.

В селе Пахотный Угол учитель-эсер Никита Кагардэ собрал мужиков в сельскохозяйственную коммуну. Коммунары пахали, сеяли, а ночами, собравшись в ригах, будущие командиры антоновских полков проходили курс теории партизанской войны и школу разведки.

Так прошли зима и весна. Антоновская дружина грабила кооперативы, кое-где подстреливала коммунистов, разнесла Золотовский волостной Совет, убила трех его работников. Чекисты и отдельные красные отряды выступали против Антонова, но тот неизменно ускользал. Он знал все лощины, буераки, тропы в лесах и переправы через речки.

Кулаки из Паревки, Иноковки, Рамзы, Вяжли, Карай-Салтыков, Калугино, Курдюков, Трескино, Золотовки, Инжавино, Красивки, Чернавки, Перевоза кормили его дружину, снабжали продовольствием, лошадьми, сведениями о красных. Он то отсиживался в зарослях реки Вяжли, то в бесконечных озерах, поросших камышом, то уходил на реку Ворону и устраивался там в надежных убежищах. И не поймать его!

И вот, почувствовав свою силу, зная, что леса и заросли вдоль берегов рек кишмя кишат дезертирами, Антонов решил приумножить свои силы. Агенты его разносят клич по Тамбовщине:

— Антонов собирает дезертиров на Трескинские луга! Валите, братцы, к Степанычу!

Глава третья

На юге Тамбовщины в глухих местах среди болот и речушек прячется от мира село Трескино. Богатые трескинские мужики еще до Февральской революции путались с эсерами, и не раз в прошлые времена прятался Антонов со своими боевиками в густых лесных зарослях, знал все тропинки, каждую извилину Лопатинки-реки, каждый островок на озерах, каждого мужика на селе. Трескинские мужики тоже знали и уважали Антонова за то, что он им «слободу» воюет, и не раз выручали из беды.

Июль девятнадцатого года плыл над миром. Дни стояли жаркие. Наливалась рожь, из садов несло запахом скороспелок. Оводы бесились над Лопатинкой.

Духота, зной.

С утра на берега реки стекался народ. Пугливо озираясь, люди в полушубках, шинелях, давно не мытые, выползали из кустов, осматривались и, увидя себе подобных, присоединялись к ним.

К полудню было на лугу тысячи две вооруженных чем попало, голодных и озлобленных дезертиров.

Когда солнце начало скатываться к черте горизонта, группа конников вброд переехала Лопатинку. Мокрые лошади вынесли на сочную траву всадников — антоновскую дружину. Все они были одеты одинаково: красные галифе, красные фуражки, зеленые банты на груди, кожаные тужурки, оружие позвякивает, поблескивает.

Всадники спешились. Лишь Антонов, его денщик, конопатый Абрашка, Токмаков и Ишин остались в седлах. Приказав дружинникам разбить на лугу палатки, притащить из села столы и табуретки для писарей, Антонов подъехал к дезертирам. Они столпились вокруг дружинников, щупали их куртки, гладили крупы добрых коней, восхищались оружием и обмундировкой, щелкали языками, смачно ругались.

Антонов внимательно приглядывался к скопищу бродяг: в норах, как кроты, прятались они от красных и по виду были готовы на все.

— Сырой материалец, — шепнул Ишин на ухо Антонову. — Можно ли с ними танцы танцевать, как соображаешь?

Антонов рассмеялся.

— Потанцуем! Ты с ними поговоришь, что ли? — обратился он к Токмакову.

— Иван побалакает. Он мастер болтать со всякой сволочью, — пренебрежительно бросил Токмаков.

— Ну-ну! — дрогнув скулами, огрызнулся Ишин. — Отрежу я тебе когда-нибудь язык, Петр Михалыч!

Пока Ишин и Токмаков, не слишком любившие друг друга, вполголоса переругивались, Антонов, чтобы не слышать до смерти надоевших ссор, отъехал в сторону, где расположилось человек тридцать, одетых в потрепанные офицерские шинели со следами погон на плечах.

Дезертиры окружили коменданта штаба дружины Трубку. Его крупная бочкообразная фигура, молодцевато возвышавшаяся на пегом длинновязом коне, внушала им мысль, что он и есть один из «самых главных».

— А не омманет ли нас ваш Антонов? — крикнул какой-то очень оборванный дезертир, обращаясь к Трубке.

— Как обманет? — возразил Трубка с ухмылкой во весь огромный рот. — Красные галифе кто вам обещал? Кожаные кужурки кем были обещаны? Даст, все даст Александр Степанович!

— А провались оно все пропадом! — крикнули из толпы. — Будем за Антонова воевать!

— Начинай! — закричал худой, небритый детина в рваной австрийской шинели. — Енералы сук-киного сына!

— Давай орателя!

Дезертиры кричали, ломались—знали, зачем собрал их Антонов, слышали, что нуждается в солдатах, и набивали себе цену.

Ишин, сдерживая танцующего мерина, начал говорить.

— Здорово, друзья! Зачем явились, что от нас вам надобно? — спросил он.

— Воевать желаем! — послышалось из толпы.

— Та-ак, — протянул Ишин и подмигнул дезертирам. — С кем же?

— А нам все равно. К войне мы привыкшие, делать нечего… Вы нас звали, мы пришли! И ничего чудного в том нет, — отвечал парень в матросском бушлате, по всем признакам коновод толпы.