Том 6. Кабала святош - Михаил Булгаков

Дальнейшие события после слов Сталина о «Днях Турбиных» изложены в письмах М. А. Булгакова все тому же П. С. Попову. Здесь рассказано и об обстоятельствах возобновления спектакля, и о настроении самого автора, и об осторожности руководителей театра, которые все еще не верили в прочность «Дней Турбиных» в своем репертуаре.

5

Сложные чувства испытывает в это время Булгаков. Вроде бы радость посетила его душу — «возвращена часть его жизни», но разве у него только эта пьеса? В конце февраля 1932 года Булгаков «свалил с плеч инсценировку „Войны и мира“, отослал в Ленинград, но в середине марта из Большого Драматического театра он получил письмо, в котором дирекция извещала об отказе ставить „Кабалу святош“ и о расторжении с ним договора. И сразу же тревога возникла за постановку этой пьесы во МХТе — вдруг и здесь запретят? Неустойчивость положения, тяжелая душевная угнетенность все время не дают ему покоя… Снова мучает его бессонница, часами лежит он в постели, беседует сам с собой, признается в письме Павлу Сергеевичу, что совсем недавно один близкий человек предсказал ему, что когда он будет умирать, то никто не придет к нему, кроме Черного Монаха: „Представьте, какое совпадение. Еще до этого предсказания засел у меня в голове этот рассказ. И страшновато как-то все-таки, если уж никто не придет. Но что же поделаешь, сложилась жизнь моя так“.

Эти строки он написал 14 апреля, а на следующий день Булгаков снова берется за перо, чувствуя, что в Ленинграде писем ждет его настоящий друг, который давно поверил в его литературный дар, просит со всей откровенностью писать о своем самочувствии, обо всех обстоятельствах его драматической жизни, переполненной скупыми радостями и обильными невзгодами. И дело не только в литературных невзгодах, возобновлениях и запретах его пьес. Личная жизнь Булгакова давно уже дала трещину, которая с каждым днем становилась все шире и шире, а найти в себе мужества и расстаться с прелестной и очаровательной Любовью Евгеньевной у него не хватало сил. Да и он не знал, как отнесется к его зреющему предложению Елена Сергеевна Шиловская: ведь у нее — муж и двое сыновей, младший совсем крохотный. И от этого он устал, чувствует, что надо подводить итоги, пора, признается он Павлу Сергеевичу, нужно принять все окончательные решения, но не решается, а пока проверяет свою прошедшую жизнь и вспоминает, кто же был его настоящим другом. Булгаков признается, что одним из таких друзей стал в последние годы тот, кому он пишет столь подробные и откровенные письма, — П. С. Попов. Видимо, что-то помешало Булгакову признаться в том, что у него есть еще один настоящий друг — Елена Сергеевна Шиловская, три года тому назад вошедшая в его жизнь.

„В 29–30 гг. с М. А. поехали как-то в гости к его старым знакомым, мужу и жене Моисеенко (жили они в доме Нирензее в Гнездниковском переулке), — вспоминала Л. Е. Белозерская. — За столом сидела хорошо причесанная интересная дама — Елена Сергеевна Нюренберг, по мужу Шиловская.

Она вскоре стала моей приятельницей и начала запросто и часто бывать у нас в доме.

Так на нашей семейной орбите появилась эта женщина, ставшая впоследствии третьей женой М. А. Булгакова…“

Порой Булгакову казалось, что судьба не будет благосклонна к нему и не соединит его с Еленой Сергеевной. Правда, они встречались, она кое-что ему перепечатывала, кое-что он диктовал ей, и есть рукописи, в которых четко обозначены три руки: его самого, Любови Евгеньевны и Елены Сергеевны. Но он все еще надеялся, что судьба хотя бы в этом отношении смилостивится к нему.

И 21 апреля, вновь садясь за письмо П. С. Попову, он сетует на жизнь: „Что за наказание! Шесть дней пишется письмо! Дьявол какой-то меня заколдовал“.

Начались репетиции „Мольера“, так стала называться „Кабала святош“, начал работать над биографией знаменитого комедиографа для серии „Жизнь замечательных людей“, основанной Горьким. И 4 августа 1932 года сообщает П. С. Попову, что как только Жан-Батист Поклен де Мольер несколько отпустит его душу и он получит возможность соображать, так с „жадностью“ он станет писать ему письма, а сейчас — „Биография — 10 листов — да еще в жару — да еще в Москве!“

Но не только биография Мольера отвлекала его от писем Попову. Личные отношения с двумя замечательными женщинами настолько запутались, что необходимо было что-то делать, необходимы были решительные меры. И действительно, в конце августа М. А. Булгаков извещает Евгения Александровича Шиловского о том, что он и Елена Сергеевна давно любят друг друга и решили соединить свои судьбы. В сентябре они написали о своем решении родителям Елены Сергеевны в Ригу. А 4 октября 1932 года Булгаков и Е. С. Шиловская зарегистрировали свой брак. В конце октября Елена Сергеевна вместе с младшим сыном Сергеем переехала к М. А. Булгакову на Б. Пироговскую.

И вот я часто думаю — почему это произошло: ведь с Любовью Евгеньевной Белозерской-Булгаковой у него были все время прекрасные отношения, ей он посвятил любимое произведение — „Белую гвардию“, был так нежен в письмах, так много взял из ее рассказов для „Бега“, она переводила с французского книги для „Мольера“…

Почему же это произошло? Со временем, когда выяснятся многие обстоятельства личной жизни всех трех участников этого события, в биографии знаменитого писателя высветятся причины семейной драмы Булгаковых и Шиловских.

Елена Сергеевна после переезда на Большую Пироговскую целиком живет жизнью Михаила Афанасьевича, разделяя с ним скупые радости и большие неудачи житейского и творческого характера.

С этого времени Булгаков полностью окунулся в события трехсотлетней давности, факт за фактом воссоздавая обстоятельства жизни и творчества Мольера. Он уже многое из источников прочитал, сделаны были выписки из книг; несколько лет тому назад, когда он работал над пьесой „Кабала святош“, Любовь Евгеньевна перевела с французского биографию Мольера, как оказались кстати те яркие детали, которыми были насыщены французские биографии; истые французы, они так внимательны к описаниям туалетов, обычаев, нравов. Как нужны ему сейчас эти детали при описании туалетов Арманды и других действующих лиц, без которых невозможно представить себе самого Мольера. Работа шла успешно, материал изучен, а некоторые события из жизни Мольера чем-то существенным совпадали с некоторыми обстоятельствами собственной жизни.

В марте 1933 года рукопись была сдана в издательство, а 7 апреля Булгаков получил отрицательный отзыв Александра Николаевича Тихонова (Сереброва), в котором, как писал Булгаков все тому же Попову, „содержится множество приятных вещей“; „Рассказчик мой, который ведет биографию, назван развязным молодым человеком, который верит в колдовство и чертовщину, обладает оккультными способностями, любит альковные истории, пользуется сомнительными источниками, а что хуже всего, склонен к роялизму!“

Л. Е. Белозерская вспоминает, что рукопись прочитал основатель серии „ЖЗЛ“ А. М. Горький и сказал Тихонову (Сереброву): „Что и говорить, конечно, талантливо. Но если мы будем печатать такие книги, нам, пожалуй, попадет…“. Я тогда как раз работала в „ЖЗЛ“, и А. Н. Тихонов, неизменно дружески относившийся ко мне, туг же, по горячим следам, передал мне отзыв Горького…»

М. Булгакову было предложено переработать книгу о Мольере, но он решительно отказался: «Вы сами понимаете, что, написав свою книгу налицо, я уж никак не могу переписать ее наизнанку. Помилуйте!»

Булгаков «похоронил» своего Жана-Батиста Мольера. «Всем спокойнее, всем лучше. Я в полной мере равнодушен к тому, чтобы украсить своей обложкой витрину магазина. По сути дела, я — актер, а не писатель. Кроме того, люблю покой и тишину» — вот отчет П. С. Попову о биографии, которой он «заинтересовался» — письмо от 13 апреля 1933 года. И тут же, через два месяца после этих «похорон», перед ним забрезжила надежда поставить «Бег», во всяком случае И. Я. Судаков во время гастролей в Ленинграде, где «Дни Турбиных» шли с полным успехом, сообщил о своем намерении поставить «Бег», но с определенными купюрами. Булгаков в то же время внес «окончательные исправления» в пьесу «Бег», согласен и еще внести поправки, но лишь бы увидеть свое детище на сцене. Кто бы мог подумать, что четыреста представлений «Дней Турбиных» показали мхатовцы, пьеса имела шумный успех, потом ее запретили и сняли из репертуара театра, но вот снова время повернулось, снова пьеса идет в театре, вот уже и «Бег» театр собирается репетировать.

Увы! Увы! И. Я. Судакову, собиравшемуся поставить «Бег», так и не удалось осуществить свое благое намерение.

Что делать? Опять впадать в отчаяние, которое ничего хорошего не обещает… Лишь совсем утрачивается работоспособность, а так это сейчас необходимо Михаилу Афанасьевичу: ведь он снова и снова, в минуты просветления и забвения всех забот, работает над «романом о дьяволе», успел не только восстановить то, что сжег три года тому назад, но и значительно продвинуться в разработке этого увлекшего его фантастического романа. «В меня же вселился бес, — писал М. Булгаков В. Вересаеву 2 августа 1933 года. — Уже в Ленинграде и теперь здесь, задыхаясь в моих комнатенках, я стал мазать страницу за страницей наново тот свой уничтоженный три года назад роман. Зачем? Не знаю. Я тешу сам себя! Пусть упадет в Лету! Впрочем, я, наверно, скоро брошу это».