Том 6. Кабала святош - Михаил Булгаков

«Может быть, я сделал политическую ошибку, что вас представил публике». «Нет», как помнится, сказал Булгаков. Но разве этим можно успокоить? Ясно, что об этой овации доложили, куда положено, и это хорошо понимал обеспокоенный знаменитый режиссер, отлично усвоивший политику лавирования между Сциллой и Харибдой своего времени.

Одни коллеги и друзья советуют ему «как-то о себе напомнить»; другие более категоричны в своих советах: «Не то вы делаете, Михаил Афанасьевич, не то! Вам бы надо с бригадой на какой-нибудь завод или на Беломорский канал. Взяли бы с собой таких молодцов, которые все равно писать не могут, зато они ваши чемоданы бы носили…»

Слушая все эти советы, Булгаков нервничал, был тоже более категоричен: «Я не то что на Беломорский канал — в Малаховку не поеду, так я устал». Устал, конечно, от постоянных опасений, что написанное не пойдет и не будет напечатано, а сам автор может оказаться в застенках ГПУ или в лучшем случае в ссылке, как многие его друзья и знакомые.

Булгаков мог бы поехать за границу, повидать мир, посмотреть на родных братьев в Париже, написать книгу об этих своих встречах и переживаниях. И многие знали об этом и постоянно травили его сердце разговорами о заграничной поездке: «Вот поедете за границу… Но только без Елены Сергеевны!..», понимая, что этим можно уязвить Михаила Афанасьевича. «Нет, без Елены Сергеевны не поеду! Даже если мне в руки паспорт вложат. Вот крест!» — и Булгаков перекрестился.

«— Но почему?!

— Потому, что привык по заграницам с Еленой Сергеевной ездить. А кроме того, принципиально не хочу быть в положении человека, которому нужно оставлять заложников за себя.

— Вы — несовременный человек, Михаил Афанасьевич». (Дневник, с.51.)

Даже Станиславский, вернувшийся после длительного лечения за границей, на первой встрече с актерами говорил то, что от него хотели услышать власть имущие: оказывается, за границей все плохо, а у нас хорошо; там все мертвы и угнетены, а у нас чувствуется живая жизнь. «Встретишь француженку, и неизвестно, где ее шик?» — говорил Станиславский.

«Когда кончил, пошел к выходу, увидел М. А. — поцеловались. К. С. обнял М. А. за плечо, и так пошли.

— Что вы пишете сейчас?

М.А. говорит, что он явственнее стал шепелявить.

— Ничего, Константин Сергеевич, устал.

— Вам нужно писать… Вот тема, например: некогда все исполнить… и быть порядочным человеком.

Потом вдруг испугался и говорит;

— Впрочем, вы не туда это повернете!

— Вот… все боятся меня…

— Нет, я не боюсь. Я бы сам тоже не туда повернул.» («Дневник», 65.)

Не признался Михаил Афанасьевич, скрыл от Станиславского, что работает над фантастическим романом без названия, так пишет для себя, пишет потому, что ото всей этой повседневности устал. Устал от того, что люди от него требуют того, что он не способен сделать по своей натуре, по своему характеру — ловчить, приспосабливаться, говорить не то, что думаешь. Устал ото всего, что становилось нормой человеческого существования. Да и роман, над которым он работал от случая к случаю, не удовлетворял его. Возникали новые фигуры, новые образы, стучались к нему в душу с требованием пустить их на страницы романа не бледными копиями, а полнокровными образами, со своими характерами, своей сюжетной линией, со своей жизнью, радостной и горькой, как и полагается жизни быть.

Так роман и бросил незаконченным. Но уже понял, что роман этот не отпустит его до конца дней его, во всяком случае он будет писать его не торопясь.

Это издание стало возможным благодаря СВЕТЛАНЕ ВИКТОРОВНЕ КУЗЬМИНОЙ и ВАДИМУ ПАВЛИНОВИЧУ НИЗОВУ, молодым и талантливым руководителям АКБ «ОБЩИЙ», благодаря директору производственно-коммерческого предприятия «РЕГИТОН» ВЯЧЕСЛАВУ ЕВГРАФОВИЧУ ГРУЗИНОВУ, благодаря председателю Совета ПРОМСТРОЙБАНКА, президенту корпорации «РАДИОКОМПЛЕКС» ВЛАДИМИРУ ИВАНОВИЧУ ШИМКО и председателю правления ПРОМСТРОЙБАНКА ЯКОВУ НИКОЛАЕВИЧУ ДУБЕНЕЦКОМУ, благодаря генеральному директору фирмы «ИММ» МИХАИЛУ ВЛАДИМИРОВИЧУ БАРИНОВУ, оказавшим материальную помощь издательству «ГОЛОС», отважно взявшемуся за это уникальное издание

Виктор ПЕТЕЛИН

Кабала святош (Мольер)[1]

Драма в четырех действиях

Rien ne manque а sа gloire,

Il manquait а la nøtre.[2]

Действующие:

Жан-Батист Поклен де Мольер — знаменитый драматург и актер.

Мадлена Бежар, Арманда Бежар де Мольер, Мариэтта Риваль — актрисы.

Шарль-Варле де Лагранж — актер, по прозвищу «Регистр»

Захария Муаррон — знаменитый актер-любовник.

Филибер дю Круази — актер.

Жан-Жак Бутон — тушильщик свечей и слуга Мольера.

Людовик Великий — король Франции.

Маркиз д'Орсиньи — дуэлянт, по кличке «Одноглазый, помолись!».

Маркиз де Шаррон — архиепископ города Парижа.

Маркиз де Лессак — игрок.

Справедливый сапожник — королевский шут.

Шарлатан с клавесином.

Незнакомка в маске.

Отец Варфоломей — бродячий проповедник.

Брат Сила, Брат Верность — члены Кабалы Священного писания.

Ренэ — дряхлая нянька Мольера.

Суфлер.

Монашка.

Члены Кабалы Священного писания в масках и черных плащах. Придворные Мушкетеры и другие.

Действие в Париже в век Людовика XIV.

Действие первое

За занавесом слышен очень глухой раскат смеха тысячи людей. Занавес раскрывается — сцена представляет театр Пале-Рояль. Тяжелые занавесы. Зеленая афиша с гербами и орнаментом. На ней крупно: «КОМЕДИАНТЫ ГОСПОДИНА…» и мелкие слова. Зеркало. Кресла. Костюмы. На стыке двух уборных, у занавеса, которым они разделены, громадных размеров клавесин. Во второй уборной — довольно больших размеров распятие, перед которым горит лампада. В первой уборной налево дверь, множество сальных свечей (свету, по-видимому, не пожалели). А во второй уборной на столе только фонарь с цветными стеклами. На всем решительно — и на вещах и на людях (кроме Лагранжа) — печать необыкновенного события, тревоги и волнения. Лагранж, не занятый в спектакле, сидит в уборной, погруженный в думу. Он в темном плаще. Он молод, красив и важен. Фонарь на его лицо бросает таинственный свет. В первой уборной Бутон, спиною к нам, припал к щели в занавесе. И даже по спине его видно, что зрелище вызывает в нем чувство жадного любопытства. Рожа Шарлатана торчит в дверях. Шарлатан приложил руку к уху — слушает. Слышны взрывы смеха, затем финальный раскат хохота. Бутон схватывается за какие-то веревки, и звуки исчезают. Через мгновение из разреза занавеса показывается Мольер и по ступенькам сбегает вниз в уборную. Шарлатан скромно исчезает. На Мольере преувеличенный парик и карикатурный шлем. В руках палаш. Мольер загримирован Сганарелем — нос лиловый с бородавкой. Смешон. Левой рукой Мольер держится за грудь, как человек, у которого неладно с сердцем. Грим плывет с его лица.

Мольер (сбрасывая шлем, переводя дух). Воды!

Бутон. Сейчас. (Подает стакан.)

Мольер. Фу! (Пьет, прислушивается с испуганными глазами.)

Дверь распахивается, вбегает загримированный Полишинелем дю Круази, глаза опрокинуты.

Дю Круази. Король аплодирует! (Исчезает.)

Суфлер (в разрезе занавеса). Король аплодирует!

Мольер (Бутону). Полотенце мне! (Вытирает лоб, волнуется.)

Мадлена (в гриме появляется в разрезе занавеса). Скорее! Король аплодирует!

Мольер (волнуясь). Да, да, слышу. Сейчас. (У занавеса крестится.) Пречистая Дева, Пречистая Дева! (Бутону.) Раскрывай всю сцену!

Бутон опускает сначала занавес, отделяющий от нас сцену, а затем громадный главный, отделяющий сцену от зрительного зала. И вот она одна видна нам в профиль. Она приподнята над уборными, пуста. Ярко сияют восковые свечи в люстрах. Зала не видна, видна лишь крайняя золоченая ложа, но она пуста. Чувствуется только таинственная, насторожившаяся синь чуть затемненного зала. Шарлатанское лицо моментально появляется в дверях. Мольер поднимается на сцену так, что мы видим его в профиль. Он идет кошачьей походкой к рампе, как будто подкрадывается, сгибает шею, перьями шляпы метет пол. При его появлении один невидимый человек в зрительном зале начинает аплодировать, а за этим из зала громовые рукоплескания. Потом тишина.