Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

— Оглянувшись в прошлое, — произнес он, — понимаю, что у меня всегда был выбор. Девчонки меня побаивались. Мне было тринадцать, кажется. Да. И я познакомился с девушкой по имени Эстель, года на два меня постарше, она привела меня к себе и сняла майку. Я смотрел на плакаты «Битлз» — ну и на грудь, конечно, — бормотал что-то о снукере и велосипеде. У меня не было ни одной мысли о том, что я должен делать.

— Ты оставил ее стоять посреди комнаты с голой грудью? Должно быть, ей понравилось.

— Она потом со мной не разговаривала.

— Но ты выяснил в конечном счете, что делать.

— Не уверен.

— Могу порекомендовать тебе нескольких женщин, которые знают, как обращаться с мальчиками, но предупреждаю, что они ориентированы на возраст от пяти до восьми.

— Откровенно говоря, самые сильные эротические впечатления в моей жизни никак не связаны с сексом. Ты права, у меня была в школе подружка. И сиськи у нее были классные, хоть и маленькие. Мы были неразлучны. Все одноклассники были уверены, что мы без ума друг от друга. Но они ошибались. Дениз была маленькая и худенькая, как ты. Очень похожа на тебя. Все вечера, когда могли вырваться из дома, мы проводили в клубе снукера «Рейкерс» в Клапаме. Она смотрела, как я за пятерку разделываюсь с ребятами вдвое старше меня. Я оставлял ей свою куртку и бабки, она знала: если начинается заваруха, надо хватать их и бежать. Закончив фрейм, я провожал ее домой. Она несла мой футляр, а я держал ее за руку. Мы всегда шли через Клапам-Комон и на полпути останавливались посидеть на одной и той же скамейке. Мы целовались и обнимались там часами. Сейчас это кажется невинным развлечением; впрочем, так оно и было. Бесконечные поцелуи… и каждый раз такие разные… К большему я не стремился и не чувствовал себя обманутым. Тогда я и не представлял, что опыт шестнадцатилетнего мальчишки будет самым запоминающимся эротическим моментом в жизни. Мне до сих пор снится Дениз и та скамейка в парке.

Душу Ирины будоражили эмоции, которым она не могла дать определение. На заре их отношений с Лоренсом они тоже много часов проводили на ее ветхом диване в квартирке на Сто четвертой улице, не отрывая губ друг от друга. Но те мгновения были богатством, принадлежавшим ей одной. Приблизительно на второй год их совместной жизни она заметила, что они больше не целуются в том смысле, о котором говорил Рэмси, хотя по-прежнему чмокали друг друга на прощание. Пожалуй, не вполне честно обвинять во всем одного Лоренса, но Ирина была уверена, что именно он перестал ее целовать. У них был хороший здоровый секс, и ей казалось неразумным жаловаться на ограниченность чувственного оформления. Тем не менее последнее время, наблюдая страстные объятия на экране — что за глупый первобытный обычай прижиматься губами? — Ирина испытывала смятение с примесью отчаяния и… зависти.

— Поцелуи, — отважилась заявить она, — вещь эмоционально ярче окрашенная, чем секс, правда? В нашем возрасте они особенно много значат.

— Не хотелось бы принижать значение секса, но целоваться намного интереснее.

Во время затянувшейся паузы Ирина посмотрела на блюдо сашими и приступила к так порадовавшему ее вандализму.

Сливочная полоска рыбы непристойно растянулась на ее палочке. Вкус был чистый, без примесей — счастье после девяти дней кексовой диеты, и она погружала его в мисочку с кофейного цвета жидкостью, оставляя легкие разводы.

— Вы давно женаты? — несколько официально поинтересовался Рэмси.

— Ну, официально мы не женаты, — призналась Ирина и отправила в рот гигантского моллюска.

Рэмси отложил палочки.

— Но он называл тебя женой!

— Да. Лоренсу сорок три года, он староват для определений «моя девушка».

— Значит, он должен жениться. Нехорошо получается.

— Лоренс не любит помпы. В наше время настоящую защиту дают только «серьезные намерения». Невозможно жениться так, как вам того хочется, с тех пор как взлетел уровень разводов. В заключении брака нет необходимости. Я и без того знаю, как он ко мне относится.

— О да, он тебя обожает, — кивнул Рэмси. — Это первое, что мне в вас понравилось. Вы с Лоренсом похожи на Гибралтар.

— А ты? Не хочешь еще раз попытать счастья?

— Откровенно говоря, я готовлюсь сойти с дистанции.

— Все говорят, что жениться после развода глупо.

— Да. Но с твоей стороны нечестно лишать меня уверенности, что это случится.

Ее уверенность в сохранении верности Лоренсу упрочилась, и она могла себе позволить некоторое любопытство.

— Значит ли это, что ты ни с кем не встречаешься?

— Ни с кем, как ты могла заметить.

У нее нет оснований чувствовать себя польщенной.

— Разве мастера снукера не приударяют за поклонницами? Такими, как Эстель, которые тащат их в номера и срывают с себя майки?

— В снукере все не так плохо, как в футболе. Это спорт порядочных парней. Но от школы мало чем отличается. У меня, — он запнулся, — всегда есть выбор.

— Джуд выжгла все твои чувства?

— После Джуд я как выжатый лимон. Ей всегда было мало. Мы купили дом в Испании; должны были в Тоскане. Я отдаю себе отчет, что у нее высокие требования к жизни, это ценное качество. Она честна в сексе — чистый бриллиант. Но когда ты не оправдываешь ожиданий — когда твоя задача сводится к тому, чтобы войти в спальню и сделать то, что спасет жену от разочарований, — черт, это изматывает. Не могу сказать, что я полностью восстановился.

Джуд умела смотреть в суть вещей, — усмехнулся Рэмси. — Вместо того чтобы признать, что потерпела неудачу, и рассмотреть другой вариант, она предпочитала выжать из ситуации все до конца. Понимаешь, о чем я? Снукер отлично тренирует эти качества. Каждый удар приближает тебя к выигрышу всего фрейма. Ты исходишь из того, как легли шары на сукно сейчас, а не минуту назад, когда ты запланировал комбинацию. Джуд полагала, что проникнуть в суть будет не сложнее, чем написать детскую книжку, не допуская отказов издателей, плохие продажи или конфликт с таким иллюстратором, как ты. Ты знаешь, она ездила по библиотекам и читала книжки шестилеткам, смотревшим на нее открыв рот. Черт возьми, лучше бы она играла в снукер, раз ей так нужна толпа почитателей. Полагаю, именно по этой причине ее представления о жизни с игроком в снукер были несколько искаженными. Для нее стало шоком, что я большую часть года нахожусь вне дома. Она требовала, чтобы между турнирами я приезжал в Лондон, составляла мысленно мой образ, получалась будто ретушированная фотография. А когда я исполнял все, как она пожелает, просто ставила галочку около выполненного пункта.

Я не считал, что этого достаточно, — произнес Рэмси, после того как официант в четвертый раз разлил саке. — Все должно быть идеально, по-другому мне не надо. Как у вас с Лоренсом.

Многие годы Ирина была уверена, что только благодаря присутствию Джуд и Лоренса способна провести в обществе Рэмси Эктона более десяти минут. Однако с 1992 года эти двое вовсе не способствовали исчезновению натянутости в отношениях Рэмси и Ирины. Оказалось, они были серьезной помехой.

За мороженым и зеленым чаем они перешли к разговору о детских каникулах. Лоренс был бы потрясен такой темой. Будь он здесь, потягивал бы весь вечер единственную бутылку пива «Кирин», жевал курицу «тереяки» (он ненавидел сырую рыбу), хмурился бы, когда Ирине наливали вторую рюмку саке, а на третьей громко заявил бы, что это лишнее; на четвертую она ни за что не решилась, понимая, что Лоренс точно наложит вето. Лоренс с ужасом смотрел бы, как в конце ужина она прикуривает «Голуаз» без фильтра, и всю дорогу домой в салоне такси отворачивался бы от нее — «От тебя пахнет, как от пепельницы!» — словно она выдыхала дым ему в лицо, и ни за что бы не поцеловал ее прямо там, на заднем сиденье такси. Около часу ночи он откинулся бы на спинку стула, театрально потягиваясь, намекая, что пришло время уходить. Лоренс не был помешан на вирусах и микробах, но ему определенно не понравилось бы, что они с Рэмси ели мороженое из общего блюда, стоящего посредине стола. Мысль развеселила Ирину. В одном она была абсолютно уверена: Лоренс отверг бы предложение Рэмси, сделанное сейчас, когда она с сожалением тушила сигарету, поехать к нему на Виктория-парк-Роуд и накуриться. Он счел бы его неразумным. Возможно, Лоренс и покуривал в прошлом, но сейчас он стал взрослым и не признавал наркотики ни в каком виде, а это подразумевало, что Ирина так же к ним относится.

Но ведь Лоренса здесь нет, верно? Значит, можно отдохнуть.

Что, если ей согласиться, но сказать Лоренсу, когда он возвратится из Сараева, что она отвергла приглашение Рэмси покурить? Он укорит ее за «ребячество», напомнит, как она вела себя, когда решила попробовать марихуану, — это было еще в 89-м, на Сто четвертой улице, она тогда три часа молчала и таращилась на оклеенную обоями стену. Самое любопытное, что из всего сказанного внимание Лоренса не привлекли бы слова о том, что она красивая женщина (по крайней мере, так утверждал Рэмси). В то время как Ирина была почти во всех смыслах, кроме законной регистрации, замужем, Рэмси уже восемнадцать месяцев находился в разводе и недвусмысленно дал понять, что свободен — может возвращаться домой, когда ему будет угодно, и курить марихуану, не опасаясь вызвать недовольство. Почему же Лоренс не акцентировал внимание именно на утверждении, что она красива? По той причине, что это было самым главным, а он предпочитал не обращать внимания на главное, лихорадочно ходил вокруг да около, отмечая второстепенное, словно опутывал нитью то единственное, что имело значение. Скорее всего, он надеялся, что главное, опутанное веревкой, вскоре задохнется и отомрет. Тем не менее весьма эксцентричное приглашение Рэмси при любом исходе останется тайной для Лоренса.