Роман с Полиной - Анатолий Усов

Когда мы подъехали к ее домам — она никогда не подъезжала точно к своему дому, а выходила в микрорайоне, и это были массивные дома партийной архитектуры, в которых жила элита, — она попросила у меня взаймы 120 тысяч, чтобы купить туфли к прощальному балу. Не хочу, говорит, брать у родителей.

Я, не глядя, вытащил из кармана пачугу денег, все, что осталось у меня от обмененных 400 долларов, сунул ей не считая и укатил не прощаясь.

Во мне все горело от большой обиды.

Я купил десять билетов «шанс» и пятнадцать «помощь детям Чернобыля». В первой совсем пролетел. Во второй выиграл двадцать долларов.

Когда стемнело, я пошел в казино и сразу в дурной нелепой игре спустил двести тысяч.

У меня кое-что оставалось. Я выпил стакан джину с тоником. Угостил какую-то страшную сухопарую бабу, которая ко мне привязалась.

Потом в «комке» купил две огромных бутылки водки и что-то пожрать.

Мы упились с этой бабой у меня на квартире. От нее как-то странно пахло. Мы трахались, и я никак не мог кончить, баба кричала, что я титан, сам Петр Первый. Но я не мог, хотя уже стал звать бабу Полиной и говорить, Полина, я е… тебя.

Такой был кошмар.

Когда я очухался, бабы не было. Но и барахла, которое привезли папа с мамой из Турции, тоже не было.

Я пожрал каких-то консервов, которые запасала мама, и поехал попариться в Филевские бани.

Бензин был почти на нуле, наверное, менты слили, когда машина стояла у них во дворе. На заправку огромная очередь. Все кричат, блин, дерутся, все тут стояли и только отъехали. Бензин снова подорожал. Я купил канистру у пацанов по пятьсот рублей за литр.

И в бане тот же кошмар, богатые пузраны захватывают по четыре шайки, лежат на двух лежаках, банщики их моют мыльными пузырями и массажируют. А ты, если не наворовал, пристраивайся на батарее.

Я взял у одного шайку и поставил ему на брюхо, так меня сам банщик чуть не прибил. Я хотел написать им про все в книгу жалоб, так у них теперь нет такой — они то ли приватизировались, то ли акционировались.

Одним словом, хватанули свой шмат сала, крысы вонючие.

Зато как хорошо встретили меня Галя и Миша, мои истинные друзья. Галя повисла у меня на шее, едва не уронила на пол. Кричала: красавчик! Интепллигент! Кто тебе е-мое морду расквасил?

Пока она была на задании, я рассказал Мише, что было со мной, «мерседесом» и КПЗ. Он разволновался, вылез из машины, начал разминаться и приседать. Потом, задыхаясь от переживаний, он сказал, что их всех ненавидит, они развалили все. Он стрелял бы их всех не переставая. Он записывает все адреса, куда ездит с Галей. Когда-нибудь это будут его клиенты, ибо на зарплату бабу не вызовешь.

Потом он подумал, что много наговорил, замолчал и подозрительно посмотрел на меня. Я стал уговаривать его, что я такой же. Однако он все молчал, уткнувшись в свою книгу — теперь это была «Ужение рыбы» Сабанеева.

Только потом, к концу смены, он сказал мне, что есть люди, что он может меня кое с кем познакомить. Я с горячностью пожал его руку, хотя про себя подумал: да пошли-ка вы все, где вы раньше-то были со своей целеустремленностью и порывами, стукалы раздолбанные.

Мне позвонила Полина. — Ну как? — спросила она и тут же положила трубку.

Я позвонил сам. Вначале долго не отвечали, потом будто бы сорвалось. Я позвонил снова и нарвался на пьяный и хамский голос: «…да пошел ты на х… чтоб я больше не слышал тебя». Я позвонил снова. «Ты, блин, я тебя достану, я тебе глаза выдавлю», — сказал тот же голос.

И тут я увидел, что около дома стоит мой кацо, мой генацвале, он приехал на сером большом БМВ. Сам он вышел наружу, товарищи остались в машине, он показывал им на мои окна.

Потом мне звонили в дверь. Звонил телефон. Я затаился.

Я сварил вермишель, больше ничего не было, и поел ее с маслом, правда, масло было подсолнечное. Я заколачивал в себя невкусное тесто и думал о Софи Лорен: вермишель ее любимое блюдо, она зовет ее пастой и ест два раза в день, оттого такая красивая.

Я дождался, пока укатил генацвале, и погнал на станцию техобслуживания.

Эти наглые слесаря, эти хамы, хотели с меня за пустяк — за крыло, решетку, бампер и кожух на передке — двести тысяч.

Электрики хотели за фару сто тысяч.

За покраску маляр тоже хотел сотню.

Они все охренели. Я их ненавижу за это. Я сказал им о своем отношении. Они надо мной смеялись. Я пошел к их начальнику. А начальника нет, они тоже приватизировались.

— Фитиль — это не всегда плохо, — весело сказал Мамука, дикий волосатый красавец, разглядывая письмо, которым сопроводила меня фирма. — Характер агрессивный, нордический — да? — с юмором спросил он меня.

— Не знаю, — ответил я. — Вообще вряд ли, — если по-честному, я на самом деле не знаю, какой я. У меня оставалось время до моей основной работы, автосервис находился в Очакове, и я заехал потренироваться к Мамуке — прошло уже две недели, как меня рекомендовали к нему, а я так ни разу не заскочил. Теперь буду, чтобы бить всех по их наглым мордам и не получать сдачи.

— А ну, потянул мышцу… сжал… прыгнул вперед, с места… отскок… Ударил меня… я сказал «ударил», я не сказал «замахнулся».

Я ударил его в каменное плечо.

— Сырой, — решил про меня Мамука. — Но работать можно.

Конечно, тут такие ребята у него занимались — это просто бандиты, бугры. Просто Рокки какие-то. Я среди них, как Чарли Чаплин между громил. Надо подружиться с ними, я буду ходить с ними в казино, все будут думать, это моя охрана и станут уважать меня.

— Мерседес, потаскай его при себе.

— Она девушка, — возразил я, когда самбист подошел ближе и я увидел, что это скорее всего девушка.

— Здесь нет девушек. Здесь есть бойцы, — возразил Мамука и пошел к своим чемпионам.

Тогда еще не было войны с Чечней, и мы не отмечали про себя каждого «кавказец» и «не кавказец». Но у Мамуки, насколько я помню, все его чемпионы были кавказцами. Мерседес, судя по орлиному профилю и величавой спине, тоже.

— Куртка у тебя есть? — спросила она меня сиплым мужским голосом.

— Такой, как у тебя, нет, — ответил я.

— Такой ни у кого нет, — сказала девушка. — Пошли в раздевалку, я тебе исламбекову дам. Исламбек большой мастер.

— Где он теперь? — спросил я.

— Домой поехал, — она посмотрела на меня темным миндалевидным глазом и сдержанно улыбнулась. У нее была очень статная, очень прямая спина. Интересно, как она ведет себя с такою спиной, когда кто-то обнимает ее, навалившись сверху, и она приближается к своему гордому кавказскому оргазму. Она, наверное, кричит и кусается, почему-то подумалось мне.

А может, берет на болевой прием; мне стало смешно.

— Я смешная? — строго спросила она.

— Ты прекрасная, — возразил я.

Она покраснела.

Мы вошли в раздевалку, и едва очутились там, в зале распахнулись двери и зазвенели взволнованные голоса.

— Все на пол!

— На брюхо все!

Простучала длинная очередь из автомата. Зазвенели разбитые плафоны и стекла. Мерседес опрометчиво бросилась в зал и напоролась на пули. Она была слишком гордой и слишком храброй, чтобы оставаться здесь.

Я думал, мне тоже кранты. На обмякших ногах я влез в чей-то открытый шкафчик и присел там на корточки, радуясь, что я такой узкий и могу уместиться в таком маленьком месте, на которое вряд ли подумают, что здесь кто-то сидит. Я прикрыл за собой дверку. Простучали еще две или три очереди. Потом стали хлопать одиночные выстрелы. Наверное, контрольные. Автоматически я насчитал четырнадцать — столько, сколько занималось людей в секции, вместе с Мамукой и милой стыдливой девушкой Мерседес.

— Все? — кто-то спросил тоже с кавказским акцентом.

— Все четырнадцать, Исламбек сам уехал.

Потом стукнули двери, и стало тихо.

Я полежал еще чуть-чуть. Встал, вылез из шкафа. Все были убиты. Кровь так и текла. Я почему-то вспомнил одного маньяка. Он убивал женщин и потом входил с ними в близость. Журналист спросил его, что это за подлое извращение, как ему это было не мерзко. Если бы ты попробовал хоть один раз, ты бы сам занимался этим — так, кажется, ответил тот негодяй, нет ничего слаще.

Это стучало в моей голове, я никак не мог избавиться от этой мысли. Я еще раз посмотрел на Мерседес, у девушки распахнулась куртка, в прорезь выглянула плоская мальчиковая грудь с темным коричневым соском и застыла у меня на глазах. Я наклонился и запахнул куртку, спрятав ее. У Мерседес запрокинулась голова и рассыпались волосы, раскрытые глаза призывно смотрели мне в душу. Я боялся дотрагиваться до нее и все-таки закрыл холодеющие веки.

Я вышел в коридор. На полу валялись три автомата. В коридоре была одна половица, которая чересчур прогибалась, я заметил ее, когда проходил здесь. Не знаю, зачем мне это понадобилось, наверное, я просто не люблю, когда пропадает добро. Одним словом, я поднял половицу кинжалом, который нашел в столе у Мамуки, и положил туда все три автомата. Это было очень удобное место для тайника, как будто кто-то нарочно сделал этот старинный пол двойным.