Минёры не ошибаются - Василий Савин

И чертыхнулся сквозь зубы «обер», точно бухгалтер какой, приписник, потеряв свой разрыв на поле; и по­дивился заминке в командах юнец лейтенант, без ума в своего командира влюбленный, с поднятой ручкой застыв сзади фронта орудий на огневой; и поднялись, отряхнулись папаши, пыль с котелков рукавами смахнув и покосившись на «представителя» помоложе, который о яблочках райских взамен опостылевшей за оборону овсянки, шутя, разумеется, пожалел...

Такие вот рисовались картинки. Из отгремевшей войны, на которую я не успел. Не успел и сам тоже в долгу остался. Долг на долг. Долг снаряда — слепой, запоздалый, бессмысленного убийства, — и мой, на меня по наследству сквозь годы переведенный: не дать со­вершиться убийству ни в чем не повинных людей. В бе­лых, до глаз, платочках колхозниц из огородной брига­ды — послевоенных вдов и невест, меж собой ни поход­кой, ни видом не различимых; в кепочках-блинчиках допризывников-шоферов, подносящих им ящики с изум­рудной рассадой под перекрестным огнем их зазывных взглядов и шуток отчаянно-озорных. Или и в красных галстучках юных натуралистов, за бабочками в поход марширующих из поселка под строгой командой кра­сивенькой их вожатой, на ту же Нинку похожей, только глазами, при строгости всей, живей...

А в первые годы, когда и окопы еще были целы и в блиндажах запах дыма и скученного жилья, тогда и не мирные люди спасенными представлялись, а непосред­ственно те папаши, повар их черноусый, с маху захлоп­нувший крышку котла, прежде чем коней хлестнуть вожжами...

Так что война для меня продолжалась. И каждый снаряд вот такой чуть не ожившим врагом представ­лялся, тем же и «обером», смертью грозящим сквозь годы и мне. И чем больше их, уничтоженных, на счету моем нарастало, тем легче и на душе становилось. И об отце вспоминалось покойнее и светлей. Из раннего детства картины всплывали, что и не вспомнились, вер­но бы, никогда, если бы сам он, отец-то, домой вернул­ся. Молодым чаще виделся и веселым, вовсе и не похо­жим на тех с котелками папаш, которые сами с него же и срисовались, каким он из писем вставал фрон­товых.

Но это уж лирика. Или история — как для кого. Но только счет наш по обезвреживанию и до сих пор боевым именуют, как на войне.

А то, что мы философией в шутку назвали, — необ­ходимый этап. Оценка взрывоопасного предмета. Местности, обстановки, в которой работать с ним пред­стоит.

К местности и пришла теперь очередь обратиться. Опросим ее по тем пунктам, на которые нам снаряд дать ответ отказался.

Ну, во-первых, с какой стороны прилетел он сюда? С запада? И, значит, лежать должен был бы взрывате­лем на восток. Так по логике. А на деле? Можно и с компасом не сверяться, видно по солнцу — к югу значи­тельно отклонен. Что это значит? Ничего ровно. Мало ли как батареи располагались и под каким углом к фронту вели огонь. Да и сама она, линия фронта, не по линейке же проводилась, даже и при наметке пред­полагаемых рубежей. А именно к местности приме­няясь. Тем более — если рубеж занимался в боях. Tyт само дело учитывать каждую складочку заставляло. Где оборона могла здесь установиться? Их оборона, немец­кая, поскольку они отступали тогда. И поскольку — как это ни странно для невоенного человека — именно от­ступающий выбирает рубеж. Выгодный, на котором лишь и возможно ему закрепиться, если до этого от­ступал.

Где здесь возможно? По тем вон высоткам. Речка там протекает. По карте судить, пустяковая и речушка, но, видимо, шире была в старину, бушевала в разли­вах по веснам. Высоты — ее правый берег. На геогра­фию гитлеровцам везло: чуть не все реки текут у нас к югу, и западный берег — высокий у всех. И при фор­сировании удобен, и оборону легче на нем держать.

На географию-то везло, да по истории кол схвати­ли. Осиновый, тот что для нечисти всякой особенно неприятен, если народные сказки не врут.

Но все это — рассуждения в крупном масштабе. Вернее, буквально в крупном — у нас. Не география — топография. Вот и прикинем, из топографии исходя, где батарея могла здесь располагаться? Четыре те тупоры­лые гаубицы, позади фронта которых и красовался юнец лейтенант в молодцеватой готовности руку вниз бросить со звонкой командой «Фойер!».

Задачка. Местность открытая, как ладошка. Однако же воевали, не день и не два, а значит, и укрывали орудия где-то. Стоя в овраге, немного увидишь, но я с утра с разных точек успел осмотреться, полосы нарезая ребятам, приглядывая за ними издалека. За­помнил штришки за высотами — гребень дубравы ли, березнячка. Еще помечтал: по жаре подарок. Им-то по­дарок был и вдвойне. «Оберу» с лейтенантом. Прямо-таки золотой гребешок! С воздуха маскировка, и угол укрытия обеспечен: вспышки выстрелов с передовой не видны.

Вот на опушке той рощицы, по всему, она и стояла, их батарея, пользуясь преимуществом, по калибру, по­зиции поудобнее занимать.

На воде вилами писано, возразите? Спорить не стал бы, если бы только из местности исходил. Но и снаряд сам. Больше он рассказал мне, чем вслух я решился перевести. Догадка одна и вначале еще мелькнула, вот в связи с тем, что лежит он как на матраце и даже мембрана взрывателя не повреждена. Случай один из тысяч. Интересно бы побеспокоить его, на другой бок повернуть, проверить гипотезу нашу. Но любопытство минеру запрещено, когда без него обойтись возможно.

Попробуем обойтись. К скату в овражек наш обер­немся, осмотрим его в направлении гребешка. Граду­сов тридцать уклон? А характер грунта? Проплешины, видите, вниз, как сосульки, сползают? На что уж непри­хотлива степная трава, а и та не растет. Глина, еще какая! Гончарной ее зовут. Галечкой-чечевицей отблес­кивает вдобавок, верно и впрямь был когда-то здесь водоем. Не грунт — бетон! Жарой ли прихватит его, морозцем — искры из-под кирки брызжут, точно из-под кресала, десять потов сойдет, пока верхний слой про­бьешь. Летом здесь фронт стоял, жаркое было лето и в смысле прямом.

Ну так тем более, скажете, должен был смяться взрыватель!

Должен. Но это еще не все. «Обер»-то как был представлен? Съевший собаку артиллерист. Верно, по­думали — для картины. Ну а картина сама для чего?

Хоть исходя из калибра. Чушки такие бросать не до­верят ни офицерику-скороспелке из гимназистов, ни резервисту бухгалтеру, с кем и сам «обер» себя срав­нил, на момент допустив, что разрыв потерял из виду. Только лишь на момент. И тут же взглянул на карту.

И еще раз помянул «доннер-веттер», увидев яичко- горизонтальку, скатившуюся к соседней черте вплот­ную. Или, наоборот, ухмыльнулся, догадкой своей до­вольный, если и не было этой горизонтальки на карте, наспех топографами уточненной на чужой местности в ходе боев.