Тайна старой девы - Евгения Марлитт

— Милая мама, — шептала она, — ты не можешь меня видеть, а я тут, у тебя! И хотя Бог не хочет тебя знать, Он тебе не подарил ни одного цветочка и никто не заботится о тебе, я тебя люблю, и всегда буду приходить сюда! Я хочу любить только тебя одну, даже Бога не хочу любить, потому что Он так строг и не добр к тебе!

Это была первая молитва ребенка на могиле умершей матери. Подул легкий ветерок, и астры начали кивать своими нежными головками грустному ребенку, а в сухой траве раздался тихий шепот.

Фелисита не знала, сколько времени просидела она в задумчивости на кладбище. Когда девочка вернулась домой, входная дверь еще не была заперта. Она проскользнула в прихожую, но тотчас же испуганно остановилась, так как дверь в комнату дяди была широко открыта, и оттуда доносился голос Иоганна.

Страх перед этим резким голосом и неумолимыми серыми глазами приковал Фелиситу к полу — она не могла пройти мимо двери.

— Ты совершенно права, мама, — говорил Иоганн, — лучше всего было бы пристроить это маленькое несносное существо в какую-нибудь порядочную семью ремесленника. Но папа пишет в этом неоконченном письме, что он ни за что не отпустит ребенка из своего дома и поручает мне заботы о нем. Я не хочу критиковать образ действий моего отца, но если бы он знал, как мне невыразимо противен тот класс людей, из которого происходит ребенок, он избавил бы меня от этого опекунства.

— Ты не знаешь, чего ты от меня требуешь, Иоганн! — с досадой возразила вдова. — В течение пяти долгих лет я была вынуждена молча терпеть около себя это покинутое Богом создание. Я больше не могу!

— Тогда нам не остается другого выхода, как искать отца ребенка с помощью объявлений.

— Много это даст! — с сарказмом заметила госпожа Гельвиг. — Он благодарит Бога, что отделался от лишнего рта! Доктор Бем сказал мне, что, насколько ему известно, этот человек писал сюда только один раз, и то давно. Неужели ты хочешь, чтобы мы продолжали еще столько лет платить за это совершенно чужое нам существо? Она берет уроки французского языка, рисования...

— Нет, этого мне и в голову не приходило! — живо прервал ее Иоганн. — Современное женское воспитание приводит меня в ужас... Таких женщин, как ты, — настоящих христианок, никогда не переступающих поставленных им границ, скоро уже не будет... Приучи девчонку к домашней работе и заставь ее слушаться. Я рассчитываю на тебя. С твоей сильной волей...

В это время дверь комнаты отворилась еще шире и оттуда выскочил Натанаэль, вероятно, соскучившийся во время этого разговора. Фелисита прижалась к стене, но он увидел ее и бросился к ней, как хищная птица.

— Не прячься, это не поможет! — крикнул он и так сильно сжал ей руку, что она вскрикнула. — Ты пойдешь сейчас к маме и расскажешь ей проповедь! Что, не можешь? Ты не была на скамьях для школьников, я нарочно смотрел... А какой у тебя вид! Мама, посмотри-ка на ее платье!

Он потащил упиравшуюся девочку к двери.

— Войди, дитя! — приказал Иоганн, который стоял посреди комнаты и еще держал в руках письмо отца.

Фелисита нерешительно переступила порог. На изысканном черном костюме юноши не было ни пылинки. Белье сияло ослепительной свежестью. Он постоянно приглаживал рукой волосы, и без того аккуратно лежавшие.

— Где ты так запачкалась? — спросил он, с отвращением показывая на платье девочки.

Фелисита робко опустила глаза. Действительно, ее платье было сильно запачкано. Став на колени у могилы, она не обратила внимания на росу и не подумала о том, что на черном платье останутся заметные следы... Девочка стояла молча.

— Что же, ответа нет? По твоему лицу видно, что твоя совесть не чиста, ты не была в церкви?

— Нет, — откровенно призналась Фелисита.

— Где же ты была?

Но девочка молчала. Она охотнее дала бы убить себя, чем произнесла имя матери перед этими людьми.

— Я тебе скажу, Иоганн, — ответил за девочку Натанаэль, — она была в нашем саду и ела там фрукты, паршивка всегда так делает.

Фелисита бросила на него гневный взгляд, но ничего не сказала.

— Отвечай! — приказал Иоганн. — Натанаэль прав?

— Нет, он солгал, он всегда лжет! — твердо ответила девочка.

Разъяренный Натанаэль хотел броситься на свою обвинительницу, но Иоганн спокойно остановил его.

— Не тронь ее, Натанаэль! — сказала, поднимаясь, госпожа Гельвиг, молча сидевшая до сих пор у окна.

— Ты мне, конечно, поверишь, — обратилась она к сыну, — если я тебе скажу, что Натанаэль никогда не лжет. Он благочестив и воспитан в страхе Божьем; достаточно сказать, что я руководила им... Недоставало только еще, чтобы эта негодная девчонка встала между братьями, как она встала между родителями... Разве можно простить, что она слонялась где-то, вместо того чтобы идти в церковь? Где бы она ни была, мне все равно.

Ее глаза холодно скользнули по маленькой фигурке.

— А куда делся новый платок, который ты получила сегодня утром? — внезапно спросила она.

Фелисита испуганно схватилась руками за плечи. Платок исчез — он, наверное, лежал на кладбище! Она была пристыжена. Ее опущенные глаза наполнились слезами, и просьба о прощении готова была сорваться с ее губ.

— Что ты скажешь на это, Иоганн? — резко спросила госпожа Гельвиг. — Я подарила ей платок несколько часов тому назад, а его уже потеряли... Я хотела бы узнать, сколько стоил ее гардероб твоему отцу?.. Откажись от нее. Все твои труды пропадут даром: ты никогда не сможешь искоренить того, что она унаследовала от легкомысленной и дурной матери!

Фелисита вспыхнула. Ее темные глаза, все еще наполненные слезами раскаяния, гневно сверкнули. Робость перед этой женщиной, пять лет тяготевшая над маленьким сердечком, теперь исчезла. Она была вне себя.

— Не говорите так о моей бедной мамочке, я этого не потерплю! — крикнула Фелисита звенящим голосом. — Она не сделала вам ничего дурного! Отец всегда говорил, что мы не должны говорить дурно о мертвых, так как они не могут защищаться, а вы делаете это...

— Видишь маленькую фурию, Иоганн? — насмешливо спросила госпожа Гельвиг. — Вот результаты либерального воспитания твоего отца! Нечего сказать, хорошо это «очаровательное создание», как он называет девочку в письме.

— Она права, защищая свою мать, — сказал серьезно Иоганн, — но она слишком дерзка. Как ты смеешь таким неприличным тоном разговаривать с этой дамой? — обратился он к Фелисите. — Разве ты не знаешь, что умрешь с голоду, если она не даст тебе хлеба, а мостовая станет тебе постелью, если она выгонит тебя из дому?

— Мне не нужен ее хлеб, — ответил ребенок. — Она злая, злая женщина, у нее такие ужасные глаза... Я не хочу оставаться в вашем доме, где лгут и где целый день всех боишься. Я охотнее лягу в темную могилу к моей матери, я охотнее умру с голода...