Перед заходом солнца - Герхард Гауптман

Фрау Петерс. Ложь! Ты это взяла с потолка, Инкен. Нет, такая низость невозможна! Когда-нибудь я расскажу тебе, какое несчастье много лет тому назад в один зловещий день разразилось над нами. Но твой отец был совершенно невиновен…

Инкен. Знаю. Я показала открытку доктору Штейницу. Я была сегодня утром у него на приеме. Он сказал мне то же самое.

Фрау Петерс. Да, доктор Штейниц знал твоего отца. И все, кто соприкасался с твоим отцом, – у меня в ящике сохранилась пачка писем к нему, – все знали, что он неспособен на подобное преступление. Ты думаешь, тайному советнику известно об этом?

Инкен. Штейниц утверждает, что известно. Я нарочно спросила его; иначе моим долгом было бы довести об этом до сведения тайного советника.

Снова раздается звон маленького колокола в церковке; оттуда выносят младенца. По ту сторону стены видна часть процессии. Опять выбегают дети; они окружают Инкен, просят хлеба. Фрау Петерс взволнованно ходит взад и вперед.

Инкен (кричит через головы детей). Это даже хорошо, мама, что между нами теперь нет ничего недосказанного. Неужели я не вижу все так же ясно, как и ты? Теперь, если у тебя будет в этом потребность, ты можешь откровенно говорить со мной.

Фрау Петерс (хватается за голову, бежит в дом). Инкен, мы окружены врагами.

Инкен режет хлеб и раздает его детям [32]. Через калитку, незамеченный, входит Клаузен в летнем костюме, видит происходящую сцену. Останавливается в умилении. Затем подходит ближе к оживленной группе и снова останавливается. Инкен замечает его.

Инкен (прикладывает руку к глазам). Господин тайный советник? Вы? Или это только мое воображение?

Клаузен. Слава Богу… или к сожалению. Но действительно это я. Рады вы мне или я напугал вас?

Инкен. Если это испуг, то только радостный! – Ступайте, дети! Ступайте по местам. (Зовет.) Мама, присмотри, пожалуйста, за детьми. (Отсылает детей в оранжерею.) Мне некогда: пришел господин тайный советник… – Итак, это в самом деле вы! А я было приготовилась к нескольким дням поста…

Клаузен. На пост это не похоже…

Инкен. Я была в городе и только что вернулась; после этого всегда волчий аппетит. А сейчас его точно ветром сдуло.

Клаузен. Да, Инкен, я хотел пропустить три дня… даже гораздо больше… Но получилось так, как часто бывает с добрыми намерениями… Я снова здесь, и вы, наверно, думаете: даже на каких-нибудь жалких два-три дня нельзя отделаться от этого семидесятилетнего мучителя.

Инкен (любезно). Однако вы не сильны в чтении мыслей. (Смахивает пыль со стола и скамьи.) Вы снова здесь, и это самое главное!

Клаузен (кладет пальто, цилиндр, перчатки и трость на стол). Это похоже и на мое ощущение. Последнее время я немного хандрил, – не говоря уже о ежедневных неприятностях. Но как только под моими ногами зашуршал гравий вашего садика, мне стало значительно лучше на душе. Я все еще очень завишу от вас.

Инкен. И вас это мучает? Вы этого не хотите?

Клаузен. Я этого хочу, но не должен был бы хотеть.

Инкен. Это плохая рекомендация для вашего белокурого товарища, как вы меня иногда называете. (Берет себя в руки.) Будем веселы! В такое утро, как сегодня, хандрить не годится.

Клаузен (садится). Вы совершенно правы, Инкен. Здесь рядом даже свадьбу справляют.

Инкен. Крестины, что куда веселее. Вот несут младенца из церкви.

Клаузен. Колокола оповещают небо о появлении нового гражданина на земле.

Инкен. Может быть… Это красивая мысль.

Клаузен. Романтика исчезла из мира; а вокруг вас, Инкен, она все еще в полном цвету.

Инкен. Вы часто так говорите, но, к сожалению, это мне не помогает.

Клаузен. И поэтому вы объявляете меня просто никчемным.

Инкен. Напротив, это я чувствую себя никчемной. Так бывает всегда, когда не хватает сил помочь тому, к кому хорошо относишься. Вот тогда-то и чувствуешь себя лишним.

Клаузен (через стол протягивает ей руку). Дитя, будьте со мной терпеливы… Ну хоть еще немного.

Инкен. Терпеливой! Ах, если бы дело было только в этом…

Клаузен. Все дело в этом: терпение, терпение!..

Инкен. Пока не разверзнется земля или мне не будет произнесен приговор и не замкнется за мной дверь тюрьмы?…

Клаузен (вздыхает). Ах, Инкен, человек так ужасно двойствен.

Инкен (после продолжительной паузы). Я с первого взгляда поняла, что с вами что-то случилось. Вы хотите скрыть это от меня?

Клаузен. Вы правы. При наших отношениях я не должен скрывать это от вас.

Инкен. Итак, коротко и ясно, моя настойчивая просьба.

Клаузен. Короче говоря, если бы у меня хватило силы, я не поддался бы слабости и не пришел бы сюда. Будь мне все ясно, не требовалось бы никаких объяснений. Однако настает час, который мы оба должны встретить сильными. (После длительной паузы.) Возможны разные выходы: один из них – тот, который избрал Сенека и защищал Марк Аврелий.[33] Древние называли его стоическим; кончаешь не только с каким-нибудь делом, а добровольно со всей жизнью.

Инкен. Этот выход многое облегчает.

Клаузен. Что ты говоришь? Инкен, не греши! Кто смеет пренебрежительно отбросить молодость, полную надежд, полную радости, полную сил, приносящих близким счастье? То, что для человека семидесяти лет – законное право, для такой девушки, как ты, – преступление.

Инкен. Разница возраста здесь ни о чем не говорит.

Клаузен. Дайте мне слово, Инкен… Инкен, ради моей любви к вам: не преграждайте мне этот выход! Поклянись оставить меня одного! Если бы мне пришлось опасаться, что ты пойдешь по моему пути, я и в могиле не нашел бы себе покоя.

Инкен (в слезах). Я все время слышу, что должна оставить вас одного, не закрывать вам выход, не идти с вами по одному пути, не нарушать вашего покоя… Если это серьезно – быть может, я найду в себе достаточно воли…

Клаузен. Инкен, вы не хотите меня понять! Я не имею права связывать вас с моей судьбой. Но я обещаю, если обещаете и вы, что не воспользуюсь этим выходом. Именно с вами я не должен был говорить об этом.

Инкен. Это потому, что мой отец так необдуманно пошел по такому пути?

Клаузен. Оставим эту тему, Инкен. Будь я молод, я создал бы вокруг тебя новую жизнь. Ты бы забыла о смерти, Инкен! А так, слава Богу, есть другой выход из моего конфликта, назовем его отказом от счастья из чувства долга.

Инкен. По-моему, это было бы убийством души, преступлением худшим, чем убийство физическое.

Клаузен (с мукой в голосе). Разве это возможно? Такой ребенок, как вы, и я вам дорог, Инкен?

Инкен. Нет, что вы?! Я не выношу вас.

Клаузен (встает, глубоко взволнованный, ходит взад и вперед, сбивая тростью головки лилий. Останавливается перед Инкен). Я должен сказать теперь всю правду. Может быть, она покажется тебе туманной, Инкен. Во мне сменяются день и ночь… «Сияние рая чередуется с глубоким, страшным мраком».[34] Почему мне не процитировать Гёте, – он так метко сказал. Когда меня озаряет райский свет, я вижу синее небо и тебя, красные лилии и тебя, золотые звезды и тебя, голубые швейцарские озера и тебя, замок на высокой горе с зубцами и знаменами и в нем тебя, солнце и тебя, месяц и тебя. Одним словом, Инкен, тебя; я вижу тебя! Тебя! Но вот подкрадывается зловещая ночь, и появляется известный всем с детства дракон, который все это пожирает. После Ормузда властвует Ариман.[35] Тогда я спускаюсь в мрачное подземелье Аримана, где пахнет горелым мясом и раскаленным железом. Там, внизу, я истекаю потом и кровью. Там, внизу, обитают привидения, подобные вампирам. Там, внизу, становятся вампирами те, что наверху были ангелами.

Инкен (бросается ему на шею и не отпускает его). Но тогда и там ты видишь меня, меня, меня… И дьявольское наваждение исчезает.

Долгое безмолвное объятие. Пастор Иммоос проходит за стеной, заглядывает в сад и удаляется. Отпрянув друг от друга, Инкен и Клаузен опускаются на скамью у стола.

Инкен. Слава Богу, наконец! А я всегда испытывала к тебе ужасающее почтение.

Клаузен (после некоторой паузы). То ли это, что я искал? Что же дальше? Приказывай! Ибо твоя воля стала моей волей, Инкен! Я пришел сюда, так сказать, pour prendre congé.[36] И вот Бог двинул бровью – и все рухнуло, полетело. И вокруг нас воздвигся совершенно преображенный мир!

Инкен. И как крепко мы в нем утвердимся, любимый.

Клаузен. Да, моя любимая, утвердимся. Того, что уже рухнуло, нечего больше бояться. Послушай меня: я расскажу тебе, какое внешнее событие предшествовало этому повороту судьбы, какому обстоятельству мы должны быть благодарны. У меня сегодня утром впервые было тяжелое и бурное объяснение с Беттиной. Она забыла об уважении к отцу и осыпала меня упреками. Она зашла так далеко, что злоупотребила именем моей покойной жены. Она как бы взывала к ней против меня. Мне больно, меня волнует, когда такое дитя, как Беттина, которая всю жизнь обожала меня, поступает подобным образом. Это обиженное судьбой существо всегда было олицетворением послушания и самопожертвования. После смерти матери она, словно Антигона,[37] водила меня, как слепого. А теперь, любимая, я вверяю тебе искалеченного человека, все, что от меня осталось.