Над Кубанью зори полыхают - Фёкла Навозова

Как‑то и атаман, и участковый начальник пришли в школу на «туманные картины». Но в этот день Кутасов показывал только разрешённые начальством иллюстрации к былине о богатыре Илье Муромце. Рассказ его о подвигах богатыря не вызывал никаких опасных мыслей: учитель с воодушевлением рассказывал о доблестном защитнике русской земли и его боевых товарищах.

Шагая домой по грязным и тёмным станичным улицам, атаман Колесников жаловался участковому:

— Хитер, видать, этот скубент, ох, хитёр! При нас он как шёлковый. А без нас мало ли чему учит казачат. За каждым разом его занятий не проследишь.

Участковый, вертя ус, подсказал:

— А вы бы не сами следили. Через верных людей надо действовать. Пусть они сообщают вам обо всём, что болтает этот учителишка. Берите на заметку все жалобы. Ишь ты! Не успел от волчьего прогона очухаться, а уж опять на то просится. Видно, повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить.

Но Кутасов «границ» не переходил. Он шутил будто бы безобидно, затрагивал только местных станичных мироедов и обвинять его в антиправительственных выступлениях не было никаких оснований. Однако остроумные и злые шутки учителя расходились по станице, как круги от камня, брошенного в тихий пруд.

Жил Кутасов в крошечной комнатушке в доме Матвея Рыженкова. У Рыженковых он и столовался. Не гнушался простых людей и тем завоевал к себе уважение.

Илюха Бочарников как‑то на улице в кругу станичников с Козюлиной балки стал подсмеиваться над Рыженковы м:

— Ну, как, кум Матвей, твой нахлебник, небось деньгой засыпает тебя?

— Засыпать не засыпает, а по пятёрке каждый месяц в аккурат платит, — возразил Рыженков.

— Га!.. По пятёрочке! Небось ты эти пятёрочки на золотые меняешь да в кубышку прячешь? Гляди, завоняются, — намекнул Илюха Матвею на неприятную историю с кладом.

Теперь Рыженков по–серьёзному обиделся. Задергал носом, затряс рыжей бородой, подыскивая самые колкие слова для ответа.

— Вот–вот! Глядите на этого козла! — захохотал Илюха, довольный, что его острота больно задела соседа.

Но откровенная грубость как раз и помогла Рыженко. У подобрать нужные слова:

— Ну и что? Честные деньги не грех и в кубышку Положить! А вот, говорят, кое‑кто ворованные да процентики, вырванные из горла, в банк кладёт, для наживы, значится! Говорят, на том свете кое–кому придётся перед богом отчитаться.

Илюха побагровел и, недолго думая, схватил своего кума за грудки. И если бы их не разняли — быть бы драке.

А в ближайшую субботу, после занятий, прочитав учащимся «Сказку о попе и его работнике Балде», Кутасов снова начал представление теневого театра.

Носатая тень, очень похожая на Илюху, оседлала худого батрака с косой в руках и принялась пришпоривать его. Скачка продолжалась до тех пор, пока тень батрака не скинула с себя тень оседлавшего его и не ткнула ему в живот косой. Представление сопровождалось стихами, которые Кутасов читал на разные голоса.

А на другой день Илюха уже знал, что на представлении учитель высмеял его. Жена со слезами рассказала, что вся станица смеётся над Бочарниковыми.

— Смеется? — переспросил её Илюха. — Ну ладно! Ом у меня досмеется! — Потом вдруг набросился на жену: — А ты меньше по улицам шлендрай!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Под рождество кончилось опостылевшее осеннее ненастье. Размякшую от дождей землю крепко сковало добрым морозцем и укрыло белым снеговым одеялом.

В святки загуляла, зашумела станица. До тёмной ночи звенели девичьи песни и хороводы. А на Борцовой горе по вечерам разгорались кулачные бои.

Толпы любителей кулачного боя, от мальца до старика, выстраивались двумя плотными стенами. Бородачи, бывалые бойцы, крутогрудые и могучие, застегнувшись и засучив рукава полушубков до локтей, со свистом и гиканьем подталкивали вперёд ребят–зачинщиков. Дрались край на край: «кугуты» Козюлиной балки с «куркулями» Ильговой балки. А на другой стороне шли бои залесинцев с казаками Дылевой балки. Иногородних на кулачки не допускали.

Начинались кулачные бои в сумерки. Дикий свист и крики в эту пору неслись над всей станицей.

Находились и такие парни, которые использовали «кулачки» для сведения своих счетов. Они на бой выходили с тем, чтобы отыскать своего недруга и отомстить ему за обиду.

Иногда на кулачные бои приезжал и сам участковый начальник Марченко с атаманом. Став на передки своих тачанок, подсучив рукава, они тоже входили в азарт, кричали и улюлюкали до хрипоты, а при случае соскакивали на землю, чтобы ловко заехать по уху какому-либо казаку, нечаянно приблизившемуся к тачанке. Ушибы, даже увечья, полученные на кулачках, обидными не считались. Случись убийство — никого не судили: не по злу убит, а по нечаянности.

Хаживал на кулачные бои к Борцовой горе и Архип. Участвовать в них он не мог по своему мужицкому сословию. Но кипение кулачной свалки как‑то смягчало его внутреннюю душевную боль.

В последнее время ему все труднее было встречаться с любимой. И днём и ночью за ним и за Анютой наблюдал зоркий, неусыпный глаз деда Лексахи. Только встретятся Архип с Нюрой, только соединят трепещущие руки, а уж где‑то рядом слышится натужное, свистящее дыхание деда.

Не раз Архип ловил на себе злой взгляд старого хозяина. Но, видать, жалко было деду Лексахе терять сильного, работящего батрака.

На один из кулачных боев в конце святой недели на Борцову гору со свинчаткой в рукавице пришёл и Илюха Бочарников. Ему удалось разузнать, что учитель Кутасов каждый вечер с иногородними парнями, наблюдает за побоищем.

— Ишь, любоваться ходит! — сквозь зубы ворчал Бочарников.

Придя на кулачки, Илюха подговорил нескольких головорезов из казаков отучить мужиков с Хамселовки ходить на казачьи игрища. Кое–кого пообещал угостить по–праздничному.

Воодушевленные обещанием дарового угощения, ды–Левскйе бойцы бурей обрушились на заЛесинцев. Те сначала попятились, затем обратились в бегство.

Дерущиеся быстро приближались к горе. Кто потрусливее был из иногородних — бросились наутёк. Кутасов, зная, что гора никогда не была ареной боев, не трогался с места. Залесинцы у подошвы горы валились как мешки: лежачего не бьют.

— Бей хамселов! Хай не ходят глядеть, как казаки кровь проливают! — заорал Бочарников. — Бей!

Распаленные дракой казаки стали колотить не ожидавших нападения иногородних.

— Бей! — орал Бочарников, подбираясь к учителю.

Кутасов пытался уговорить казаков прекратить драку. Илюха сзади подкрался к нему и что было силы стукнул свинчаткой по голове.

Учитель упал как подкошенный.

Озверевший Илюха хотел стукнуть лежавшего сапожищем в висок. Но вдруг чей‑то кулак въехал ему в подбородок. Удар был таким сильным, что Илюха полетел вниз, сбив с ног нескольких дылевцев.

А в это время залесинцы, к которым подоспела подмога, с тылу ударили противников и погнали их к станице.

— Эк ты лихо зацепил этого самого кровопийцу нашего! — сказал Архипу один из Бочарниковых батраков. — Не убил?

— Очухается! — отмахнулся Архип. — А ты, паря, помалкивай, а то мне жизни в станице не будет. Как же, по казацкой морде да мужичьим кулаком!

Архип, как ребёнка, поднял с земли неподвижного Кутасова.

— Вот кого малость не убил, бугай проклятый! — проговорил он. — Потри‑ка виски учителю снежком. А я потом отнесу его домой.

Кутасов больше месяца пролежал в постели. Не будь на его голове папахи — проломил бы ему голову Бочарников. Всем была понятна причина нападения на учителя. Да и сам Илюха не скрывал этого.

— Коту в науку! Нехай сукин сын помнит, што под горячую руку казаку попадаться опасно, — гундосил он в кругу соседей. — Ненароком и укокошил бы, а взятки были бы гладки — на кулачках, што на войне. Га! А што? — беззвучно смеясь, оглядывал он казаков.

— Дык ведь и тебе, кум, добре присветил кто‑то! — Запомнил Матвей Рыженков. — Ты сам‑то чуток к небесной царице на пироги не угодил!

Илюха потемнел лицом.

— Узнать бы, кто это мне врезал! Я бы с ним поквитался!

Во время болезни учителя Архип не раз навещал его. Под Новый год они почти до полуночи разговаривали.

— Малограмотный я, по–благородному разговор вести не умею. А вот перед вами душу излить хочется, потому — сердечный вы человек, — сбивчиво сказал Архип.

— Дело‑то не в грамоте, а в сердце. Русский русского поймёт, — приподнялся Кутасов и предложил Архипу взять папироску. — Давайте поговорим по душам.

Архип смял папиросу и, не закуривая, заговорил, глядя себе на руки:

— Кажется, што этими руками свет бы перевернул. Здоровый, сильный я. А куда силушка‑то моя идёт? Вроде двужильного быка в ярме хожу: тяну, тяну лямку, тру шею, гну хребет. Неужто так и вся жизнь пройдёт? На кого работаю? И что получаю за свой труд? И за человека тебя не считают…