Бурное лето Пашки Рукавишникова - Илья Дворкин

— Скажи, Генка, почему ты всегда такой весёлый? Или ты очень счастливый человек? А грустно тебе когда-нибудь бывает? — спросил Пашка.

— Грустно? Ха! Ещё чего! Не дождутся они моей грусти, — голос у Генки был злой.

— Кто они?

— Все, — отрезал Генка. — И давай помолчи. Не твоего ума это дело — философию разводить.

И он ушёл в тамбур курить.

Дальше ехали молча.

После четырёх пирожков с мясом, съеденных на вокзале, снова захотелось пить.

Пашка сглатывал тягучую слюну и глядел в окно. Снова вспомнилась теплушка, Володька, Даша, ребята. Сейчас они были далеко. Они мчались вперёд.

А Пашка тоже мчался. И тоже, казалось бы, вперёд. Но это было не настоящее, это было понарошке, без смысла и радости. Всё равно что бег на месте.

Он ехал на пляж что-то прибарахлять, как говорит развесёлый человек Генка.

А потом было озеро и битком набитый пляж. Громадное, необъятное лежбище голых, смеющихся, жующих, играющих в волейбол людей.

Когда Генка разделся, Пашка изумился до онемения. Такого он ещё не видел.

На Генкином теле живого места не было. Всё оно сплошь было увито голубой вязью татуировки.

Звери, птицы, надписи, бутылки, карты и женщины, женщины, женщины в самых разных позах и видах.

На одну Пашка взглянул и не выдержал — отвернулся, покраснел.

Всё это двигалось, шевелилось, извивалось, когда Генка шёл.

Мышцы, как юркие мыши, двигались под Генкиной кожей, и казалось, что весь этот нарисованный зверинец живой.

Даже на ступнях были надписи. На левой: «Мы устали». На правой: «Фиг догонишь».

— Кто это… Кто это тебя так? — только и смог вымолвить Пашка.

Генка зыркнул глазами по сторонам, заметил любопытные взгляды соседей и быстро лёг на песок.

— Дурак был. Идиот. Как на лошади клеймо. Вон, вон, ишь, глаза растопырили, собаки, видал? Примечают. Балбес был сопливый, вот и разрисовали, — сердито бормотал Генка.

Потом они купались. Как ни странно, здоровенный Генка ужасно боялся воды. Плескался на мелком месте, перебирая по дну руками. А нырял-то, помереть можно: затыкал пальцами уши и нос, на секунду погружался и тут же с визгом выскакивал обратно.

Пашка чуть не потонул со смеху.

Он цапнул под водой Генкину ногу, и тот с воплем вылетел на берег и больше уж в воду не пошёл.

Ругал Пашку и грозил кулаком.

А Пашка над ним смеялся. Он чувствовал себя сильнее и старше Генки. И это было приятно. Пусть теперь попробует сказать «не твоего ума дело» или «мал ещё». А вообще-то удивительно, ей-богу, такой детина здоровенный, а боится, как ребёнок.

Пашка с гордостью подумал, что они равные с Генкой: на суше тот главный, а уж в воде позвольте — тут уж он, Пашка.

Он поплыл к флажкам. Кролем — быстро и красиво. Пашка заметил, как какая-то девчонка прямо-таки рот открыла от восхищения. И он уж старался, из кожи вон лез и всё доглядывал краем глаза на девчонку.

Пашка нырял, ложился на спину, кружился на одном месте и вообще показывал все фокусы, какие умел.

Жизнь снова была хороша.

А когда вышел на берег, Генки не было. Генка исчез. И вещи его исчезли.

«Что это? — подумал Пашка. — Неужели ушёл совсем? Что же это? Опять один. Может быть, он обиделся? Но я ведь просто так смеялся, шутя. Не со зла ведь».

Первой Пашкиной мыслью было: бежать, искать. Он схватил свои разорванные штаны, но тут же отбросил их и сел на песок.

Искать Генку было глупо.

Во-первых, в этой толпе его всё равно не найти, во-вторых, если он вернётся, они могут разминуться, и вообще, коль Генка решил его бросить, никакого смысла не было в поисках.

Насильно мил не будешь.

Пашка подгрёб под бока тёплого песку, положил голову на сложенные кулаки и стал ждать.

Что ему ещё оставалось?

Он не знал, сколько прошло времени. Наверное, много, потому что солнце начало уже садиться.

А Генки всё не было.

Песок остывал, и купаться не хотелось.

Вообще ничего не хотелось.

«Всё, — решил Пашка, — не придёт он».

Народу на пляже, как ни странно, не уменьшалось. Скорее наоборот.

«Ночевать они здесь собираются, что ли, — удивился Пашка и усмехнулся: — Они-то найдут ночлег, они дома, а вот я… Может, и правда на пляже? Нет. Холодно будет ночью. Не годится. Лучше на вокзале. В зале ожидания. А утром надо забраться в какой-нибудь товарняк и ехать дальше».

Сдаваться Пашка не собирался.

«Шиш тебе, Лисиков! Мы ещё посмотрим. Поглядим ещё. В лепёшку расшибусь, а доеду. И ребят разыщу. Вот тогда ты попляшешь, — думал Пашка. — Тебе, наверное, кажется, что концы в воду. Сделал подлость — и привет! Никто не докопается. И будешь дальше жить со своим прилизанным проборчиком. Погоди, погоди. Плохо ты знаешь Пашку Рукавишникова!»

Эти деловитые и мужественные размышления отвлекли Пашку от печальных мыслей.

Он злорадно улыбался, представляя себе ненавистную рожу Лисикова, когда тот увидит, что Пашка не пропал, не сгинул навеки в огромной Сибири, а вот он — живой и неумолимый, как само возмездие.

Пашка настолько увлёкся упоительными картинами будущего своего торжества, что почти не удивился, увидев Генку.

А удивляться было чему.

Красный, распаренный, задыхающийся от стремительного бега, Генка был и похож и не похож на прежнего Генку.

Лицо было Генкино и голова тоже, а всё остальное чужое: новенький светлый костюм и кремовая рубашка с полосатым галстуком и жёлтые плетёные сандалеты. В руке Генка держал большую клетчатую сумку. Он очень торопился. Схватил Пашку за руку и почти силком поволок в густые кусты, растущие рядом с пляжем.

Там он расстегнул сумку и вынул прекрасные синие джинсы — все простроченные крупными белыми стежками, все на молниях, все сплошь облепленные карманами. За штанами показалась чёрная шерстяная рубашка.

— Надевай. Быстро, — проговорил Генка.

— Откуда это?! — спросил ошеломлённый Пашка.

— Откуда, откуда… От верблюда. Одевайся скорей, говорю.

Но Пашка упёрся.

— Откуда? — снова спросил он. — И зачем? У меня есть.

— Ты ш-што ж это, болван, допрашивать меня будешь? — взъярился Генка, но, взглянув в Пашкины насторожённые глаза, сразу остыл и другим уже тоном сказал: — Да ты что, Пашка? Купил я, понимаешь? Купил. Деньги-то были. Не можем же мы оборванцами ходить, — и обиженно добавил: — Я ему подарок хотел сделать, думал — обрадуется, а он… Свинья ты, Пашка, вот кто.

Пашке стало стыдно. Он покраснел и забормотал:

— Да я ничего… Ты не обижайся, Генка, правда. Просто я удивился. То ничего, а то сразу… Я сейчас оденусь.

— То-то же, — смягчился Генка, — побыстрей только.

Пашка оделся. Брюки были как раз впору и такие, о каких Пашка давно мечтал.

— Ох ты! Вот это да! — восхитился он. — А со старыми что делать, Генка?

— Да брось ты их к бесу, рванину, — ответил Генка.

Он нетерпеливо пританцовывал на месте и всё выглядывал из кустов, что-то высматривал.

— Я кеды и куртку возьму, — сказал Пашка.

— О-о, чёрт! — простонал Генка. — Ну, давай, давай, да шевелись ты ради бога, копун.

Пашка сбегал назад, схватил кеды, куртку, вынул из старых брюк нож и помчался к Генке.

Для ножа на джинсах был специальный карманчик сбоку на правой ноге.

Да, брючки были что надо. С клеймом над задним карманом, а на клейме ковбой с лассо и надпись: «Texas». Техас значит. Вот какие это были брючки.

Пашка припустил за Генкой.

К станции вела узкая асфальтированная аллея, но Генка побежал по тропинке совсем в другую сторону.

Они бежали довольно долго — Генка с сумкой в руках впереди, Пашка шагов на тридцать сзади.

Брюки брюками, но когда первые восторги улеглись, в Пашке снова, второй уже раз за этот день, зашевелились какие-то нехорошие, скользкие мысли и предчувствия.

Он ещё не думал ничего определённого, мысли его ещё не выразились в жёстких словах, после которых человеку надо что-то делать, что-то предпринимать.

Пашка сомневался.

С одной стороны на пляже никакого магазина не было, а с другой — Генка был хороший, весёлый парень. И смотрит открыто, глаза у него не бегают. Не похож он на… На кого?

Пашка не решился даже про себя произнести это короткое мерзкое слово.

На человека, который может сделать гадость, скажем так, — подумал он.

А ведь деньги-то он как-то странно нашёл и торопится теперь, будто убегает. Ишь чешет. Как олень. Только пятки сверкают.

Но он добрый. И приветливый. Пожалел тогда на насыпи Пашку. И лицо у него хорошее — нормальное человеческое, никакой челюсти, никаких мутных глаз, никакого низкого лба в прыщах. И джинсы, ох, какие брючки — блеск.

А почему татуировка?

Тьфу!!!

Пашка запутался окончательно.

Подождать надо. И разобраться. Отец всегда говорит, что торопиться надо только при ловле блох.

Блох Пашка никогда не ловил, но что на человека по торопливости наклепать можно, это уж точно.