Бурное лето Пашки Рукавишникова - Илья Дворкин

И неожиданно уснул. На самом солнцепёке.

Глава девятая. Новый друг Генка

Проснулся Пашка от нестерпимой жажды.

Губы его запеклись, а язык стал большой и шершавый.

Сильно болела голова. Казалось, в затылок налили свинец. Нет, не свинец, а ртуть. И она тяжко переливалась в затылке, клонила голову назад.

Пашка сразу всё вспомнил. Но плакать больше не стал. И не возмущался больше, не ругал Лисикова.

Всё ему было безразлично.

Он сидел, тупо уставившись в землю, и хотел пить.

Потом вспомнил про пиво, отколупнул ножом железный колпачок и, не отрываясь, выпил всю бутылку.

Вкуса он не почувствовал — так, тёплое что-то.

— Э, да мы, кажется, пивком балуемся, — раздался вдруг удивлённый голос, — пикник на лоне природы. Индустриальный пейзаж и юный алкоголик. Занятно. И современно.

Пашка увидел рядом с собой тапочки. Когда-то, очевидно, белые, а теперь пропотевшие до черноты, запылённые громадные тапочки.

Он медленно поднял голову, скользнув взглядом по измятым, с отвислыми пузырями на коленях брюкам, по чёрной рубахе, по полосатому треугольнику тельняшки на груди и встретился с насмешливыми серыми глазами навыкате.

Человек был молодой, длинноногий, загорелый до орехового цвета, с большущим горбатым носом.

Пашка смотрел долго и равнодушно.

— Налюбовался? — спросил человек и уселся рядом с Пашкой. — И давно ты здесь поддаёшь в одиночестве? — человек звонко щёлкнул себя по кадыкастой шее. — Мальчик загулял. Не рановато ли? Нет, нет! Ради бога! Не подумай, что я хочу ущемить твоё мужское достоинство! Просто ещё рановато. Порядочные люди начинают пить вечером. Утренние алкоголики — отбросы общества. Впрочем, — парень взглянул на солнце, — сейчас уже, вероятно, около полудня. Как ты думаешь?

Пашка молча разглядывал говоруна.

— Ты что, язык проглотил на закуску? Или ты немой?

Пашка молчал.

— Эге, а мы суровы!

Парень засмеялся, взял бутылку и ловко зубами сорвал пробку.

— Надеюсь, ты не откажешь жаждущему собрату? — спросил он.

— Я тебя не звал, — сказал Пашка.

Парень поперхнулся пивом и смешно вытаращил глаза.

— А мы, оказывается, не только суровы, но и немногословны. Люблю ершей. Глотаю их живьём.

— Не подавись.

Парень хлопнул Пашку по спине.

— Ты мне нравишься, ёршик. На, пей.

Он протянул бутылку.

Пашка взял и с трудом, давясь тёплой гадостью, стал глотать.

Пить ему уже не хотелось, пиво снова обрело свой вкус, но он всё равно высосал всю бутылку. До дна. Из принципа.

Парень медленно поплыл в сторону, а тело стало лёгкое и будто чужое.

Пашке стало вдруг весело и хорошо. Наплевать ему стало на всё.

Губы неудержимо разъехались, заулыбались.

— Ну вот, этак уже лучше, — сказал парень и сноровисто выдул остальное пиво. — Тебе хватит, по глазам вижу, — пояснил он. — Эх, пожрать бы теперь. Монета есть?

Пашка вынул трояк.

— Да ты случайно не старик Хоттабыч переодетый? — изумился парень.

— Нельзя, — сказал Пашка. — Тратить нельзя. Не мои.

Парень сник.

— Понимаю. Папа-мама?

— Нет мамы, и папы сейчас нет. Гада одного деньги.

— Вот как? Это уже становится интересным, — медленно проговорил парень и посерьёзнел. Выкладывай, — приказал он, глядя Пашке в глаза.

И Пашка, удивляясь сам себе, своей непонятной и радостной откровенности перед этим незнакомым парнем, выложил ему всё. С самого начала. Ничего не утаивал.

Парень долго молчал.

— Да, брат Пашка, Лисиков-то твой гу-у-сь, — задумчиво проговорил он, — продуманно он тебе сделал, тики-так. Давить его надо. Всех надо.

— Володька ему покажет, — пробормотал Пашка.

— Покажет, говоришь? А как он про эти про все дела узнает? Лисиков ему доложит? Глупый ты ещё. Пашка, салака.

— Ты Володьку не знаешь, он догадается, он из него душу вытрясет! — горячо, сам себя убеждая, выкрикнул Пашка.

Парень поглядел Пашке прямо в глаза. С жалостью поглядел.

— Знаешь, что этот Лисиков скажет? Он им всем скажет, что ты спёр эту паршивую пятёрку, понял? Спёр и отвалил. А может, и ещё что-нибудь придумает. Похлеще. Фамильные мои, скажет, драгоценности увёл малолетний преступник Пашка. Полкило брильянтов. А то с чего бы ему сбегать? Плохо ему было, что ли? И они все поверят. И Володька твой поверит, как миленький. Потому что так ему спокойнее будет жить. Понял? А то — Володька, Володька… Людей ты, Пашка, ещё понимать не можешь, потому что насквозь голубой. Ну да поживёшь — слиняешь. Умнее станешь — Лисиковы научат.

Пашку бросило в жар. Лицо его стало горячим и мокрым. А руки сами по себе ломали, выкручивали пальцы.

— Он может… этот гад всё может… Но разве ж непонятно — на кой мне его пятёрка, разве непонятно? Я же помириться хотел. Неужели Володька не поймёт? — шептал Пашка.

— Как миленький. Уж это ты мне поверь, — подтвердил парень.

Он ещё что-то говорил, но Пашка уже не слышал.

Мысль об этой дикой, ужасной несправедливости была так невыносима, что Пашка изо всех сил желал сейчас взять и умереть. Здесь, на месте.

Ему хотелось закричать так страшно и сильно, чтобы лопнули лёгкие.

— Брось ты убиваться, — услышал он голос парня, — всё это плешь. Наплюй. Со мной ещё и не то бывало. С тобой так, и ты так. Счастье твоё, парень, что меня встретил. С Генкой не пропадёшь. Генка друга не бросит.

Генка встал.

— Пошли, — сказал он.

Пашка непонимающе поглядел на него. Он не представлял, как можно сейчас, когда весь мир затопило несчастье, подлая несправедливость, куда-то идти, что-то делать…

— Куда? — прошелестел он белыми губами.

— Сперва пожрём. Потом на пляж.

— На пляж?!! — изумился Пашка. — Зачем на пляж?

— Прибарахлиться, — непонятно ответил Генка, — не могу же я, цивилизованный человек, разгуливать по этому населённому пункту в отрепьях. Пошли пожрём, смоем пыль дальних странствий, прибарахлимся и станем красивыми и беззаботными.

Соображая туго, с трудом, Пашка поднялся и медленно, как заводная игрушка, переставляя ноги, побрёл за Генкой.

— На пляж так на пляж, теперь всё едино, — сказал он. — Хочу быть беззаботным. Только ничего из этого не получится. Не смогу я.

— Сможешь, — сказал Генка, — получится.

Глава десятая. Странные находки, странные подарки

Пляж был набит битком.

Ещё в городе, садясь в электричку, Пашка изумился — куда может деться эта густая толпа, где она может разместиться.

Народ валом валил, хоть и был уже день-деньской. Но, видно, в этом городе любили всласть поспать воскресным утром.

Пашке показалось, что пригородный вокзал вовсе не вокзал, а громадный насос, непрерывно выкачивающий людей из города.

Ему показалось, что город вот-вот обмелеет, станет пустым и тихим.

Эх, пробежаться бы тогда по гулким улицам! Он сказал об этом Генке, тот потёр руки и ухмыльнулся.

— Неплохо бы. Вот бы порезвились, — сказал он и тут же шмыгнул в сторону, в самую гущу людей.

Пашка видел, как он прилип на миг к толстому, потному дядьке с двумя набитыми авоськами в руках и сейчас же снова оказался рядом с Пашкой.

Генка согнулся, присел, проделал руками непонятные быстрые движения, потом отшвырнул в сторону какой-то тёмный плоский предмет и что-то сунул Пашке в карман.

— Что это? — спросил Пашка.

— Помалкивай и не трогай, понял? — бросил Генка и отошёл с таким видом, будто он Пашку и знать не знает.

Они прошли вдоль состава врозь и только в вагоне снова оказались вместе.

— Давай, — сказал Генка и загородил Пашку от людей.

Пашка сунул руку в карман и вынул тугой красный ком.

— Деньги? — прошептал он. — Откуда?

Денег было много.

— Нашёл, — ответил Генка и забрал деньги, — видел, я приседал. Какой-то недотёпа потерял.

Он отлепил от кома три десятки, сунул Пашке за пазуху.

— Твоя доля, — сказал он.

— Ты… за что? Почему ж ты не отдал? — Пашка полез за деньгами.

— Не отдал?!

Генка заржал, как конь.

— Кому отдавать-то? Хо-хо-хо! Ну, чокнутый! Ну, насмешил!

Пашка внимательно посмотрел на него. Что-то нехорошее, скользкое почудилось ему, но Пашка отогнал ЭТО от себя. Он ведь действительно видел, как Генка нагибался на перроне, что-то подбирал.

Генка резко оборвал смех.

— Ты чего? — спросил он. — Чего так смотришь?

— Да так. Думаю. Повезло тебе.

— Повезло? — Генка снова заржал. — Это точно — повезло. Мне всегда везёт, мыслитель. Хо-хо! Думает он!

Казалось бы, вот ведь какая подвалила удача, совсем были нищие, а теперь гляди-ка — богачи. Но радости Пашка не испытывал. Даже наоборот — ему было грустно: ведь кому-то сейчас очень плохо, может, всю получку потерял человек. И потому Генкина жизнерадостность была неприятна.