Евангелие Люцифера - Том Эгеланн

Я знаю, что в моих словах нет смысла. Пусть так. Тот, кто увидел свой взгляд в зеркале и почувствовал отвращение к себе, поймет, что я пытаюсь сказать. Тому, кто погружался в болото депрессии и ненавидел себя за то, что знал, как мало значит любовь, наверняка знакомы обрывки мыслей, в которых я пытаюсь разобраться.

Электронное письмо, пересланное мне с университетского адреса на Gmail, весьма обеспокоило меня. Некий американский ученый — антрополог культуры Нил Мак-Холл из Массачусетского технологического института — попросил связаться с ним. Нам было бы обоюдно полезно обменяться информацией о манускрипте, утверждал он. Откуда он узнал о манускрипте? Он оставил несколько электронных адресов и телефонных номеров. Письма от Нила Мак-Холла продолжали приходить. Каждый день. Как спам.

Однажды поздно вечером я позвонил Трайну, чтобы поинтересоваться, нет ли какого-нибудь продвижения в изучении манускрипта, а также не получал ли он каких-нибудь писем от неизвестных людей. Ничто не говорило о том, что кому-то было известно о моем пребывании в Исландии. Утечка информации произошла в Киеве. Или в Осло.

Трайн сообщил, что один лингвист разобрался в клинописи. Левый столбец написан на аккадском языке, которым пользовались в Месопотамии на протяжении тысячелетий до эпохи Христа. Лингвист сделал перевод небольшого фрагмента. Текст имел апокалипсическое звучание. Некий ангел света, несущий свет с небес, прилетел на Землю, чтобы спасти мир и все человечество от гибели.

— При желании, прибегнув к фантазии, мы можем истолковать «несущего свет» как дохристианского предшественника Люцифера, — сказал Трайн. — Люцифер — одно из многих имен, которые приписываются Сатане. Латинское имя Люцифер состоит из двух слов: lux и ferre — и означает «несущий свет» или «принесший свет». Ангел света из манускрипта указывает на то, что текст и религия езидов берут свое начало в месопотамских мифах.

— Это значит, что павлин Маклак-Тавус — ранний вариант Сатаны?

— Не факт. Все очень запутанно. Если текст действительно аккадский, то трудно связать его исторически или географически с езидами. Я просмотрел книги о езидах. Их вера — особая смесь гностической космологии с примесью ислама и христианства. Они отрицают, что поклоняются Сатане в том виде, в каком воспринимаем его мы. Они поклоняются летающим богоподобным существам, которых мы называем ангелами.

— А как насчет языка в правом столбце?

— Вот это совершенно непонятно. Я показывал знаки нескольким языковедам и одному математику. Никто ничего не может сказать. Попробуй связаться со специалистами по ивриту из университета в Иерусалиме. Или в Багдаде. Возможно, в Каире. И вообще, я специалист по скандинавским средневековым рукописям, а не по древним восточным манускриптам.

— А каков возраст пергамента?

— Как раз это самое странное. Мы подвергли его анализу, в том числе на углерод-14.

— И результат?

— Нулевой. По-видимому, материал был как-то обработан. Мы даже не можем установить, кожа какого животного была использована. Химики почесывают в затылке. Прямо скажу, ответа нет.

На следующее утро я получил электронное письмо от декана Трюгве Арнтцена. Моего дорогого отчима. После смерти мамы мы отбросили притворство, длившееся тридцать лет, и открыто стали демонстрировать неприязнь друг к другу. Он хотел знать, куда я подевался. Группа выдающихся профессоров, которые проводят исследования в престижном Гарвардском университете, пожелала установить со мной связь. Это невероятно важно. Он приложил список с именами, телефонами и электронными адресами. Ни Нил Мак-Холл, ни Джон Скотт, ни Марк де Валуа среди них не значились.

Если бы не Трюгве Арнтцен, я давным-давно стал бы профессором. Он не дает мне возможности продвинуться по служебной лестнице. А я не могу простить ему маму. Вот как между нами пробежала черная кошка. Он был когда-то маминым любовником. Когда они поженились через полгода после папиного падения со скалы, я превратился в маленький неприятный довесок, который постоянно напоминал им обоим о трагедии, предшествовавшей их браку. Папа хотел убить Трюгве Арнтцена. Я хорошо его понимаю. Но папа был рохлей. Я унаследовал от него эту черту. Он начал химичить с креплениями и канатами. Планировал, что эта система откажет при спуске Трюгве Арнтцена. Вместо этого упал сам. Не спрашивайте меня, как это вышло. Когда мама, раскрасневшись, сказала «да» в ответ на предложение, которое сделал ей Трюгве Арнтцен, и стала его очаровательной и готовой на самопожертвование супругой и лучшим другом, я остался где-то на морозе с заплаканными глазами и сознанием того, что буду изгоем. Извините, если это звучит горько и вам кажется, что я напрашиваюсь на сострадание. Позже у меня появился сводный брат, который вытеснил меня и стал центром маминого мироздания. Его зовут Стеффен. Он имеет все то, чего нет у меня. Он — менеджер по недвижимости. Привлекательный. Обожаемый дамский угодник. Мама души в нем не чаяла. С самого момента его рождения я стал прозябать в тени Стеффена.

Трюгве Арнтцен написал электронное письмо в повелительно-презрительном тоне, что полностью соответствовало его сущности. Он явно считал само собой разумеющимся, что я вступлю в контакт с американцами. Незамедлительно. Еще бы, это же американцы! Ученые одного из ведущих университетов мира.

Почти тридцать лет я был пасынком Арнтцена. И это письмо лишний раз доказывало, что он плохо знал меня.

VIII

ЛИЛИТ

В темноте я прислушивался к тишине и беззвучному крику летучих мышей.

Спальня моя была расположена на втором этаже, за массивной дверью, рядом со скрипучей винтовой лестницей. На полке лежали разлохмаченные дешевые книги карманного формата, несколько годовых комплектов журнала «Ридерс дайджест» шестидесятых годов и гора комиксов: «Серебряная стрела», «Темпо», «Романтика». Кровать стояла рядом с маленьким чердачным окном без занавесок. Через окно в спальню вливалась темнота.

Я не верю в привидения. Но если бы они были, они жили бы именно в этом доме. Рядом с горным пастбищем, вдали от городской суеты. Разве нельзя допустить, что место может сохранять картины и настроения прошлого, что чувства могут оставаться безмолвными криками и бесцветными вспышками с напоминанием о том, кто здесь когда-то жил и умирал? Подобного рода мысли вертелись в голове в этой темноте. Я никогда не дружил с ночью.

Только когда утренний свет стал просачиваться через оконное стекло, я заснул и увидел странный сон. Я находился в какой-то экзотической местности под ярким солнцем. Вдали, среди красноватых зарослей, разглядывая меня и словно обдумывая, не выйти ли оттуда на свет, пряталась какая-то долговязая фигура.