Хроники безумной подстанции, или доктор Данилов снова в «скорой» - Андрей Шляхов

И так далее, и тому подобное.

Слышать, как воркует с женой по телефону доктор Смирнов, было очень удивительно, ибо воркование совершенно не увязывалось с его обликом. Хагрида все видели? Слегка причешите его, оденьте в белый халат, и у вас получится доктор Смирнов. А для тех, кто не видел Хагрида, – описание внешности Смирнова. Двухметровый рост, косая сажень в плечах, длинные, вечно лохматые волосы, разбойничья борода, огромные руки, низкий «диаконский» бас. «Диаконский» потому, что в старину таким мощным голосом, от которого дрожали стекла и гасли свечи, отличались диаконы. И вот стоит такая громада и басит в телефон: «Ах, ты моя заинька… Ах ты моя кисанька…» Смешно! Прикольно! И очень трогательно.

Но смеяться надо было втихаря. Характер у Смирнова был добрый и покладистый, как у многих брутальных здоровяков, он спокойно реагировал на шуточки-подначки коллег, но только в том случае, если эти шуточки касались его самого. Жена Смирнова была священна и неприкосновенна. Попробуй тронь… Однажды больничный осляк (в слове нет опечатки, это новое слово, созданное мною из «осла» и «остряка») доктор Кочергин сказал Смирнову, что его жена «милая, но звезд с неба не хватает». Смирнов молча и сразу разбил Кочергину нос. Ожидать от добродушного интеллигентного Смирнова рукоприкладства, да еще и столь эффективного в своей результативности, было невозможно. Для сравнения – это все равно что увидеть Гитлера, покрытого талесом, на субботней молитве в синагоге. Теоретически допустимо, но практически быть такого не может. Главный врач поверил в то, что Смирнов мог ударить человека (да еще и коллегу!) только после того, как Смирнов сам это подтвердил – было такое дело, и еще будет с каждым в случае повторения подобных высказываний.

Повторения, разумеется, не было. Смирнов, ходивший до рукоприкладства у медсестер просто в любимцах, превратился в их кумира. Ах, какой мужчина, кто бы мог подумать…

Иногда жена приезжала к Смирнову на работу. Нет, не для того, чтобы привезти ему свежесваренного борща или свежеиспеченных пирожков, а потому что вечно теряла ключи. Надо было видеть картину их встречи… Увидев жену, Смирнов начинал светиться, будто стоваттная лампочка, устремлялся ей навстречу, не знал, куда усадить, и то и дело восклицал:

– Надо же, Лизонька! Какая радость! А мне сегодня та-а-акой вкусный тортик принесли…

И так далее, и тому подобное.

– Миша! Какие тортики! – томно упрекала жена, вечно сидевшая на диете. – Ты мне еще шоколаду предложи!

– Да! Конечно! Прости, Лизонька! – волновался Смирнов. – У меня яблочки есть! Вкусные! Сейчас принесу!..

Когда жена уходила (а надолго она никогда не задерживалась), Смирнов провожал ее до больничных ворот. Шел по терапевтическому корпусу, а затем – по больничной территории сияющий, радостный. Жену нежно придерживал своей лапищей под острый локоток. Если на пути попадалась лужа, то без слов подхватывал жену на руки и переносил через нее. Уходящей долго махал рукой вслед. Впору было подумать, что в следующий раз они встретятся через много лет, а не через несколько часов. Картина по Вознесенскому: «Я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу». Трогательно до невозможности.

О показе очередного сериала с участием жены Смирнов извещал коллег как минимум за неделю. А с началом показа каждое утро искательно заглядывал всем в глаза – ну как? Понравилось? Каждую похвалу в адрес жены, даже самую скупую, Смирнов воспринимал как дар небесный – сиял, расплывался в улыбке и проникался приязнью к похвалившему. Зная эту смирновскую слабость, коллеги частенько ею пользовались в корыстных целях. Надо, к примеру, кому-то из кардиологов обменять новогоднее дежурство на обычное будничное, декабрьское или январское. Вообще-то, нулевой вариант, никаких шансов. Но если подкатиться к Смирнову и начать разговор с того, что Елизавета Александровна в последнем сериале сыграла блестяще, то можно считать, что дело в шляпе. Смирнов, вне всякого сомнения, пойдет навстречу человеку, разбирающемуся в искусстве. Просто не может не пойти.

Единственным днем в году, когда Смирнова нельзя было заставить дежурить, был день рождения его жены. Такой праздник – это святое! А если жена находилась в отъезде, Смирнов брал три дня за свой счет и мчался к ней на крыльях любви. Администрация всегда шла ему навстречу, потому что другого выхода у нее не было. Не дашь ему эти три дня, так он просто прогуляет… Махнет на все рукой и уедет к своей Лизоньке. Лучше уж уступить, опять же – у людей та-а-акая любовь.

Любовь была взаимной, не подумайте, что жена Смирнова, подобно Ольге Книппер-Чеховой и многим другим актрисам, всего лишь позволяла супругу обожать себя. Нет, она его тоже любила. Однажды зимним вечером Смирнов получил на дежурстве сотрясение мозга. Возвращался после консультации из соседнего хирургического корпуса не по галерее, а по улице (решил немного освежиться холодным воздухом), поскользнулся, ударился головой о край скамейки так, что ненадолго потерял сознание. Произошло это возле терапевтического корпуса, кто-то из медсестер увидел падение из окна, и потому помощь Смирнову была оказана немедленно – отвезли в приемное отделение, сделали рентген, госпитализировали в неврологическое отделение, начали лечить… Смирнов порывался встать и продолжить свое дежурство, но ему этого сделать не дали, уговорили полежать хотя бы до прихода заведующего отделением, понаблюдаться несколько часов, а то мало ли что.

Вся эта катавасия нарушила установленный ритуал. Смирнов непременно звонил жене с дежурства поздно вечером, интересовался делами, сообщал, что у него все хорошо, и желал спокойной ночи. А тут вдруг не позвонил… Жена встревожилась и позвонила сама на сестринский пост. Ей очень мягко и бережно объяснили: «Ничего страшного, просто голова у доктора закружилась от переутомления, вот его и положили отдохнуть до утра в неврологию. Отдельная палата, тишина, покой… Все хорошо».

Хорошо?! Покой?!! Жена немедленно примчалась в больницу, самоотверженно прорвалась через все кордоны и заслоны в палату к Смирнову, уселась возле него и заявила, что никуда не уйдет. Так и просидела до полудня. В полдень, убедившись в том, что ничего опасного у Смирнова нет, его отпустили домой.

Насчет «самоотверженно прорвалась» – это не ошибка, не опечатка и не преувеличение. Представься она охране на воротах и на входе в корпус как жена доктора Смирнова, ее бы пропустили без слов, да еще бы и до отделения проводили. Но она, пребывая в смятении чувств, начинала общение с фразы: «У меня мужа госпитализировали в неврологию, мне нужно к нему!» Ага, нужно! Среди ночи. Вот ее и пытались остановить. Пытались, да не смогли.

– Да если б я мог надеяться на то, что ко мне вот так жена прилетит, если со мной что случится, то я, может, на каждом дежурстве бы падал… – тихо завидовал доктор Кочергин, предварительно убедившись в том, что Смирнова нет рядом.

– Ты и так падаешь чуть ли не на каждом дежурстве! – отвечали ему коллеги, прозрачно намекая на чрезмерное пристрастие Кочергина к выпивке.

С людьми, заслуживающими доверия и хорошо разбирающимися в искусстве, доктор Смирнов делился сокровенным:

– Эх, если бы я только мог! – сокрушался он. – Если бы я мог написать сценарий, достойный Лизочкиного таланта, и снять по нему фильм так, чтобы показать ее талант во всей красе… Ей в большом кино блистать надо. Сериалы – это, конечно, хорошо, но Лизочка заслуживает большего. Но нужен хороший сценарий и талантливый режиссер…

В кино всегда так – недостает хорошего сценария или талантливого режиссера или и того и другого. А то бы… Впрочем, давайте не будем отвлекаться от темы.

Известие о разводе Смирнова прозвучало в больнице как гром среди ясного неба. Сам Смирнов об этом не рассказывал, но народ быстро приметил, что он перестал вдруг регулярно ворковать по телефону, и осторожно поинтересовался: в чем дело?

– Дело житейское, – лаконично отвечал Смирнов. – Разводимся мы.

– Изменила? – понимающе спрашивали пессимисты, на всякий случай прикрывая носы руками.

– Ты это, не поддавайся, – советовали оптимисты. – Потяни время. Мало ли что в жизни бывает. Не соглашайся на развод, уговори ее подождать. Время все лечит.

– Как я могу не соглашаться, если сам на развод и подал? – удивлялся Смирнов. – Это она меня уговаривает подождать, не торопиться, но после того, что случилось, между нами все кончено!

«После того, что случилось, между нами все кончено» явственно и однозначно намекало на измену. Всем известно, какие у этой богемы свободные нравы. Народ некоторое время пребывал в этом заблуждении. Как-то раз медсестра Юля Горина, давно и тайно влюбленная в Смирнова, не выдержала и сказала ему во время совместного дежурства:

– Да если бы вы были моим мужем, я ни на кого бы больше не взглянула! Удивляюсь, как она могла!