Печать смерти - Ирина Цыганок

– Герцогу вряд ли понравится ваш ответ, – с трудом сдерживая гнев, заметил стражник. (Его Светлость разделял неприязнь своих подданных к чародеям, хотя и признавал необходимость магии.)

– Хорошо. Подойдите сюда, молодой человек. – Колдун поднялся. Я прошел по дорогому ковру, закатывая левый рукав. Траск обхватил мое плечо своей птичьей лапкой, поворачивая руку к свету очага. Потом блекло-голубые, со светлыми старческими кругами на радужной оболочке глаза внимательно изучили мое лицо. Я не раз встречал старцев с ярким, по юношески живым взглядом; у этого же молодыми были только зубы – белые, идеально ровные.

– Как я уже говорил, молодой человек, ничем не могу помочь. Очень жаль.

– Это я уже слышал, – тихо заметил я.

– А никто и не скажет вам ничего другого. Магия здесь бессильна. Печать станет прожигать ваши внутренности, пока не достигнет сердца, после чего наступит неизбежный конец. – В голосе мага не было ни капли сочувствия.

– Когда? – стараясь говорить и выглядеть спокойно, спросил я.

– Когда это случится? Сложно сказать. – Траск снова пощупал мышцы на моей руке. – Печать явно предназначалась человеку другого роста и массы. Если бы она оказалась у вас на груди, я бы сказал – дня два-четыре. А так, очень многое зависит от особенностей вашего организма. Скажем, не меньше месяца и не больше года. Точнее определить не берусь.

Маг отпустил мое плечо и вернулся в кресло. Я оправил рукав, собираясь с силами и мыслями.

– Как это будет? – Не хотелось задавать вопрос в присутствии посторонних, но я должен был знать, что меня ожидает. – Что я почувствую?

– Кинжальные боли, удушье, возможно, судороги, – чуть пожал плечами магистр, – у всех по-разному. Вам лучше отправиться домой и заняться приведением в порядок дел, попрощаться с родственниками.

– У него нет родственников, – угрюмо буркнул Данбар.

– Неужели? – Взгляд мага вдруг приобрел заинтересованность. – Если так, вы можете остаться у меня. От проклятия я вас не избавлю, но смогу облегчить страдания. В доме есть гостевая комната.

Столь резкая смена тона показалась мне подозрительной. Да и капитан, стоявший за плечом колдуна, недовольно заиграл желваками, а увидев, что я смотрю на него, чуть заметно качнул головой.

– Я подумаю, – уклончиво ответил я. Предложение магистра заслуживало размышлений.

– Что ж, если надумаете – приходите. – Траск, казалось, снова утратил ко мне всякий интерес. – Прощайте, господа, – произнес он, давая понять, что визит окончен.

Так же гуськом мы спустились по лестнице и вышли во двор замка.

– Ты где остановился? – поравнявшись со мной, спросил Данбар. Я неопределенно махнул рукой, потом сообразил, что капитану, видимо, приказано сопроводить меня до моего временного жилища.

– Я хочу прогуляться пешком, – передавая поводья своей лошади одному из стражников, сообщил я.

– Как знаешь.

Мне показалось, все трое облегченно вздохнули; отметившая меня печать проклятия словно бы бросала и на окружающих свой зловещий отблеск.

– Ты вот что, парень, – прежде чем отвязать коня, Данбар отвел меня в сторонку, – дело, конечно, твое, только я бы к колдуну не ходил. Ты, раз приезжий, верно, не слышал, но у нас в городе магистра Траска прозвали «кошкодером». Уличные мальчишки таскают ему бродячих кошек десятками. Можешь мне поверить, не для того, чтобы мышей ловить.

– А для чего? – вяло поинтересовался я. Судьба животных меня сейчас меньше всего беспокоила, но я и вправду слышал это прозвище магистра.

– Он на них свои зелья испытывает, – совсем тихо сообщил капитан. – На них, на бродячих собаках и на… – Стражник осекся, еще больше нахмурился. – Короче, думаю, он хочет понаблюдать за тобой, как за теми кошками. – Помолчав немного, он без явной связи с предыдущими словами сообщил: – Здесь в Портовом районе есть Веселые кварталы, ну знаешь: девушки и вина на любой вкус. Если уж помирать, так хоть поразвлечься напоследок! Деньги у тебя есть.

Ничего больше не добавив, Данбар поднялся в седло и направил своего жеребца к воротам. Я прибавил шагу и вслед за всадниками проскочил в распахнувшиеся створки.

Оказавшись снаружи, капитан кивнул на прощание и пришпорил коня. Его спутники поспешили следом. Проводив взглядом кавалькаду, я побрел вдоль замковой стены.

Все, вот теперь точно все! Можно было с самого начала не обманывать себя: печать смерти – это приговор, который уже приведен в исполнение. Но как прикажете жить оставшийся год, или полгода, или сколько там мне отмерили боги? Снова представилось, как я возвращаюсь домой и сообщаю дурные новости. Мать тут же начнет причитать и плакать. А отец… Отец, конечно, сдержится, даже постарается ободрить, но, в отличие от матери, он-то точно не переживет удара. Я его единственный сын, поздний, долгожданный ребенок. Надежда на продолжение рода и дела. Может, известие о том, что меня сбила на улице чья-то карета или пырнул ножом грабитель, он бы еще перенес. Но месяцы наблюдать агонию? Нет, этого сердце мастера Ардеса не выдержит. Перед мысленным взором нарисовалось лицо отца, с затаенным в глазах и складках у рта страданием. Проще самому наложить на себя руки, чем увидеть такое! Утаить от родителей свое приобретение? По городу наверняка уже поползли слухи о сегодняшнем происшествии. Конечно, я назвался чужим именем, но Хильда умная девушка, стоит ей услышать о воре, заклеймившем неизвестного доброхота, участвовавшего в его поимке, и она обо всем догадается. Да и я смогу ли как ни в чем не бывало есть, пить, отвечать на расспросы, зная, что печать неумолимо пролагает дорогу в моем теле? Не уверен, что наделен достаточной стойкостью. Я слышал о тех, кто с достоинством принимал известие о неизлечимой болезни и нес свое бремя без жалоб и упреков, да еще находил слова утешения для родных. Интересно, было им от этого легче? Сам я столкнулся с другим примером. Несколько лет назад двоюродный брат матери – цветущий тридцатилетний мужчина – подцепил грудную лихорадку. Мы ездили проведать больного в деревню, где их семья владела двумя обширными выгонами. За те полгода, пока хворь доедала его легкие, он из жизнерадостного, любимого всеми здоровяка превратился в мрачного, обиженного на мир брюзгу. Конечно, болезнь все извиняет, но в глазах его жены уже позже, на похоронах, кроме скорби читалось еще и стыдливое облегчение. Я никого не осуждаю, просто боюсь превратиться в капризного эгоиста, на пороге собственной кончины изводящего нытьем родных. Нет, домой мне возвращаться нельзя!

Я дошел до угла и свернул на узкую улочку, петлявшую между фортом и стеной замка. Здесь было безлюдно. Когда направлялся в магистратуру, солнце стояло еще высоко, но за время моих разъездов успел спуститься вечер, горизонт затянуло сизыми тучами, ветер посвежел. Ноги мерзли в сапогах, промокших за время прогулки по раскисшему на ярмарочной площади снегу. А еще говорят, что молодым умирать не страшно. Не страшно, если подспудно веришь, что с тобой ничего подобного произойти не может. Нет, конечно, произойдет когда-то, но не сейчас! Мне случалось попадать в опасные ситуации. Пару раз в академии благородные ублюдки, полагавшие, что облагодетельствовали весь свет своим появлением, подкарауливали меня в темных карских проулках. Им казалось оскорбительным, что «выскочка ремесленник» не признает их превосходства над собой. Когда дело доходило до драки, дворянские детки всерьез махали клинками, в полной уверенности, что убийство простолюдина сойдет им с рук. Я не боялся поганцев, ведь и у меня имелся меч. Тогда мысль о смертельном исходе поединка просто не приходила в голову. Страшно знать, что скоро умрешь, страшно ожидать смерти, страшно… боги, как же это, оказывается, страшно!