Зонт Святого Петра - Кальман Миксат

Ого! Только этого недоставало Палу Грегоричу. Столь необычайная наглость возмутила всех. Сотни языков тотчас пришли в движение: «Как?! Пал Грегорич ищет места? Здесь, у нас? Вот уж, право, ни стыда, ни совести. Вырвать у какого-нибудь бедняка кусок хлеба изо рта, когда у самого стол от калачей ломится! Много ли в городе должностей? Так оставь их тем, кто в них нуждается…»

Пал Грегорич и это требование признал справедливым, тут же отказался от служебной деятельности и вообще от всяких общественных дел; он стал все больше и больше сторониться мужских компаний, ибо вознамерился жениться и обзавестись семьей, — намерение, заслуживающее всяческого одобрения и уважения.

И вот наш герой зачастил в дома, где имелись хорошенькие девицы на выданье и где его охотно принимали, считая завидной партией; но сводные братья Грегорича, бессовестные интриганы, все еще надеявшиеся, что этот тщедушный, вечно кашляющий человечек протянет недолго, разными плутнями и кознями, о которых стоило бы написать особый рассказ, — расстраивали все отношения, какие ему только удавалось завязать. Пал Грегорич стал получать отказ за отказом и прославился ими по всей округе. Позднее, возможно, и нашлись бы девы, коим носить кокошник уже становилось обременительно (ибо сей головной убор по истечении известного срока становится не в меру тяжелым!), но этих удерживал стыд. А могло ли быть иначе? Посудите сами, как пойти за человека, которым пренебрегли уже столько невест? Кто решится стать подругой короля отказов? Право же, никто!.. В вечер святого Андраша много расплавилось и много затвердело свинца в господских домах, расположенных по берегу Гарама, но, конечно, ни одна вылившаяся фигура не напоминала Пала Грегорича. Еще бы! Романтическим юным девицам вовсе не нужен был Пал Грегорич. Их еще влекла к себе поэзия, а не деньги. Быть может, какая-либо засидевшаяся дева охотно надела бы на палец его обручальное кольцо, ведь старые девы весьма проворны… Но — от юной девушки до старой девы не один, а целых два шага: между ними стоит молодая дама, а старая дева — последний этап.

Юная девушка и старая дева — это два совершенно обособленных мира. Когда маленькой Каролине рассказали, что Пал Грегорич, кашляет кровью, она испугалась, и ко второму его визиту в бешено колотящемся юном сердечке не оставалось ничего, кроме сострадания, между тем как вчера, при виде рессорного экипажа с четырехконной упряжкой, она стремилась внушить себе совсем иные чувства. Ах, ах, бедненький Пал Грегорич! Он кашляет кровью, бедняжка Пал Грегорич! Какое несчастье! И вот — понапрасну вскидывает беспокойную голову впряженный в сани резвый конь, — сегодня уже не так лихо звенит на нем колокольчик: ведь Пал Грегорич кашляет кровью… О маленькая глупышка Каролина! Я знаю, я вижу не хуже тебя, как неказист, как невзрачен Пал Грегорич, но он богат и в конце концов кашляет собственной кровью — так Какое тебе до этого дело?

Поверь, что Розалия, которая посещала пансион «madame» всего лишь на десять лет раньше тебя, не была б сейчас такой милой глупышкой, как ты. Сейчас Розалия истый философ, и если бы ей сообщили, что Пал Грегорич кашляет кровью, она бы подумала про себя: «А ведь он действительно стоящий человек!» И вслух бы воскликнула:

— О, я заботливо буду за ним ухаживать!

А в самой глубине ее сознания, там, где таятся неясные ощущения, которые еще не могут облечься в слова, ибо пока они даже не мысль, а лишь осевший ил эгоистических эмоций, — там, в самой глубине, шевелится расчет: «Раз он кашляет кровью, этот Пал Грегорич, значит, я скоро с ним разделаюсь!»

Ах, малютки-девчушки! Вы ведь совсем не знаете жизни: мамаши нарядили вас в длинные юбки, но разум у вас по-прежнему короток… Не сердитесь на меня за упреки — я их вынужден сделать, чтобы объяснить читателю, почему Пал Грегорич никого из вас не получил в жены.

А ведь дело совсем немудреное. Все знают, что расцветшая роза уже не чиста: в ее чашечке искупалась пчела, погиб какой-то жучок; зато в сердцевинке распускающегося бутона еще нет ни единой земной пылинки.

Потому-то Пал Грегорич получил от девиц столько отказов; в конце концов он и сам осознал (я же говорю, он был славный малый), что брак — не для него и что юные девушки правы, возражая против харканья кровью. Кровь ведь нужна для чего-то иного.

Отказавшись от намерения жениться, Пал Грегорич перестал глядеть на девушек и начал присматриваться к молодым дамам. Он стал их настойчиво обхаживать: для румяной красотки Возари выписал из Вены редкостные цветы, в сад стройной Мушкеи в один прекрасный вечер выпустил пять сотен лесных соловьев, которых по его заказу с превеликими трудностями наловили где-то в Трансильвании. Поставщиком был продавец птиц из Страсбурга. Красавица, разметавшись по подушкам жарким, белопенным телом, не могла надивиться, отчего это нынешней ночью так сладкозвучно распелись птицы.

Тот, кто ухаживает за молодыми дамами, узнает реальную себе цену. Юная девушка не может верно судить о мужчине, старая дева — тоже, и у той и у другой — своя косая точка зрения, и судят они со своей колокольни; зато молодая дама, которая все познала, которая больше не грезит и не испытывает страстного нетерпения, может спокойно определить, что стоит тот или иной мужчина. Как она оценит его, так оно и есть на самом деле.

Однако Пал Грегорич, что греха таить, не преуспел и у дам. Они сами выпроваживали его из дома, даже не доводя до сведения мужей, хотя такому непрошеному гостю обычно приходится иметь дело с мужем, который, как правило, выбрасывает его под конец за дверь.

Он очень и очень скучал, буквально не зная, куда себя девать, когда грянула освободительная война *.

Но его не взяли и на войну. Сказали, что мал он ростом и слаб, не выдержать ему тягот походной жизни — для армии он будет только обузой. Но он во что бы то ни стало хотел что-нибудь делать.

Майор-вербовщик, с которым Пая Грегорич был хорошо знаком, посоветовал ему.

— Я ничего не имею против; если уж вы непременно хотите идти с нами, выберите себе занятие поспокойнее. В походе, например, случается немало писать. Вот мы и причислим вас к какой-либо канцелярии.

Нал Грегорич обиделся, гордо выпрямился и стал похож на ворону в павлиньих перьях.

— Я намерен приискать себе самое опасное из всех занятий. Вы, господин майор, что к таковым относите?

— Бесспорно, шпионаж.

— Тогда я буду шпионом.

И Грегорич стал шпионом. Он нарядился чем-то вроде бродяги — в те времена таких опустившихся субъектов шныряло по свету немало! — и то и дело перебирался из лагеря в лагерь, оказывая венгерским войскам неоценимые услуги. Еще и сейчас вспоминают бывалые солдаты «человечка с красным зонтом», который, скорчив бессмысленную рожу, словно бы не умел сосчитать и до десяти, отважно пересекал линию фронта и пробирался в стан врага. Его узкая птичья мордочка, засученные брюки, поношенный, обтрепанный и продавленный цилиндр и красный с загнутой ручкой зонт под мышкой сразу привлекали к себе внимание; Кто видел его однажды, забыть уже не мог. А надо сказать, что хоть раз да видел его каждый, потому что он постоянно расхаживал туда и сюда, неприкаянный, будто душа Орбана *. Мало кто подозревал, чем занимался этот странный субъект, но Дембинский *, как видно, знал, ибо так отозвался о нем:

— Этот человечек с красным зонтом сам черт, да только он из породы добрых чертей.

Когда отгремели залпы сражений и настали по-могильному тихие времена, Пал Грегорич возвратился в Бестерце и сделался сущим человеконенавистником. Он не выходил из своего большого старинного каменного дома и более не помышлял ни об общественной деятельности, ни о женитьбе. С ним случилось то, что обычно случается со всяким старым холостяком — он влюбился в свою кухарку; Все упрощать; упрощать и всегда упрощать— вот философия мудрости и прогресса, теперь она стала и его теорией…

Одна женщина нужна для того, чтобы прислуживать мужчине, другая — чтобы ему любить ее. Следовательно, нужны две женщины. Но почему бы не совместить этих двух в одной?

Анна Вибра, громадная здоровая девка, была родом откуда-то из Детвы, где мужчиной считают того, в ком росту не меньше сажени, как в деревьях в их могучих лесах. Лицом она была недурна, к тому же приятно пела по вечерам, когда мыла посуду:

Янко на плоту сидит.

Голос ее звучал так вкрадчиво и нежно, что однажды хозяин не выдержал, позвал ее в свою комнату и усадил в мягкое кожаное кресло. В таком она не сидела еще ни разу в жизни.

— Славно поешь ты, Анка! Красивый у тебя голос. Ну-ка, спой здесь, я хочу послушать.

Анка затянула печальную словацкую песню «Письмо новобранца к своей возлюбленной в которой он жалуется на тяжкую солдатскую долю.

Слышишь ли, милая, — так я живу.

Пала Грегорича растрогала песня, и он трижды воскликнул: