Три недели из жизни лепилы - Олег Мальский

Сестра строчила в журнале поступлений. После общего приветствия я прошел к столу и, скользя пальцем по больничной директории, позвонил в несколько отделений. Заручился чашкой чая. Всего получилось чашки четыре.

В случае непредвиденного шухера искать меня будут по составленной мною же цепочке. Тем самым я выигрываю минимум четверть часа.

Лаборатория находилась метрах в пятнадцати от меня. Коридор проходной. В непосредственной близости от заветной двери берет свое начало лестница. Свидетели могли нарисоваться с любого конца и в любой момент.

Я не спеша вышел из «приемника» и, убедившись, что путь свободен, рванул, как на пятьсот. Открыли быстро. Изо всех сил стараясь выглядеть естественно, я ужом проскользнул внутрь. Какой скользкий вечер!

— Не помешал?

— Что вы, Олег Леонидович! Вы за анализом?

Я покрутил в руках листок, в данный момент не представляющий никакой ценности. Положил его на холодильник.

— Да тут все нормально. Просто подумал… Сколько лет работаю в этой больнице, а ни разу не был в лаборатории. Не возражаешь против небольшой экскурсии?

Венера пожала плечами.

— У нас тут скромно.

И дальше что?

— Ну и такая девушка… каждую неделю вижу в отделении, а поговорить…

Как грузин с Курского вокзала.

Венера улыбнулась. Уже лучше.

— Вот, сам напрашиваюсь в гости. Не поздно для чая?

Десять минут двенадцатого.

— Я и сама собиралась.

Непохоже. На застланной банкетке лежала книжка. Интересно, что читают перед сном хорошенькие медсестры? «Дафнис и Хлоя». Ну ни фига себе!

— И как, нравится?

— М-м-м, не очень. Так, дал один знакомый.

Венера вытащила из тумбочки печенье и поставила чайник. На такой электроплитке нескоро закипит.

Только сейчас я заметил две разномастные емкости, затерявшиеся между микроскопом и штативом для пробирок, и придвинул оба имеющихся в нашем распоряжении стула как можно ближе к этому месту. И, естественно, друг к другу.

— Ну и холодрыга тут у вас! Ты не мерзнешь? — я вытащил пузырек.

— Олег Леонидович! На работе?!

— Да разве ж это работа? Сама видела.

В дверь постучали. Я потянулся за компроматом. Все знают, что врачи пьют на дежурствах. Но выступать в роли козла отпущения, даже не понюхав!

Венера жестом остановила меня. Потом поднесла к блестящим губкам свой наманикюренный пальчик и повела глазами в сторону темной каморки с реактивами. И правда, одним пузырьком больше, одним меньше. Лаборатория же!

— Открыто!

— Венер, дай заварки. У нас вся вышла.

Сестра из «глазок».

Через минуту Венера заперла наружную дверь. Я выглянул из своего убежища.

— Отбой тревоги?

— И так все дежурство.

— Тут еще я приперся.

Услышав ее малиновый смех, я испытал стеснение в штанах и бочком прошествовал к ближайшему стулу.

От второй дозы она отказалась, от третьей тоже. Мы болтали о том, о сем. Точнее, болтал я, а Венера любезно заполняла короткие паузы.

С чего начать? Провести по волосам и привлечь (слово-то какое милицейское!) к себе? Обнять за плечи? За талию?

Я увлекся и нечаянно смахнул на пол эмалированную кружку.

Кружка глухо стукнулась о потертый линолеум. Бормоча извинения, я нырнул вслед.

И уткнулся в теплые, бархатистые, не защищенные никакой синтетикой колени. В ушах зашумело (как потом оказалось, закипел чайник). Я сполз со стула, скользя горячими губами вверх по шелковистым бедрам. Трусы отсутствовали. Я обалдел от счастья.

Все закончилось быстрее, чем мы ожидали.

С ощутимой досадой Венера погрузила роскошный маникюр в мои ягодицы.

— Прости. Первый блин…

— Блин!

— Я давно тебя хотел.

— Я тоже.

— Значит, у меня есть шанс реабилитироваться…

За дверью вежливо кашлянули и произнесли Жениным голосом:

— Олег Леонидович! Звонили со «скорой». У Старой Купавны автобус перевернулся. Троих везут к нам.

Глава 3

23-25 июля 1989 года

Зоя затянулась последний раз и ввинтила окурок точно по центру гипсовой пепельницы. Пепельницу слепили травматологи в подарок товарищам по оружию, с которыми делили этаж. Для удобства снабдив рукояткой в виде десятидюймового фаллоса. Политкорректные кафедральные нейрохирурги (которые сами не курят) фаллос отломали, а кривую тарелку с разнокалиберными желобками по краю подкинули анестезиологам.

Бычок остался стоять в строго вертикальном положении. Как ракета на старте. В этом вся Зоя — прямая, строгая, педантичная до тошноты. А еще долговязая и конопатая.

Ежедневно, кроме субботы и воскресенья, ровно в четверть десятого она отправляется в свой храм образцового содержания — сдувать пылинки.

Ровно через пятнадцать минут, завершив подробнейший предоперационный осмотр, к ней присоединится Полина Стефановна Марычевская — уменьшенная копия Зои. Ее последний и высший авторитет во врачебном мире.

Полина Стефановна окинет орлиным взором разложенные по линеечке шприцы и флаконы и воссядет на винтовой табурет ждать первого пациента. Которого безалаберные отделенческие нейрохирурги подадут не раньше десяти.

Из крохотной раздевалки нашей комнаты отдыха доносился веселый мотивчик. Соня опять опоздала на работу. Соня — феномен нейроанестезиологической службы. Девушка немолодая и некрасивая, но очень жизнерадостная! Скорее всего, ее жизнерадостность и опоздания по утрам происходили по одной и той же причине.

По темпераменту Соня как нельзя лучше подходит стареющему ловеласу Салмонову, с кем и трудится в операционной номер два.

Остальных членов нашего коллектива объединила третья операционная.

Аля засунула в холодильник остатки провианта.

— Позвоню, чтоб подавали.

— Сидячая?

Взгляд непроницаемых азиатских глаз остановился на моей правой коленке. Глупый вопрос.

Мы ждали недолго. Кафедралы — люди энергичные, деятельные и умеют ценить время — свое и чужое.

Первым в блоке заполучив больного, я наклеил ему на лоб, грудь и правую кисть девять электродов. Пока электрокардиограф, релаксограф и электроэнцефалограф писали исходные данные, бегло пролистал историю болезни.

Мучительные боли в левой половине лица. Пятый год на анальгетиках. Иглоукалывание, физиопроцедуры — со слабым непродолжительным эффектом. Тригаминальная невралгия. Проблема стара, как мир. Чем ее только не объясняли, чем ее только не пытались лечить!

Десять лет назад американцы высказали мысль о том, что болевой синдром вызывается пульсацией артерий ствола головного мозга, которые лежат в непосредственной близости от чувствительных корешков тройничного нерва, и предложили проводить микронейроваскулярную декомпрессию. Идея операции проста: между нервом и сосудами прокладывают мышечный лоскут, взятый с задней поверхности шеи. Оттуда и осуществляют доступ, поэтому больному придают полусидячее положение. Голову максимально сгибают и закрепляют в специальных тисках.

Манипуляции на стволе, в нескольких миллиметрах от жизненно важных центров, противоестественное операционное положение — антуража хоть отбавляй. К сожалению, операция помогает не всегда — у данной патологии бывают и другие причины.

На Западе интерес к методике уже угасал, когда информация о ней просочилась через «Железный занавес». Завкафедрой нейрохирургии ЦИУ Яков Кириллович Оглобля одним из первых оценил потенциальную тему, то бишь ее эксплуатационные возможности. На кафедре одну за другой стали кропать кандидатские и докторские.

Первых трех пациентов благополучно похоронили.

Тогда профессор выдвинул революционную гипотезу о спазме артерий ствола при раздражении оных инструментами или пальцами хирурга. Данные литературы гипотезу не поддерживали. Тем хуже для литературы.

Гипотеза неожиданно полюбилась нашему заведующему учебной частью профессору Никодиму Ефграфовичу Дурову, который и поручил мне «анестезиологическую защиту при операциях на стволе головного мозга». Почти полное название моей будущей диссертации.

Произошло это более девяти месяцев тому назад, но плодами даже и пахло. Мое появление в нейрохирургии совпало с приобретением западногерманского операционного микроскопа последней модели. Кафедралы перестали перевязывать склонные к «спазмам» сосуды. Больные перестали умирать.

За отчетный период — ни одного серьезного хирургического осложнения.

Правда, многие жаловались на усиление болей после операции.

Их снисходительно хлопали по плечу и обещали «улучшение через месяц». Через неделю снимали швы, через две выписывали.

Первую группу мозгов «защищали» нитроглицерином, вторую — ницерголином[5], третью — лошадиными дозами наркотиков. Пациентов четвертой — контрольной — группы я оставлял на попечение городского анестезиолога Офелии Микаэловны Вагановой и уходил курить в комнату отдыха. Статистически достоверных различий по группам не отмечалось.