Три недели из жизни лепилы - Олег Мальский

Теобальт Адольфович рассыпался в любезностях и отпустил меня с порога, заботливо укрыв левую руку больного одеялом.

Если бы не свидетели, он выдернул бы свое позорище прямо здесь — безо всякой повязки.

На улице пели птички, светило солнышко, зеленели старые липы. В их тени, на скамеечке, дежурные урологи — один из корпуса, другой из «приемника» — резались в шахматы.

Меня распирало ощущение собственной значимости. Пьянила радость победы. Что-то похожее на любовь — к птичкам, к старичкам на скамеечке, к больным, прогуливающимся по территории в своих серых фланелевых робах — искало выхода.

Из приемника вышел Павел Ананьевич с моим дипломатом.

— Спасибо.

— Не за что.

— Как прошло?

— Нормально. Трубку вытащил с последним швом. Сейчас уже курить просит.

Мне самому вдруг ни с того, ни с сего захотелось курить.

Павел Ананьевич словно прочитал мои мысли. Он вытащил пачку «Беломора» и залихватски щелкнул костяшкой по днищу.

— Будешь?

— Рискну.

— «Явский».

Мне это ничего не говорило. Мы задымили.

— Крепкие, — с первой затяжки у меня закружилась голова.

— Нормальные. А у тебя чем закончилось?

Мы прошли в подъезд с полинялой табличкой «Кафедра анестезиологии и реаниматологии», мимо кабинета, который завотделением Юлик делил со старшей сестрой, вверх по лестнице, снова вниз, мимо аудитории — арены утренних аутодафе, налево мимо запертой двери собственно кафедры в заплесневелый подвал, где ординаторам выделили место под раздевалку.

На ходу расстегивая халат, я горделиво начал свое повествование. Павел Ананьевич поставил «дипломат» у моего шкафчика и, направляясь в самый темный и отдаленный аппендикс, попросил подождать две минуты.

Увлекаясь, я становлюсь похож на магнитофон — даже после десятиминутного перерыва продолжаю с того места, где «выключился». И обязательно «доиграю» до конца.

Переодевшись, мы вышли на волю, которая на этот раз показалась еще вольнее. Жестикулируя свободной рукой, я чуть не сбил прохожего.

За воротами больницы Павел Ананьевич остановился.

— Куда сейчас?

Я пожал плечами.

— Хочешь, съездим на «Полежаевскую»?

— А что там?

— Сидячий пивняк. Нормальная закуска, знакомый официант.

Может быть, даже его смена.

Ехать домой не хотелось. И я согласился. В самом деле, куда еще податься двум взрослым мужчинам после трудов праведных? Не в Консерваторию же!

В кармане лежало десять рублей — надо было купить чего-нибудь из продуктов. Чего в это время в этой стране уже не продают. Я взял пачку «Космоса» (гулять, так гулять!) и первым запрыгнул в тренькающий трамвай.

Мимо ползли молочный, книжный, обувной магазин, кинотеатр, мост над железнодорожными путями, кладбище.

Мы делились впечатлениями о событиях дня, не обращая внимания на притихших старушек, которые взяли нас в кольцо.

От «1905 года» до «Полежаевской» доехали на метро.

За разговорами о теоретических аспектах обезболивания у больного с шоком мы не заметили, как стремительный троллейбус доставил нас к желаемой остановке. Припекало. Я снял свою куртейку. Во рту пересохло — последний раз это место контактировало с влагой в полдень, когда я между наркозами хватанул полстакана чая у девчонок в оперблоке 10-о корпуса. Только сейчас я понял, что по-настоящему хочу пива.

Пивной бар «Нижние Мневники» представлял собой вместительное серое здание на берегу Москвы-реки, больше похожее на школьный спортзал. По меньшей мере, снаружи.

— Работает, не работает? — произнес Павел Ананьевич голосом радушного хозяина, который предложил друзьям закончить попойку у себя дома и лишь у подъезда вспомнил о сварливой хозяйке. «Спортзал» работал. С окрестных предприятий и учреждений сюда уже стекались «спортсмены», спешившие поправить подточенное за праздники здоровье.

Павел Ананьевич уверенно занял столик в углу за колонной, которая хотя бы частично защищала нас от вторжения «хрони» и прочих любителей выпить на халяву, и отправился на поиски официанта. Я избавился от лишнего третьего стула. И снова удача: вскоре нам приволокли четыре кружки пива и рыбное ассорти.

Вскоре литр янтарной умеренно разбавленной жидкости комфортно разместился в моем желудке.

Павел Ананьевич пользовался одной кружкой, подливая в нее все новые и новые порции. До ординатуры он несколько лет работал на Соколиной горе инфекционистом.

Провалившись первый раз на экзаменах в мединститут, в течение года кантовался в Лефортовском морге. Последнее обстоятельство сразу привлекло мое внимание — всегда тянуло к представителям экзотических профессий, пусть даже в прошлом. Я не услышал ужасов об оживающих мертвецах и не узнал сокровенных тайн МУРа. Самым ярким воспоминанием этого периода Паша назвал половой акт с немолодой пьяной санитаркой, имевший место в грузовом лифте в непосредственной близости от останков неизвестного бомжа.

Я не могу похвастать подобными приключениями — с отличием закончив среднюю школу и оставив детские мечты об Историко-архивном институте (по мнению родителей — непрактичная профессия), с первой попытки поступил во Второй Московский. Шагая по стопам предков. Укрепляя трудовые династии. Со второго курса санитарил — не то чтобы ради денег (тридцать рублей за полставки — бешеные деньги!), но и не по любви. Проходя обязательный этап в становлении медика, пару раз подержал крючки третьим ассистентом. Понял, что варикоз на ногах и растяжение мочевого пузыря — не для меня. На пятом курсе начал искать свое призвание. Невропатология казалась весьма перспективной, но такого же мнения придерживались многие из моих сокурсников, причем намного круче меня.

Эндокринология навевала дрему. Я вспомнил про старую добрую анестезиологию, в преддверии которой терся уже три года.

В 4-й Градской, где размещался кружок при курсе анестезиологии и реаниматологии 2-о Меда, меня прикрепили к Илье Александровичу Омлину — импозантному брюнету с неизменной трубкой во рту (то есть трубки-то были разные — целая коллекция) и Брежневскими бровями. Омлин умел убедительно спорить и внимательно слушать. В дни Омлинских дежурств (чертовы пятницы) «реанимация» била рекорды по вызовам и поступлениям. Каждый труп (а в них недостатка не было) становился полигоном для молодых, жаждущих практики рук.

Порой Илья Александрович ворчал: «Кто больному всю грудь истыкал? Как будто из автомата стреляли! Что я завтра Сторицу (завотделением патологической анатомии) скажу»?

Когда Омлин доверял своим ученикам что-нибудь серьезное, каждый оказывался на своем месте. И делал то, что умел делать хорошо. Лучше расставить людей не смог бы и сам Господь Бог. На пятом курсе, когда я уехал на военные сборы, по 4-й Градской, «реанимации» и Омлину скучал больше, чем по отцу с матерью. Тогда и понял — мое! Илья Александрович посоветовал идти в ординатуру. Правда, в 4-ю Градскую брали только ординаторов со стажем…

Мы потягивали пиво и болтали за жизнь, легко перекрывая гомон зала. Солнечные лучи прорезали клубы дыма над нашими головами.

Когда они познакомились Ира училась на первом курсе, а Паша — на пятом. Брак не удался, и на его обломках осталась годовалая девочка Вика, о которой Леша говорить отказался («Не сыпь мне соль на рану!»).

Ситуация знакомая. С восьмого класса я встречался с одной милой девушкой. На шестом курсе родители купили мне двухкомнатную квартиру, где мы последние два года практиковали пробный брак. Девушке хотелось настоящего.

Два раза мы подавали заявление, но на изменение своего гражданского состояния я так и не решился. Месяц назад расстались. Обошлось без детей — это плюс. Уже месяц, как половина моей кровати пустует — это минус.

За столом воцарилось скорбное молчание. Дабы поднять дух войск, Паша взял «чекушку» водки. Последние два литра мы «ершили».

Разговор беспорядочно перескакивал с одного на другое, пока, наконец, не прибился к теме, естественной для всех «оторвавшихся» мужиков, — сравнительному анализу сослуживиц. Ни я, ни мой собеседник пока не удосужились изучить данный вопрос изнутри, поэтому пришлось ограничиться обсуждением экстерьера. И поведения — как критерия готовности к развитию отношений.

Наши мнения в целом совпадали. Ирка из 10-о корчит из себя целочку, Катя из «неотложки» сохнет по травматологу Кобылянскому.

Со своими разобрались быстро. Наша больница славится опытными (не в этом смысле), квалифицированными, но, увы, немолодыми анестезистками.

И мы принялись за операционных сестер.

Хотя и здесь особо не разгуляешься. Тощая Олеся из того же 10-о почти официально числится альтернативной женой Миши Опошина. Ася из 2-го слишком кокетлива, чтобы пойти до конца. Наташа из «неотложки» прокурена до глубины души. Рося Рублева — высокая блондинка с ногами от подмышек — относится к отечественным ухажерам подчеркнуто презрительно и, судя по нездешним туалетам и запахам, источаемым ею (по меньшей мере, в начале смены), высокому и бескорыстному чувству предпочла «зеленые».