Сердце помнит - Иван Стаднюк

Дин удивлялся терпеливости Мэлби. Тот целыми часами сидел под старой грушей в углу школьного двора, где были сложены парты. Там всегда толпились ходячие раненые, раскуривая козьи ножки и делясь фронтовыми новостями.

Мэлби щедро угощал раненых сигаретами, улыбался, щурил свои маленькие глазки, иногда хлопал собеседника по плечу и твердил: «Рус, карош человек…» Но больше молчал, устремив взгляд в землю.

Вначале американский сержант вызывал любопытство. Его рассматривали как диковинку, пытаясь завести разговор, но Мэлби смущенно улыбался, что-то тараторил по-английски и, разводя руками, опять говорил: «Рус карош». Знатоков чужого языка среди раненых не находилось, и сержанта оставляли в покое. Вскоре вроде перестали и замечать его — молчаливого, безучастного к тому, о чем вели речь раненые. Только время от времени, когда Мэлби бросал сигарету и вытаскивал пакет с жевательной резинкой, на него снова устремляли любопытные взгляды.

— Опять жует! — с удивлением восклицал кто-нибудь.

Шофер «эмки» начальника госпиталя Вася Зозуля, увидев первый раз, как американец стал жевать резинку, даже рот открыл от удивления. Он долго стоял возле сержанта Мэлби, что-то прикидывал в уме, раздумывая. Потом улыбнулся какой-то своей мысли и, коренастый, маленький, прямой, как гвоздь, медленно побрел со школьного двора к своей машине, стоявшей в вишеннике у дома, где размещался начальник госпиталя.

Из-под сиденья машины Вася достал кусок красной резиновой камеры, аккуратно вырезал из нее небольшой кружочек, точно заплату на дырку, старательно промыл его в бензине и, воровато оглянувшись по сторонам, сунул кружочек в рот. Сосредоточенно, словно к чему-то прислушиваясь, пожевал его, потер зубами. Лицо Зозули перекосилось от мучительной гримасы, словно его вот-вот стошнит. Он решительно выплюнул резину, вытер губы рукавом комбинезона и с великим недоумением посмотрел в сторону школы. Американский сержант казался ему с этой минуты пропащим человеком.

На второй день после того, как на лугу у деревни Бугры приземлилась «летающая крепость», с очередной машиной раненых в госпиталь прибыл старший лейтенант Андронов. Из-под его гимнастерки виднелась повязка на левом плече. Молодой, загорелый, с открытым лицом и живыми глазами, Андронов ничем особым не выделялся среди раненых, кроме как своей разговорчивостью. Андронов был очень осведомлен о делах на фронте, о скором наступлении и охотно делился всем этим со своими новыми знакомыми.

Может быть, потому, что Андронов чуть-чуть знал английский язык, сержант Мэлби почувствовал к нему большую симпатию. Американец все время держался поближе к офицеру, восторженно глядел в его лицо, улыбался. А Андронов без удержу рассказывал своим слушателям забавные эпизоды из фронтовой жизни. Иногда, медленно подбирая английские слова, передавал сказанное Мэлби.

Нередко под старую грушу, где на партах в тени прохлаждались ходячие и выздоравливающие, заглядывал шофер Вася Зозуля. Он внимательно слушал веселые рассказы Андронова и так безудержно смеялся, что сержант Мэлби с опаской отодвигался от него.

Однажды Вася, воспользовавшись тем, что Андронов куда-то отлучился, сознался о причине своей столь несоизмеримой с услышанным веселости:

— Первого класса сочинитель! Врет и глазом не моргнет. А сам же от передовой так же далеко, как и мы с вами, — в штабе армии. Слово шофера. Сам вчера мне в этом сознался. И работа, кажись, не пыльная топографические карты разрисовывать для самого командующего. А ранен при бомбежке…

Неожиданно для Зозули это его открытие повысило интерес слушателей к Андронову. Раз человек близок к начальству, значит, что-нибудь да знает. Если бы Вася был более наблюдательным, он бы заметил, что и американский сержант не остался безучастным к такой новости, хотя, казалось, откуда ему уразуметь слова болтливого шофера. В глазах Мэлби вспыхнули и тут же потухли живые огоньки.

После этого, когда разговор заходил о предстоящем наступлении, из всех госпитальных «стратегов» наиболее авторитетным считался старший лейтенант Андронов. И Андронов оправдывал надежды товарищей. Он охотно делился своими соображениями и загадочно хлопал рукой по висевшей на боку планшетке. Васе Зозуле казалось, что в этой планшетке Андронов держит карту, на которой все видно как в зеркале…

Впрочем, особой нужды в оперативной карте не было. Андронов мог обыкновенным прутиком начертить на земле все свои замыслы по разгрому белорусской группировки фашистов.

— Гляди, — обращался старший лейтенант к кому-нибудь. — Видишь, как линия фронта выгнулась? Это Белорусский выступ — «Белорусский балкон», как его немцы называют. Вот Витебск, вот Могилев, Бобруйск, и здесь мы западнее Мозыря. Тут линия фронта лицом на север повернула и идет прямо до Ковеля. Понимаешь, что значит для фашистов этот выступ? — И Андронов обводил слушателей строгим, многозначительным взглядом.

— Ясное дело, понимаем, — ответил шофер Зозуля, — «жизненное пространство».

В это время шофера позвали к начальству. Кинув ему вслед уничтожающий взгляд, Андронов продолжал:

— Это угроза для Москвы! И сил у немцев здесь видимо-невидимо. Значит, оборона наша должна быть железной, и соваться здесь в наступление, все равно что Зозуле на «эмке» надолбы сшибать.

— Не то вы говорите, — возразил молоденький лейтенант-танкист с черными усиками. — А зачем же силы такие скопляются?

— Значит, нужны они, — убежденно ответил Андронов, и его прутик начал вычерчивать на земле грозные стрелы, рвавшие оборону врага. — Гляди-ка. Вот здесь Ковель. Отсюда совсем недалеко до Бреста, Люблина, Варшавы. Мощный удар на Хелм и на Львов — и фашистам станет жарко в Белоруссии! Ведь это похлеще, чем на Волге получается! Тогда и резервы на нашем фронте потребуются, чтобы преследовать и уничтожать врага… Ну, может, еще для вспомогательного удара нужны. А всерьез наступать в Белоруссии какой же смысл? Тут что ни шаг, то речка. А болота, леса! Не развернешься…

Рассуждения Андронова казались убедительными, хотя и не устраивали раненых. Всем хотелось, чтобы наступление началось именно здесь, и каждый вынашивал надежду к его началу вернуться в строй.

Подошел капитан Дин. Скользнув безразличным взглядом по лицам раненых, он приблизился к сержанту Мэлби, здоровой рукой хлопнул его по плечу и оживленно воскликнул:

— Пошли! Господин Янчуров приглашает…

Мэлби нехотя оставил свое место на верху парты и поплелся со двора школы за капитаном.

По дороге Мэлби сказал Дину:

— По моей просьбе полковник Янчуров будет знакомить нас с обстановкой на фронте. Задавайте ему больше дурацких вопросов.

— Почему дурацких? — удивился Дин.

— Не будьте идиотом!.. Постарайтесь оставить меня наедине с картой…

Полковник медслужбы Янчуров дожидался прихода американцев. Заложив руки за спину, он прохаживался по комнате, приспособленной под кабинет, предаваясь тревожным мыслям. Последнее время в его госпитале происходит что-то странное. Начальник контрразведки дивизии сказал ему только несколько слов: «Ничему не удивляйтесь и будьте ко всему готовы». Топографическую карту с нанесенной обстановкой тоже прислали из контрразведки. И этот старший лейтенант Андронов…

В дверь постучались, и тотчас же на пороге встали капитан Дин и сержант Мэлби.

— Милости прошу! — пригласил Янчуров. — Для начала давайте пропустим по рюмочке, — и он указал на маленький столик, где под салфеткой стояла бутылка превосходного коньяка, несколько чистых рюмок и тарелочка с ломтиками лимона.

— С превеликим удовольствием! — воскликнул Дин.

Он подошел к столику, бесцеремонно сдернул салфетку и, увидев коньяк, прищелкнул языком:

— О'кэй! Угощайте, господин полковник!

Янчуров наполнил рюмки…

Дин пил с чувством. Вылив рюмку в рот, он некоторое время держал коньяк на языке и затем медленно глотал.

— Божественный напиток! — заключил Дин и брался за ломтик лимона…

Сержант Мэлби пил сдержанно. Он долго разглядывал искрящуюся жидкость на свет, улыбался, пережидал, пока Янчуров и Дин выпьют и снова наполнят свои рюмки, затем вместе с ними пил маленькими глотками, жмурясь от удовольствия.

Когда бутылка была опорожнена, Янчуров направился к железному ящику, стоящему за столом рядом со стулом, и достал из него аккуратно сложенную карту. Потом развернул карту, расстелил ее на столе и сказал:

— Прошу!

На карте была нанесена линия фронта, красными флажками обозначены медсанбаты, из которых в госпиталь поступают раненые, а над деревнями, где размещались первый и второй эшелоны штаба армии, высились флажки покрупнее.

Сержант Мэлби опытным взглядом окинул карту, задержал взгляд на том месте, где красных флажков было погуще, бегло сосчитал их, проследил, куда ведет красная нитка шоссейной дороги, заметил, в каком месте проходят через фронт разграничительные линии армий…