Журнал «Вокруг Света» №12 за 1972 год - Вокруг Света

Гитлеру не удалось переделать мир соответственно своим расовым теориям, у людей постепенно отступает на второй план то, что еще совсем недавно они подвергались реальной опасности быть зачисленными в «унтерменши», оказаться за колючей проволокой концлагерей, что города, в которых они живут и по сей день, должны были превратиться в пустыри или озера. Нет, разумеется, забыть об этом невозможно, однако со временем тщательно разработанные и вполне серьезные планы фашистов воспринимаются как жуткая фантасмагория, плод коллективного помешательства. И в то же самое время, когда все более призрачными становились, уходя в прошлое, гитлеровские ужасы, под боком у человечества без шума и саморекламы, трудолюбиво и методично создавался миниатюрный рейх Южно-Африканской Республики. Правда, обмером черепов и прочей «антропологией» в отличие от гитлеровских ученых южноафриканские расисты себя не обременяют. Их аргументация носит не слишком научный, зато более прагматический характер: «Послушайте, я родился на ферме в Капской провинции, и я хорошо знаю черных. Ребенком я играл с ними. Но они другие люди, чем мы. Прежние правительства практиковали горизонтальную сегрегацию, мы же ввели сегрегацию вертикальную, до самого неба. Еще годы и годы единственной ценностью черных будет их рабочая сила».

Каждое государство имеет свод законов, регулирующих отношения между гражданами и государством. ЮАР же является страной, где регламентируются прежде всего отношения между расами на основе единственного критерия — цвета кожи. Регламентируются мелочно. Суть этой регламентации можно выразить коротко. Белые — неважно кто: потомки буров, лица английского происхождения, немцы, евреи — обязаны вести себя по отношению к 15 миллионам небелых — будь то банту, метисы, индийцы — как существа высшего порядка. Небелым — заметьте: не черным, а небелым — предписывается вообще забыть о том, что они принадлежат к homo sapiens. Иными словами, это отношения надсмотрщика и рабочей скотины. Впрочем, этим дело не ограничивается. В свою очередь, коренное население рассматривается не как единое целое, а как ряд различных народностей. А разные народности, гласит доктрина апартеида, должны развиваться раздельно.

Расизм в ЮАР не только господствующая теория, но и повседневная практика: таблички «Для черных», «Для белых» приколочены к скамьям, окошечкам касс, дверям, автобусам. Причем это даже не фасад страны-концлагеря, а всего лишь элемент украшательства по сравнению с жестокими мерами, которыми поддерживается там существующий порядок. Правительство и административный аппарат не останавливаются ни перед чем, чтобы сохранить нынешнее положение, при котором африканцы обречены выполнять роль дешевейшей рабочей силы. Законы принимаются по любому поводу — важному и незначительному — и проводятся в жизнь любой ценой, любыми средствами; репрессивные меры применяются каждый раз в каждом отдельном случае с поразительной изобретательностью и быстротой. Причина? Конечно же, не административное рвение. Просто у расистов нет времени вырабатывать универсальные законы на все случаи жизни. Поэтому архивы судебных органов ЮАР буквально забиты сплошными прецедентами. Расисты вершат расправу с истеричной поспешностью и тупым упорством маньяков, на которых не действует ни всеобщее осуждение, ни угроза грядущей расплаты, ни идиотское положение, в которое они сами себя ставят. И главной движущей силой во всех их действиях остается страх, страх перед любыми изменениями.

В Европу ЮАР экспортирует добропорядочных туристов, которые даже слегка стесняются своего гражданства и выдают себя за англичан. В независимой Африке южноафриканцы появляются реже, но зато совсем в другом обличье.

Киншаса. 1967 год. В столице еще не смолкло эхо потрясений, прокатившихся по стране. Ночами где-то совсем рядом тяжело хлопают редкие винтовочные выстрелы. В военном лагере Коколо идет суд над Моизом Чомбе, скрывающимся в Мадриде. Деловые кварталы города пустынны, и ветер носит вдоль улиц пожелтевшие обрывки старых газет. Поворот в течении событий уже наметился, но смутные времена еще не миновали. Ходят слухи, что наемники не смирились, собираются организовать мятеж, вернуть Чомбе. Они уже не хозяева положения, но еще не сброшены со счетов...

Мрачноватый холл отеля «Мемлинг» пропитан запахом плесени и сырости. На дверных ручках толстый слой пыли. Портье равнодушно смотрит, как я направляюсь к бару в глубине холла. Сквозь стеклянные стены бара видны столики, уставленные пивными бутылками, желтоватые и оливковые рубашки армейского образца, белобрысые головы. Заржавевшие петли дверей скрипят. Меня встречает мертвая, напряженная тишина. Я слишком поздно понимаю, каким кричащим и разоблачающим диссонансом выглядит мой галстук и «цивильный» костюм на фоне полувоенной одежды местной публики. Делать нечего — я иду к стойке, за которой с испуганным выражением лица суетится бармен-конголезец. Меня сопровождают недобрые взгляды и упорное, подчеркнутое молчание. Когда так молчат сразу человек двадцать, это слишком похоже на совет уносить отсюда ноги, да побыстрее, пока цел. Здоровяки в тяжелых ботинках, с закатанными рукавами рубашек явно недовольны вторжением чужака. Они сидят, прочно положив на ажурные столики мощные полукружья волосатых рук, слегка сгорбившись, глядя исподлобья тусклыми спокойными глазами. Никто из них не произносит ни слова, пока я взгромождаюсь на табурет и прошу у бармена бокал пива. Бармен явно торопится обслужить меня. Пиво появляется с молниеносной быстротой. Поставив бокал, бармен не уходит, хотя в углу его ждет недомытая посуда под льющейся из-под крана водой. Я начинаю торопиться сам и быстро допиваю свое пиво. Бармен облегченно вздыхает....— В чем дело? — спрашиваю я его вполголоса.

— Здесь не нужно оставаться, мсье, — быстро бормочет он. — Здесь очень плохо, мсье...

— Кто эти люди? — тоже шепотом говорю я.

Бармен делает вид, что подсчитывает сдачу, и, глядя вниз себе на руки, произносит одними губами:

— Наемники, мсье... Южноафриканцы... Плохие люди, мсье... Даже для других белых... Здесь не нужно оставаться...

За моей спиной скрежещет по кафельным плитам отодвигаемый столик. Не дожидаясь, пока ко мне подойдут, я направляюсь к двери. Мое бегство сопровождается пьяным хохотом...

Национальный вопрос в ЮАР решается сугубо просто. Африканцев сселяют в резервации. Их восемь: Транскей, Сискей, Вендаленд, Северный и Южный Сото, Тсваналенд, Цонга и Зулуленд. Это своего рода гигантские резервуары рабочей силы, надежно изолированные друг от друга.

Поскольку промышленное производство сконцентрировано в «белой» части территории ЮАР, волей-неволей черных приходится терпеть в непосредственной близости от «белых» городов. Но и здесь действует тот же принцип. В 10 километрах от Иоганнесбурга расположен поселок Соуэто. В нем живут 500 тысяч банту, работающих, но не имеющих права жить в Иоганнесбурге. Поселок аккуратно разбит на кварталы, в каждом — определенное племя. Межрасовых границ «до самого неба» расистам кажется недостаточно.

...Небрежно развалясь в плетеном кресле, вертя в пальцах длинный запотевший бокал с холодным пивом, он делился первыми впечатлениями о своей поездке в ЮАР. Пятнадцать лет назад он приехал в Африку из Франции, соблазненный баснословно высокими гонорарами врачей, и, несмотря на то, что, по его собственному выражению, «политикой не занимался», или именно поэтому, быстро усвоил несложный набор «колониальных взглядов». Нас было несколько человек, мы сидели в полутемном прохладном холле и слушали «туристские откровения» хозяина...

— И вообще, — сказал он, — вы бы посмотрели, как там живут эти негры! Мы проезжали на машине недалеко от Иоганнесбурга — у некоторых есть даже свой садик. Ну конечно, живут они не в особняках, но зато чистота! Эти голландцы, или как их там называют, своих негров к порядку приучили... Называйте африканские кварталы гетто, резервацией, как хотите, — а что им остается делать, белым в ЮАР? Иначе ведь африканцев не проконтролируешь...

Он прерывает свой монолог на полуслове — в комнату входит бой с огромным подносом, заставленным бутылками и бокалами. Скосив на поднос напряженный взгляд, он обходит гостей и снова исчезает за дверью. Рассказчик заговорщически подмигивает, гости понимающе улыбаются.

— Конечно, не спорю, там в ЮАР у белых характер потяжелей, чем у нас, это надо признать. Я спрашивал у знакомых: «Не боитесь, что вас в один прекрасный день африканцы передушат? Их все-таки намного больше...»

Те смеются, — рассказчик сделал многозначительную паузу. — Представьте себе, такой возможности они не допускают. То есть не то чтобы, по их мнению, у африканцев не было такого желания. Просто там живут разумные люди, которые заранее принимают контрмеры. Я не разбирался в подробностях. Но я вам скажу, что, глядя со стороны, можно понять сразу, и я снимаю шляпу перед этими людьми, — африканцев они вышколили,— это утверждение явно пришлось ему по вкусу. — Белый человек там царь и бог. Африканцев просто не видно. Конечно, они есть, их можно сколько угодно встретить на улице, но они не путаются под ногами, как здесь. Ни одного вызывающего взгляда, только улыбки. И никаких церемоний с ними — твердость и решительность. Они не играют в интеллигентов. Я шел по улице, смотрю — полицейский остановил негра и что-то ему втолковывает. Мне потом объяснили: или не в ту дверь вошел, или пропуска с собой не было — ну, вы знаете, что это такое, я уже рассказывал. Африканец стал что-то возражать или объяснять. Только он рот раскрыл — бац! — полицейский его дубинкой в ухо и наручники нацепил. Никаких дискуссий с неграми — у них там такое правило, — иначе разбалуются... Но вообще-то тяжелый народ, эти африкандеры, или голландцы, или англичане, черт их разберет, очень тяжелый...