Арденны - Михель Гавен

— Ей лучше всего оставаться дома.

Скорцени подошел к шкафу, достал бутылку коньяка, плеснул в рюмку.

— А кто против? — Алик усмехнулся. — Тут все за. Кроме Кальтенбруннера. А он заместитель Гиммлера. И все. Приехали. А Марлен, я слышал, — Алик кивнул на разбитую пластинку, — теперь для американцев выступает. Наверняка в Арденны приедет. Так что если вы в американскую форму оденетесь да джипами обставитесь, она и для вас споет. Еще встретитесь.

— Мне не хотелось бы, — Скорцени пожал плечами. — Ведь тогда ее придется убить. У нас приказ — убивать всех.

Прислонившись спиной к стенке окопа, капитан Джеймс Монтегю поднял голову. Высокие заснеженные сосны, казалось, устремлялись ввысь, к высокому голубеющему небу. Какой краской передать эту ускользающую синеву? Смешать кобальт и ультрамарин? Небо над головой напоминало ему по цвету воды Ла-Манша — когда дует восточный ветер, они мутнеют, покрываются рябью, а у песчаного берега вскипают мелкими сердитыми бурунами, а потом утихомириваются так же неожиданно и сияют под высоким прозрачным небом, переливаясь неуловимым кобальтом и ультрамарином. Чайки с криками носятся над водой, то и дело ныряя вниз в поисках корма, и их серые перья искрятся от соленых брызг. Сколько времени провел он на берегу в рассветные часы, пытаясь передать на холсте волшебство природы? Он ставил по нескольку мольбертов, и как только свет менялся, начинал новое полотно. Он писал Ла-Манш почти сорок пять раз, и ни одна из картин не походила на предыдущую. И ни в одной он не поймал истинного цвета. Небо ослепляло, от его радостной голубизны кружилась голова. Джеймс закрыл глаза. И вдруг… он услышал музыку. Кто-то играл на рояле «Лунную» Бетховена. Спокойная, романтическая, она звучала как-то по-особенному. Сначала у Джеймса мелькнула мысль — он задремал, и «Лунная» слышится ему во сне. Он открыл глаза. Но музыка не исчезла. Она еще тонула в редких автоматных очередях — на флангах продолжалась перестрелка с немцами, — стонах раненых, криках команд, отдаленном уханье пушек. Но стрельба вскоре стихла, а музыка осталась.

— Пит, это что? Радио? — Монтегю окликнул одного из солдат своего взвода. — Кто это включил?

— Никак нет, сэр, — ответил тот. — Похоже, немцы музицируют. Вот взгляните, — он протянул Монтегю бинокль.

Джеймс взял, поднес к глазам, всмотрелся. Действительно, музыка доносилась с немецкой стороны, с развалин бельгийской деревни, которую они только что штурмовали и вынуждены были откатиться, столкнувшись с упорным сопротивлением. Солнце, пробиваясь сквозь дым, золотистыми стрелами скользило по остроконечным остовам стен, точно в растерянности, заглядывало в пустые глазницы окон разрушенных домов.

— Вот в том доме играют, мне кажется, — Пит указал рукой вправо. — Может, кто из жильцов остался?

Но разглядеть что-то даже в бинокль было трудно. Вокруг точно вымерло все — только музыка, и больше ничего. Еще несколько минут назад мелькали каски немецких пехотинцев, а теперь — как сквозь землю провалились, никого.

— Размузицировались, Шопены! — от соседнего взвода подполз лейтенант Эшли. — Ты что-то видишь? — спросил Джеймса насмешливо. — Где они?

— Нет, — Джеймс пожал плечами, — хотя нет, погоди. Вижу.

Лучик осветил развалины дома, на который только что указал Пит, — и он действительно увидел. На высоте второго этажа над лестничным пролетом, как над пропастью, нависал черный концертный рояль, казалось, он каким-то чудом держался, не падая вниз. За роялем на круглом вертящемся стуле сидела женщина в полевой немецкой форме. Длинные темные волосы покрывали ее плечи, падали на клавиатуру, закрывая лицо. У ее ног лежала большая серо-черная овчарка. Только они вдвоем — никого больше. А еще — Бетховен.

— Там женщина, — Джеймс повернулся, — она играет.

— Из местных?

— Нет, похоже, немка.

— Хорошенькая?

— Не знаю. Но судя по гриве, не дурна.

— Дай взглянуть, — Эшли отобрал у него бинокль и через мгновение свистнул громче. — Да, штучка. У нее погоны на плечах. Ни много ни мало, эсэсовка.

Порыв ветра разворошил волосы женщины, движением головы она отбросила их назад — теперь и Джеймс, взяв бинокль назад, видел серебряный погон и металлические буквы SS на черном бархатном воротнике мундира под форменным плащом.

Музыка неожиданно прекратилась. Немка повернула голову. Овчарка, лежащая у ее ног, вскочила. Большие светлые глаза женщины взглянули прямо в окуляры бинокля — словно она посмотрела прямо ему в сердце. Печальный взгляд, в котором он прочел и горечь, и боль, и тоску, и смертельную решимость — все в долю секунды, в одно мгновение.

— Она похожа на Венеру Боттичелли, на Мону Ванну Россетти, на девушку с картины Генри Мэгона «Моя возлюбленная», — произнес Джеймс взволнованно. — Он написал ее во время Первой мировой войны. На ту, которую он изображал на картинах «Звуки цветов» и «Свет жемчуга». Я много раз пытался копировать, когда учился в Королевской академии. Но ни разу мне не удалось передать ее взгляд… вот этот…

— Что-что? — Эшли в недоумении уставился на него. — На кого она похожа? Я, конечно, не художник, но тоже кое-что читал о прерафаэлитах и их последователях. Мэгон писал свою подругу. Она была то ли француженкой, то ли англичанкой, какая-то знатная девица.

— На самом деле она была австриячкой, — ответил Джеймс. — Это ее взгляд. Другого такого не найдется во всей истории живописи. Я всегда думал, что Мэгон придумал его. Я никогда не верил, что «Моя возлюбленная» существовала на самом деле.

— Ты хочешь сказать, что это она? — Эшли недоуменно пожал плечами. — В этой эсэсовской бригаде, которая укрепилась в деревушке? По-моему, это бред.

— Я только хочу сказать, что этот взгляд я искал почти десять лет. И мне плевать на все остальное.

Бросив бинокль, он схватил папку с рисунками, лежавшую рядом с автоматом, перевернув какой-то пейзаж, начал делать набросок. В это время послышался артиллерийский залп. Из укрытия, где затаилась немецкая пехота, выбежал офицер, схватил женщину за руку и увел с собой. Через мгновение снова ухнул снаряд. Обломок стены, удерживавший рояль, накренился и вместе с инструментом рухнул вниз. Застонали, заохали струны, вдалеке жалобно завыла собака. Но вскоре все звуки потонули в грохоте канонады. Снова застучали автоматы, медленно маневрируя вдоль фронта, поползли танки.

— Приготовиться к атаке! — пронеслось по траншее.