Помни Рубена - Монго Бети

— Как вы мне противны! Ох, как я вас презираю! Придется мне выложить все, что я о вас думаю. Вы сами подбили женщин на эту уловку! Вы были разочарованы, увидев, что мы вдвоем довели почти до конца нашу неслыханную затею. Сознайтесь, вы-то надеялись, что у нас не хватит духу, что мы бросим все на полпути. Но вышло иначе, и тогда вы послали своих жен, чтобы вы потом могли, сославшись на поддержку общины, приписать себе все наши заслуги. Но мы обошлись бы и без вас, это уж точно! Уж как-нибудь обошлись бы!

Он не в силах был продолжать, его горло перехватили рыдания, он задыхался от гнева. Его ненависть к соплеменникам дошла до такой степени, что он не мог больше сдерживать ее, но в то время мы еще не догадывались о всей глубине этого чувства, которое раскрылось по-настоящему только в будущем. Среди замешательства, вызванного нападками Абены, слышались лишь всхлипывания его матери, повторявшей вполголоса:

— Чем же я провинилась пред тобою, господи? За что ты послал мне такого сына? За что я несу такое проклятие? Чем я прогневила тебя, господи?

Словно вихрь безумия пронесся над собравшимися: вместо того чтобы успокоить разбушевавшегося юнца, как все этого ожидали, добрый старец выступил вперед и, пользуясь минутой всеобщего смятения, продолжил его речь:

— При других обстоятельствах я, не задумываясь, заткнул бы рот этому молокососу. Но на сей раз вы от меня этого не дождетесь. Сегодня я склонен скорее восхищаться его поступком. Ибо что сказали бы о вас здравомыслящие люди, если бы им поведали всю эту историю? Да задумывались ли вы хоть когда-нибудь над тем, как о вас судят и как на вас смотрят в других поселениях? Вы привыкли мнить себя самыми красивыми, самыми доблестными, самыми гостеприимными, самыми рассудительными, самыми щедрыми, самыми лучшими — избранниками рода человеческого, баловнями провидения. Но давайте-ка попытаемся представить, что думают о себе другие племена и другие общины. Неужели вы полагаете, что они держатся о себе менее лестного мнения, чем вы? Согласитесь же, что о достоинствах других племен можно судить только исходя из того, насколько строго соблюдаются там установленные правила поведения. Так вот, давайте же сравним поведение членов нашего племени с тем, как ведут себя другие.

Если бы мы прямо сейчас отправились в ближайший поселок или в соседнюю общину, где есть приемыши, чтобы разузнать, что там думают и как обращаются с теми, кому была обещана такая же мера справедливости и любви, как и родным детям, то боюсь, что мы не встретили бы там ничего похожего на ваше гнусное поведение с Мор-Замбой. Разве не в каждодневных наших поступках черпаем мы свое самоуважение, с которым вы так носитесь? Оглядываясь на прошлое, на славу наших предков, мы убеждаем себя, что порода всегда скажется, что от пантеры не может родиться гиена. И однако, разве не слышали вы множество раз о том, что и от исполинов рождаются карлики? Позвольте мне напомнить вам всем известный эпизод из жизни Акомо, основателя нашего рода. Он долго и безуспешно убеждал своих родичей завоевать край, которым, если верить слухам, владели исполины. Когда же наконец они решились вторгнуться в эту грозную страну, им встретились только пигмеи, которых они без боя обратили в бегство. То были измельчавшие гиганты, которые оказались недостойными своих отцов, ибо нарушили благородные обычаи, некогда насажденные их предками и бережно передаваемые из поколения в поколение…

Старик, разумеется, не мог рассчитывать, что его полные отчаяния речи дойдут до сердца слушателей. Но было очевидно, что речи эти знаменовали окончательный разрыв между обоими друзьями и Экумдумом, и ни одно из последующих событий, которые при других обстоятельствах могли бы послужить поводом для жарких объятий и дружеских заверений, уже не смогло соединить эти две половины навсегда разрубленного клубка.

Мы единодушно сходимся на том, что начиная с этого времени ритм нашей жизни как бы ускорился и все события пошли быстрее, подобно человеку, который плелся неспешным шагом до тех пор, пока его внезапно не толкнули в спину или не огрели дубинкой. Волей-неволей нужно признать, что, сам того не ведая и не Желая (хотя Ангамба порой утверждал обратное), Мор-Замба навлек на наш город проклятие, после чего все у нас стало каким-то странным, тягостным и тревожным, все пошло вкривь и вкось, во всем стала ощущаться какая-то горечь, словно под гнетом какой-то недоброжелательной силы все жизненные соки разом перелились из настоящего в будущее, так что уделом нашим стало отныне лишь неуверенное, а потому особенно мучительное ожидание. Что же касается этого будущего, то оно рисовалось нам в виде далекой-далекой страны, добраться до которой можно (да и можно ли?), только переплыв немало грозящих гибелью рек, одолев множество всяких врагов; а иногда возникало опасение, что в тот миг, когда к нему приблизишься, оно окажется и вовсе весьма сомнительным, вроде тех снов, где ослепительные видения мгновенно сменяются ужасными кошмарами.

Началось с того, что отец Ван ден Риттер, появлявшийся у нас прежде лишь изредка, словно для того только, чтобы покрасоваться своей огромной рыжей бородой, решил поселиться в Экумдуме, но место для этого присмотрел совсем в другом конце поселка, где-то наверху, выбрал уголок, куда раньше никто не забредал, да и потом не очень-то заглядывали, так что довольно долгое время казалось, будто его там вовсе и нет, тем более что на первых порах он не выказывал ни малейших посягательств на нашу привычку к ночным празднествам. Его трое слуг были не из наших, но они часто спускались вниз и засиживались у нас — должно быть, потому, что не знали, как убить время у себя наверху. Они-то первые и поведали нам, что, по словам их господина, между белыми где-то там, в их стране, скоро вспыхнет новая война, да такая ужасная, что, по всей видимости, ни один народ от нее не убережется. Эта новость была похожа на страшную сказку: мы еще могли поверить в нее ночью, но с наступлением дня кошмар рассеивался.

Кроме того, на шоссе стали чаще появляться люди и, главное, машины. Но шоссе было иным миром, нисколько не похожим на наш; оно соприкасалось с нашим поселком в силу чистой случайности, а не потому, что мы сами того пожелали. Его проложили когда-то люди, пришедшие невесть откуда и не понимавшие нашего языка; ими руководили трое белых в шлемах. Мы с замиранием сердца слушали, как эхо доносит до нас глухой шум работ в лесу, сначала отдаленных, потом все более и более близких и наконец вторгшихся на нашу землю. Тогда нашего вождя вызвали в Тамару, где он получил приказ разместить по домам эту толпу строителей и позаботиться об их пропитании; так вот нам и пришлось принять под свой кров этих нежданных гостей, которые, благодарение богу, оказались людьми очень тихими, скромными и вовсе не такими уж бессердечными. Но строительство продвигалось дальше, и они недолго задержались в нашем поселке; заботу о них, должно быть, взяли на себя другие вожди и их помощники, и больше нам о них никогда не доводилось ничего слышать. Шоссе, разумеется, осталось, к тому же вождь велел нам следить за ним и даже выпалывать сорные травы, грозившие заполонить обочины, но мы смотрели на это как на неизбежную дань, которую приходится платить омерзительному чудовищу.

Ни один настоящий экумдумец ни разу не решился прокатиться по шоссе на тех толстокожих тварях, которые с оглушительным ревом мчались по утрамбованной насыпи и раз в пять-шесть дней, а иногда и чаще, проносились через наш поселок, поднимая клубы красноватой пыли, долго не оседавшей после их исчезновения. Прежде, до появления Мор-Замбы, все наши связи с дорогой ограничивались встречами с редкими прохожими, которые время от времени перебирались через ров, отделявший шоссе от наших земель, и, подходя к ближайшим домам, просили напиться или поесть. Когда нам самим случалось пускаться в путь, мы предпочитали, не обращая внимания на шоссе, пользоваться нашими старыми тропинками, даже если приходилось карабкаться по горам, пробираться по краю ущелья, одолевать бурные потоки, бороздить безмятежную, а чаще коварную гладь молчаливо змеящихся рек.

Что же касается соли, мачете, лопат, мотыг, железных топоров, хлопчатобумажных тканей, оловянной посуды, чугунных котлов для варки пищи, женских сережек — словом, всего того, что у нас не производилось, — то нам не было надобности ради этого покидать Экумдум, как пришлось это делать после окончания войны и вплоть до того времени, когда, войдя в поселок, партизаны навели в нем свои порядки, — все эти товары привозили нам торговцы из племени миландауа. Они приплывали вскоре после уборки урожая в сампанах с полукруглыми соломенными крышами, отчего эти лодки походили на маленькие плавучие туннели; они правили лодкой, орудуя длинными шестами, глубоко погружая их в воду и налегая на них. Расхаживая по палубам своих суденышек, они проводили на них всю свою жизнь: ели, спали, принимали покупателей, поскольку тут же обычно выставляли на продажу свой нехитрый товар. В полутьме навеса угадывались кое-как сваленные груды припасов, которые можно было приобрести у них за деньги, а за неимением таковых — в обмен на земляные орехи, ямс, вяленое мясо, сушеную рыбу и другие плоды нашего труда, которые они, как объяснил нам однажды Ван ден Риттер, с большой выгодой перепродают в тех краях, где земля не так плодородна и не может прокормить живущих на ней.