Спичечная фабрика (сборник) - Ульяна Гицарева

Сцена 4

Зоя с Бабушкой сидят на табуретах и очень медленно катают голыми ступнями клубок ниток от одной к другой.

Зоя. Двенадцать!

Бабушка. Тринадцать!

Зоя. Нет!

Бабушка. Тьфу ты! Двенадцать… Одиннадцать!

Зоя. Молодец! Десять!

Бабушка. …Я не знаю.

Зоя. Думай.

Бабушка. Десять.

Зоя. Было! Дальше! Ну? В обратную же сторону! Если по порядку так мозг не тренируется. Мне Геннадий Петрович сказал: Зоя, считать надо только в обратную сторону, только тогда мозг у тебя, у пожилого человека тренируется.

Бабушка. Это какой еще Геннадий Петрович?

Зоя. Малахов. Из телевизора. Мы с ним дружим. Правда, только через телевизор, но зато стабильно. Никогда не ссоримся. Интересный мужчина. Правда?

Бабушка. Да так себе. На Семёна твоего похож чем-то…

Зоя. Да тьфу на тебя! Сенька кислогубый был, а Геннадий Петрович такой импозантный, при костюме, в самом соку. Отвлеклись. Давай. Я говорю, значит, девять.

Бабушка. Десять. А долго мы так считать будем?

Зоя. Каждую неделю по десять прибавлять. На этой неделе от двадцати. На следующей – от тридцати. Пока до тысячи не дойдем.

Бабушка. Как-то долго. Только раз в неделю добавлять, может каждый день?

Зоя. Нет, он сказал, что так будет цель и стимул жить. Есть же смысл – надо дойти до тысячи.

Бабушка. Так я и сейчас могу до тысячи.

Зоя. Валяй!

Бабушка. Тысяча!

Зоя. Ну?

Бабушка. Девятьсот.

Зоя. Нет. Не девятьсот. А девятьсот девяносто.

Бабушка. Нет, погоди. Что-то не то… Я проверю. Тысяча рублей вычесть один рубель… будет девятьсот девяносто… девять рублей.

Зоя. Ага. Давай дальше.

Бабушка. Значит одна тысяча, две тысячи… Ой, нет… назад же… Одна тысяча, ноль тысяч… Как-то не так. Погоди, не подсказывай!

Зоя. Тысяча. Девятьсот девяносто. Восемьсот… Тьфу!

Бабушка. Ох ты ж…

Зоя. Мы не тренированные потому что! Давай нормально, как Геннадий Петрович сказал. Я говорю десять!

Бабушка. Одиннадцать!

Зоя. Было одиннадцать! И десять было. Дальше.

Бабушка. Погоди, не подсказывай… десять… Десять минус один значит. Девять!

Зоя. Не хитри, язва! Надо просто считать. Вычитать любой дурак может. Надо слова вспо-ми-нать, а не вычислять!

Бабушка. Дальше давай!

Зоя. Так… девять говоришь… Восемь! Во! Выкуси!

Бабушка. Семь!

Зоя. Семь… Я всё время забываю… Семь… минус…

Бабушка. Нельзя!

Зоя. Так… семь. Ёлки моталки… ну неужто забыла… Дай я квасу попью, подумаю.

Бабушка. Не прерываемся.

Зоя. Семь… Слово какое-то ещё круглое.

Бабушка. Ш…

Зоя. Шесть! Зараза! Нельзя подсказывать!

Бабушка. Я автоматически. Пять!

Зоя. Четыре!

Бабушка. Меня клубок отвлекает.

Зоя. Это специально, чтоб и физически размяться и умственно! Давай.

Бабушка. Три!

Зоя. Два!

Бабушка. Один!

Зоя с Бабушкой останавливаются, жмут друг другу руки, надевают носки.

Зоя. Так! Продолжаем разминку. Сжимаем и разжимаем кулаки.

Бабушка. Ты уморила меня!

Зоя. Нет! Хочешь жить, старая! Сжимай кулак!

Бабушка. Ладно.

Зоя. А когда сжимаешь кулак, называешь одно мужское имя!

Бабушка. Зачем?

Зоя. Чтоб слова вспоминать.

Бабушка. Ладно. Володя!

Зоя. Семён!

Бабушка. Так… ну пусть будет Ваня.

Зоя. Ой не знаю…

Бабушка. Пушкина давай!

Зоя. Сашка!

Бабушка. Сергей!

Зоя. Геннадий Петрович!

Бабушка. Петр Геннадьевич!

Зоя. Хитрая.

Бабушка. А то!

Зоя. Всё. Не знаю больше.

Бабушка. Ой… ну давай… как там Есенина?

Зоя. Было уже Сергей. А как Ленина?

Бабушка. И Володя было.

Зоя. А Путина?

Бабушка. Тоже Володя. Я его первым назвала.

Зоя. Заладила: Володя-Володя. Вспомнила своего что ли?

Бабушка. Нет, всё забыла, Зоя.

Зоя. Молодец!.. Заклинание и всё.

Бабушка. Не хочу заклинание, я устала.

Зоя. Без заклинания считай всё остальное без толку.

Они с трудом садятся на пол, одной рукой упираются в пол, другую кладут на лоб, закрывают глаза.

Зоя (протяжно). Помоги, сила земли…

Бабушка. …И соседа Виктора Степановича, живущего этажом ниже…

Зоя. Перестань. Представляй, что мы на земле сидим.

Бабушка. Ладно-ладно. Давай дальше, не рассусоливай.

Зоя. Я мысленно обращаюсь к семи дочерям моря, плетущим нити долгой жизни. Пусть две смерти от меня они заберут…

Бабушка. Почему две?

Зоя. А сколько у меня инфарктов было? Не отвлекайся. Пусть три жизни одни мне дадут. Пусть будет ограда Святого Духа на мне.

Бабушка. Пусть.

Зоя. Пусть во мне пребудет сила, пусть далеко моя могила.

Бабушка. Пусть во мне пребудет сила, пусть далеко моя могила.

Зоя. Пусть я – неприступная крепость, неподвижная скала. Пусть я – драгоценный камень.

Бабушка. Я – драгоценный камень.

Зоя. Ложимся.

Бабушка. Пол студёный. Простынем.

Зоя. Ложимся.

Обе легли.

Зоя. Пусть будет сильной моя муладхара.

Бабушка. Кто?

Зоя. Чакра корня жизни.

Бабушка. Это в зобу где-то?

Зоя. Не знаю, в телевизоре сказали. Я записала. Молчи и сосредотачивайся. Я спокойна, я верю в себя, тело моё легко и здорово. Пусть я буду сотенным, столетним. Пусть каждому свой черед. Но мой черед оттяни, сила земли. Всё. Выдох.

Пауза.

Ты уснула что ли? А… ну спи, спи. Значит, подействовало.

Сон 2

Зоя. Когда мне было восемнадцать лет, мне приснился вот такой сон. Я сижу ночью на унитазе в благоустроенной квартире. Дверь упирается почти в нос. Я ещё во сне подумала: как странно. Мы жили тогда в своём доме и ходили в уличный, деревянный, просторный туалет. А тут, значит, снится, что дверь упирается. И на мне ситцевая застиранная ночнушка. Я вижу только свои коленки и даже, кажется, что ночнушка кое-где прохудилась. Думаю: а чего ж я такую пакость, как старая бабка, нацепила. И начинаю снимать ночнушку и тут вижу свои ноги и руки, а на них чужая, морщинистая, лишняя кожа. И тут понимаю, что я и есть – старуха. Что жизнь моя, видимо уже прошла. Причём я её напрочь не помню. Даже хуже. Я её не заметила. И сижу я в этой своей коже, ночнушке, туалете, квартире и задыхаюсь. И судорожно пытаюсь жизнь вспомнить, а вспомнить-то не могу. Мне ж самой-то восемнадцать, и ничего ещё не было. Так я всю жизнь и пробоялась, вот так очнуться в туалете в лишней коже.

Сцена 5

Люда идёт домой с работы, в руках сумка и целлофановый пакет с трёхлитровой банкой молока. Грыжев провожает её, курит на ходу. Они идут дворами, скашивая дорогу по траве, переходя через канавы по деревянным доскам, нагибаясь под теплоизолированными трубами.

Грыжев. У вас всё будет хорошо, Люда.

Люда. У меня и так всё хорошо. У всех всё хорошо, просто они не знают об этом.

Грыжев. Я вас совсем не осуждаю.

Люда. А за что меня осуждать?

Грыжев. За то, что вы не приняли эту старушку.

Люда. Мне даже когда место в автобусе уступают, я стараюсь поскорее выйти. Я, понимаете, не привыкла, чтобы мне помогали.

Грыжев. Так неприятно, так не по-женски…

Люда. Ах, простите. Это у меня такой вид скупости души.

Грыжев. Вы не боитесь оказаться на её месте?

Люда останавливается, меняет в руках сумку с банкой местами, молча идёт дальше.

Грыжев. Это и понятно. Сколько нам с вами осталось до неё? Не так много, лет двадцать до первого инсульта. До того, как начнём путать слова «электросчётчик» и «телевизор». Метаться судорожно и слабо по всему дому, заглядывая даже в духовку, чтобы найти очки, пока случайно не пройдём мимо зеркала – очки на носу. До того, как станут мёрзнуть ноги, всегда, даже в самую жару. Как стыдно будет носить шерстяные носки вместе с сандалиями. Или до того, как нас резко окликнет кассир в магазине: «Не надо мне сдачи, вы, пересчитывая свои копейки, бабка, уже создали очередь. Уйдите!». Или до того как, останавливая прохожего, чтобы спросить дорогу, мы от волнения забудем все слова. От волнения, что на нас смотрит человек. От волнения, что нас заметили…