Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль

– Мы над этим работаем, но она обзавелась хорошими адвокатами. Судья хочет выслушать вашу команду…

– Команду? – восклицаю я. – Тем лучше! Все они смогут засвидетельствовать, подтвердить, что она чокнутая!

Почему я не уволила ее раньше? Чертово телешоу, которое съедало все мое время!

Молчание.

– Мэтр?

– Двое сотрудников встали на ее сторону, – глухо говорит он. – Le Figaro готовит расследование о домогательствах. Журналисты подстрекают женщин все подтвердить.

– Вы шутите?

Черная дыра. Я в нее падаю.

– Поговорим об этом завтра, когда вы…

– Нет, я должна знать.

Я всеми силами пытаюсь взять себя в руки. Мозг работает на полную мощность. С каждой новой секундой молчания мне все больше не хватает воздуха. Что может быть хуже того, что со мной уже случилось?

– Ваша метрдотель…

– Камилла?

– Она дала интервью. И совсем нам не на пользу.

Мы были знакомы пятнадцать лет. «Ферранди», отель «Ритц», «Ле Кокот»[2] – мы через все прошли вместе. Через хорошее и плохое. Камилла – моя правая рука. Мой союзник. С самого начала история «Роми» писалась вместе с ней.

Меня начинает бить дрожь.

– Как это… – заикаюсь я, – что она…

– Она переметнулась на другую сторону. В том, что касается вас и Суазик. Она подтвердила, что в тот вечер именно вы…

– Не может быть!

Он вздыхает.

– К несчастью, противоположная сторона сумела, так сказать, проявить настойчивость.

Нож в мою спину, точно между лопаток. Жуткая боль. Я больше не могу дышать.

– Элизабе́т? Элизабет, вы меня слышите?

Телефон выпадает у меня из рук.

Скорчившись и обхватив себя руками, я задыхаюсь.

8

Три дня я блуждаю словно в тумане. Под таблетками. И под неусыпным присмотром Наны. Врач настоял: полный покой. Никаких поездок в таком состоянии. И бумерангом возвращающийся ужас – ужас, что безумие поразит меня, как мою мать. Что и у меня наступят грозовые дни, так пугавшие меня в детстве.

В конце концов я встаю. Круги под глазами, всклокоченные волосы, серая кожа. Мне кажется, что в зеркале я вижу Роми в ее худшие часы. Меня пробирает озноб. Нана откладывает вязание и улыбается мне.

Когда я прихожу в «Жермену», на часах уже больше девяти вечера. Я приняла душ и причесалась – ничего общего со вчерашним призраком. По виду. Солнце зашло, но небо еще ясное.

Усевшись в темном уголке террасы и бросив грязный фартук на соседний стул, лохматое чудище курит, глядя на горы. Расположенный у края долины дом нависает над пастбищами, мягко расстилающимися до самой реки, до верб на ее берегах. Эхо поднятой ветром волны придает картине толику меланхоличности.

– Закрыто, – бурчит он, не оборачиваясь.

– Я пришла не ужинать.

Мне бы следовало добавить пару слов о его стряпне, вполне заслуженный комплимент или хотя бы вежливое слово, но ничего не приходит в голову.

Он пожимает плечами, не отрывая взгляда от залитого золотистым светом пейзажа. Я достаю конверт из кармана куртки.

– Передайте вашему патрону. Мне нужно с ним поговорить.

Пейо выпускает колечки дыма. В падающем сбоку луче света его глаза кажутся еще светлее, почти прозрачными.

– А чего тебе нужно от патрона?

Кто ему позволил мне тыкать? Я сжимаю зубы. Он берет стакан, стоящий у ножки его стула. Янтарная жидкость.

Внезапно раздается пронзительный звук, который я бы узнала среди тысячи. Я застываю. По позвоночнику пробегает дрожь, от шеи до самого копчика. Шеф наверняка почувствовал мое волнение, потому что наконец-то поворачивается ко мне. Разглядывает меня с насмешливым любопытством, потом выпрямляется во весь рост и исчезает за бахромчатой занавеской. Почему я следую за ним? Инстинкт? Или своеобразный мазохизм?

Мы проходим по темному коридору, освещенному голой электрической лампочкой. На стенах паутина и застарелая плесень, свидетельства сельской жизни. Он толкает дверь, из-за которой вылетает порыв чудного аромата. Меня вновь охватывает изумление. Вместо пригорелого жира и грязных кастрюль, которые я готовилась увидеть, передо мной огромное, ярко освещенное помещение безупречной чистоты. И лучшее оборудование по самому последнему слову. Печь Enodis, изготовленная по заказу и под определенные размеры. Сковороды от Mauviel. Две десятиуровневые плиты с автономным выбором температуры нагрева. Самоочищающиеся вытяжки. И место для выпечки, тоже снабженное последними новинками, которым явно никто ни разу не пользовался. Из тех штуковин, о которых я мечтала для «Роми». Я имею дело с профессионалом.

С тряпкой в руке великан отключает звонок печи и достает противень, на котором золотятся овощи. На подсобном столе терпеливо дожидается тарелка. Он берет вилку, осторожно снимает с пергаментной бумаги цветок цукини. Укладывает его рядом с блестящим сочным куском мяса. Умелой рукой отрезает чуть-чуть кориандра, четвертинку инжира и располагает рядом шарик массы, напоминающей тыквенное пюре. Сейчас, когда я вижу Пейо за работой, его лицо вдруг кажется мне знакомым – эффект дежавю, который быстро проходит. Потом он берет кастрюльку и кончиком ложки наносит на мясо три капли ароматного соуса. Шалфей? Свиной жир? У меня урчит в желудке. Он и бровью не ведет. Только протирает край тарелки крошечной губкой, прежде чем двинуться наружу своей медвежьей поступью и приняться за еду.

Мужлан.

– Так значит, ты знаменитость? – спрашивает он с полным ртом, не поднимая глаз.

В вопросе нескрываемая ирония. Меня раздражает все – и его манера жевать, и то, как он задает мне вопросы. Мой ответ, кажется, интересует его куда меньше, чем правильность прожарки мяса, кусочек которого, наколотый на кончик вилки, он, нахмурившись, оценивает. Я ощущаю исходящее от него самодовольство, у меня сводит челюсть. Чувствую, как во мне зреет ярость, которую я стараюсь направить в нужное русло. Этот господин с его грязным фартуком ни в ком не нуждается. И уж конечно, не в кукле, которая изображает знаменитость по телику.

Жалкий тип.

– Оставайтесь там, – посоветовал мне мэтр Муано накануне по телефону. – Примите предложение.

Я засмеялась – истерическим нервным смехом. Роми в ее сумрачные дни.

– Это шутка?

Из шеф-повара, почти получившего заветную «звезду», я превращаюсь в… пустое место. Я стала ничем, даже в его глазах.

– Послушайте меня, Элизабет. В Париже вас ждут, чтобы уничтожить, они…

– Но здесь мне ловить нечего! – завопила я. – Что, по-вашему, я должна делать в этой жалкой забегаловке?

От его ответа у меня перехватило дух.

– Покажите им, на что вы способны.

Я повесила трубку, дрожа. Проглотила таблетки, словно шоколадные драже. Ночью я очнулась от забытья и осознала со всей очевидностью: выбора у меня нет. Слишком рано мне возвращаться в Париж. Суд состоится только через три месяца. Здесь я в безопасности, вдали от папарацци, осаждающих мой дом в надежде урвать очередное фото. Проект престарелого денди хромает на обе ноги, но ничего лучше у меня нет. И потом, мне нужны деньги. Этот Муано обходится мне в кругленькую сумму. Ресторан закрыт, но я должна платить сотрудникам. Значит, остается кредит. Нет выбора. Я снова встану на ноги. Остается делать то, что я умею лучше всего: работать. Работать день и ночь, чтобы показать, чего я стою. И никто мне не нужен.

Мне вспомнились слова инспектора «Мишлен», сказанные в тот вечер в «Роми»: «Мадам шеф-повар Клермон, ваша кухня ошеломительна!» И адресованы они были мне. Мне, и только мне. А обвинения Суазик, кричащие заголовки в газетах и косые взгляды окружающих ничего не меняют. Да, я им покажу. У старика есть деньги. Ярость, бурлящая у меня внутри, сделает все остальное.

Розовые отсветы угасают, возвещая о наступлении ночи. Стрекот сверчков, река. Тишина. Я оглядываю дом. Придется все переделать, начиная с обстановки и до кухни – все, от А до Я. Перекрасить фасад. Сменить меблировку. Разработать меню. Найти поставщиков. Придумать рекламу. Убрать эту паршивую занавеску от мух. И приступить к набору команды.