Украина на перепутье. Записки премьер-министра - Николай Азаров

Конечно, не все было так просто. Конкурс был большой, четырнадцать человек на место. Наверное, поэтому на первом экзамене мне поставили «четверку», как «периферийному» медалисту, и заставили сдавать все экзамены. Но все мои испытания благополучно закончились, началась студенческая жизнь.

Студенческая пора

Чем мне запомнились студенческие годы? С одной стороны, это было время моего профессионального становления как исследователя, специалиста в своей области. На это у меня уходили практически все силы. С другой стороны, привитые мне в предыдущие годы любовь к философии, к размышлениям о жизни, интерес к искусству также не оставляли меня равнодушным. Годы моей учебы в Московском университете пришлись на окончательное завершение хрущевской оттепели и становление того периода в жизни страны, который, по-моему, совершенно несправедливо назвали потом «застоем». Как человек, уже привыкший думать свободно, задавать себе любые вопросы, я к тому времени абсолютно не воспринимал советскую пропаганду. Я не понимал, почему на все события люди должны иметь одинаковую точку зрения. Многое из того, что говорилось, совершенно не соответствовало действительности, в которой я жил.

Нет, конечно, социалистический строй я считал справедливым, более современным, более прогрессивным… Но почему при этом надо лишать людей возможности конкурировать друг с другом? Надо создавать такие условия, чтобы у каждого человека была возможность сделать свою жизнь лучше. Почему все люди должны думать одинаково? Что мы видели и слышали? Унылые портреты вождей, воспринимавшиеся как скучные обои на стене, унылые, лишенные всякой яркой мысли, выступления. Вожди строили коммунизм, а реальные люди о нем и не думали. На каком-то этапе жизнь как бы замедлилась, и те яркие, заметные перемены в жизни и быте наших людей, которые я своими глазами видел в 1955–1965 гг., как-то незаметно перешли в сплошной дефицит и очереди.

Но самые неприятные контрасты, конечно, возникали между словом и делом. Сейчас я, конечно, отчетливо понимаю, что причиной всего этого была незавершенность экономических реформ, начатых Алексеем Николаевичем Косыгиным, не совсем продуманная экономическая и социальная политика, громадное перераспределение финансовых ресурсов на поддержание военного паритета и еще, конечно, несоразмерно огромная финансовая и военная поддержка стран третьего мира. Совершенно неправильно называть тогдашний Советский Союз — империей. Это пропагандистский штамп, не имеющий ничего общего с действительностью.

Народ в империи живет в основном за счет своих колоний и протекторатов, а если население колоний и протекторатов живет за счет народа, который называют имперским, то это абсолютный парадокс, которому надо найти новое название. Если страны социалистического лагеря считались советской империей, то объясните, почему народы колоний жили лучше, чем народы СССР? Советский Союз не выкачивал из них ресурсы, как это делали реальные имперские страны, например, Великобритания, а напротив, закачивал в них свои ресурсы.

Вспоминаю, как в начале восьмидесятых один мой приятель, прочитав материалы очередного Пленума ЦК, спросил у меня: «Скажи, почему мы должны построить в Анголе школу с бассейном, а у меня в городе школы с печным отоплением?» И я не знал, что ему ответить, потому что думал точно так же. А вот откровенного разговора об этих проблемах никто в стране не вел. Мы сооружали громадную плотину в Асуане, строили гигантский металлургический комбинат в Бхилаи вместо того, чтобы деньги вкладывать в техническое обновление и модернизацию своей страны. Естественно, потом возникли пятилетки «качества». Качество — понятие сравнительное, и оно всегда выше там, где более современное технологическое оборудование. Одними лозунгами его не добьешься.

Словом, тогда, в наши студенческие годы, вопросов было больше, чем ответов. В университете было широко распространено инакомыслие. Оно не имело каких-либо организационных форм, но оно витало в атмосфере, и его не могло не быть при таком сосредоточении активных и мыслящих людей.

На нашем этаже жил студент Гриша (за давностью лет забыл его фамилию, помню — курчавый еврейский мальчик с какой-то шаркающей походкой). Иногда он заходил ко мне в комнату попить чаю. Во время своих «визитов» он неизменно доставал из-за пояса общую (за 48 копеек) тетрадь, страницы которой были разлинованы вертикальной линией на две части. И своим шуршащим, тихим голосом предлагал, например, убедиться, что говорил В.И. Ленин о «свободе слова» до революции (выписка на одной части страницы) и что он говорил по этому предмету после революции (выписка на другой части страницы). Все эти изыскания он проводил самостоятельно, часами просиживая в библиотеке над ленинскими томами. Таких выписок из собрания сочинений вождя у него в тетрадке было предостаточно и по самым разным вопросам.

Когда все население общежития было ознакомлено с содержанием этой тетрадочки, Гриша неожиданно исчез. Зато нас стали приглашать на административный одиннадцатый этаж высотного здания, где располагался какой-то отдел со странным названием. Интеллигентные люди (каждый раз почему-то разные) просили нас рассказать о знакомстве с Гришей и его занимательной тетрадке. Почему-то в конце беседы нам давали расписаться под обязательством никому ничего не рассказывать. Как ни странно, на самом деле никто и никому ничего и не рассказывал, так что я могу поведать об этой истории, опираясь только на собственные воспоминания.

В отличие от иных киношных сцен, никто меня и пальцем не тронул, и настольную лампу в глаза не направлял. Наоборот, меня угощали чаем и очень мягко просили рассказать о Грише, о содержании тетрадочки, о составе группы, которая эту тетрадочку изучала. Мой собеседник всячески показывал, что лично ко мне он вообще никаких претензий не имеет. Но надо, мол, понимать, что коварная западная пропаганда прилагает все силы, чтобы из советских студентов сделать идейных врагов советской власти.

Я довольно убедительно (на мой взгляд) отвечал, что ни Гришу, ни его тетрадочку я в глаза не видел. Ничего об этом не слышал, ни от кого. «Вражеских» голосов не слушаю, и это была истинная правда, по той простой причине, что у меня не было приемника.

В ответ мой собеседник углублялся в чтение каких-то бумаг, затем он зачитывал мне отрывки из них. Получалось (якобы, со слов Гриши), что за чаем в моей комнате мы с Гришей неоднократно читали и обсуждали выдержки из тетрадочки и, стало быть, я говорю неправду, что очень нехорошо. В моих же интересах «рассказать, как все было на самом деле».