Консул - Зоя Воскресенская

— Куда ты девался? — сердито спросил отец. — Почему сорвал урок? Этот славный парень ушел очень встревоженный. Он сказал, что у вас сегодня должен бы быть очень важный урок.

— Хватит! — резко ответил Ваня. — Отзанимался. Больше мне с ним делать нечего.

Отец только развел руками: ну и неслух растет. Что будет дальше?

Ваня ушел к себе за перегородку, улегся на кровать, бил кулаками подушку и проклинал себя за болтливость.

На следующий вечер повторилось то же самое: Ваня ушел в лес. Он избегал встречи с Эйно.

Глава 6

ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Ярков сквозь дымчатые очки вглядывался в лицо Петракова — он или не он?

— Так что же побудило вас, спустя шестнадцать лет, подавать заявление о приеме в советское гражданство? — спросил консул.

Петраков сидел согнувшись и загрубевшими пальцами перекладывал из руки в руку серую пообтертую книжку. Это был эмигрантский паспорт, выдававшийся людям, покинувшим свою родину, не имеющим гражданства. Владельцами таких паспортов были главным образом русские эмигранты: белогвардейцы, царские офицеры, старые русские чиновники, фабриканты, помещики.

Ответил не сразу. На толстокожем лице еще глубже собрались морщины, на скулах задвигались желваки.

— Я, господин консул, скоро должен стать отцом, — сказал Петраков дрогнувшим голосом, и в его серых тусклых глазах засветился теплый огонек. — Жду сына… Хочу, чтобы он родился советским гражданином, а не эмигрантом. Хочу, чтобы у него была родина… Советская родина.

— Понятно, — сказал консул, — но почему вы на вопрос в анкете — участвовали вы в вооруженной борьбе против Советской власти? — сделали прочерк, а не ответили прямо: да или нет?

— Просто не знал, как ответить. Я ведь не был против Советской власти, а боролся за Советы без коммунистов. Как тут ответишь — да или нет.

Ярков усмехнулся:

— Но с тех пор коммунисты как были, так и остались руководящей силой в Советах, во всех организациях государства. Разве можно представить себе Советскую власть без коммунистов? Значит, изменилось что-то в вас самих, но что?

— Мир, господин консул, раскололся на два лагеря. Фашизм и коммунизм. И есть середина — болото. Надо, наконец, определиться, на чьей ты стороне. Я хочу выбраться из болота на советский берег.

— Расскажите мне, каким образом вы оказались в эмиграции?

Петраков вздохнул:

— Хочу быть до конца правдивым и честным… если такое слово ко мне подходит. Но расскажу вам все, как на исповеди.

"Посмотрим, насколько ты искренен", — подумал Ярков.

— Мои прошлые политические убеждения? — спросил сам себя Петраков. — Пожалуй, никаких. Был эсером, потому что эта партия обещала крестьянам землю, а я из крестьян. После Октябрьской революции записался в партию большевиков, но испугался дисциплины. Во время мобилизации коммунистов на фронт — дезертировал и уехал к себе в деревню. А там голод страшный, все соломенные крыши на корм скоту пошли. Землю Советская власть мужику дала, а плугов нет, лошадей в армию мобилизовали, посевного зерна нет, а тут продотряды последнее зерно отбирали.

— Да, — задумчиво произнес Ярков, — это было тяжкое время. Крестьяне спасали тогда от голодной смерти рабочих, а рабочие отстаивали Советскую власть, поднимали из пепелища заводы, чтобы снабдить мужика плугами, керосином, ситцем. И оплатили потом крестьянам свой долг сполна.

— Но в то время, — продолжал Петраков, — мужик был лютый, голодный, босой и раздетый. Нагляделся я на крестьянскую нужду, ну и…

— А то, что богатые мужики зерно в ямы ссыпали, гноили его, только чтобы рабочим не досталось, это вы приметили? — спросил Ярков. — Продовольственные отряды разыскивали припрятанные запасы, конфисковывали их, а беднякам посевное зерно государство из своих запасов ссужало.

— Теперь-то я знаю, но тогда вернулся я в Питер из деревни полный злобы. Считал, что коммунисты во всем виноваты. Стал думать — куда податься? Увидел как-то на афишной тумбе объявление, что набирают людей служить на флоте по вольному найму. Решил стать моряком. Зачислили меня матросом на линкор "Петропавловск" в Кронштадте. Линкор отменный, всем линкорам линкор. А неразбериха на флоте полная. Нее корабли стояли скованные льдом. Матросы слонялись без дела. Дисциплины никакой. С утра до вечера митинговали. Каких там только партий не было, но больше всего эсеров и анархистов.

— Большевики там тоже были, — сказал Ярков, — но мало их осталось. Лучшие матросы — краса и гордость Балтийского флота — ушли на фронты гражданской войны. В начале 1921 года на борьбу с белополяками и Врангелем из Кронштадта ушло добровольцами двенадцать тысяч моряков. Известно вам это? Их заменил всякий сброд.

— Вы хорошо знаете историю, — заметил Петраков.

— Усвоил в свое время, — ответил Ярков. — Рассказывайте дальше.

— Да, большевики тоже были. В январе 1921 года на линкор пришел служить большевик Нагнибеда. Из Петрограда его прислали. Стал наводить порядок. В экипаже многие матросы организовались вокруг него. А я опять записался в партию эсеров и был у них на линкоре вроде вожака. Задумали мы тогда устроить Советскую власть без коммунистов, без комиссаров. Вижу, мои ребята все больше на сторону Нагнибеды склоняются. А тут на линкоре объявился бывший командующий артиллерией Кронштадта генерал Козловский. "Что ж, — говорит он мне, — вы зеваете, ждете, когда Нагнибеда вас прикончит?" Написали мы вместе с ним резолюцию с требованием о переизбрании Советов без коммунистов. Козловский посоветовал большевиков запереть в корабельную тюрьму, чтобы не мешали. Первым делом мы посадили под замок Нагнибеду и всех его сподвижников. На собрании анархисты и другие всякие примкнули к нам. Приняли мы резолюцию. Генерал Козловский отправился на линкор "Севастополь", и там тоже большинство матросов проголосовало за эту резолюцию. Два линкора. Это уже сила. Закружилась у нас голова от успеха. Первого марта собрали на Якорной площади тысяч пятнадцать матросов. Приехал Михаил Иванович Калинин, но его не допустили к матросам. Трибуну захватили наши. Приняли резолюцию против коммунистов. Провозгласили новую власть. Избрали революционный комитет.

— Без коммунистов? — спросил Ярков.

— Конечно. Большевики и сочувствующие им сидели в морской следственной тюрьме и в корабельных трюмах.

— Кого же избрали в ваш революционный комитет?

— Комитет вроде бы революционный, вроде бы народный, ни одного офицера в нем, все рядовой состав. Но сейчас-то я понимаю, что это была только ширма. Фактически власть оказалась в руках царских адмиралов и генералов во главе с Козловским… Мы были уверены, что вся Россия поддержит нас, чувствовали себя хозяевами страны. За Кронштадт были спокойны. К нему не подступиться. На крепостных стенах и линкорах было сто сорок орудий, сотня пулеметов, мины, гранаты. Ружей и боеприпасов вдосталь. А за стенами Кронштадта ледовое поле: просматривалось и простреливалось насквозь. И в Петрограде не было сил, чтобы сокрушить нас. Там осталась едва четверть населения. Рабочие голодали…

— Рабочие Питера отбивали от врагов Республику, они ушли на фронты. Да… Настоящего, революционного пролетариата в Петрограде почти не было, — заметил Ярков и спросил: — А вы, мятежники, не голодали?

— Нет, — ответил Петраков. — Продовольствие нам подвозили из Финляндии.

— Рабочие? — не без иронии спросил Ярков.

— Ну что вы! Финские рабочие сами пухли от голода. Французские, английские, германские капиталисты подбрасывали. Первого марта мы объявили по радио о нашей победе.

— А французские газеты поспешили сообщить о восстании в Кронштадте еще 13 февраля, — добавил консул. — Стало быть, французские империалисты вкупе с английскими и русскими генералами давно готовили этот мятеж. Они же и подкармливали вас.

— Да. Обо всем этом я узнал позже. Седьмого марта на лед против Кронштадта вышли красноармейские отряды под командованием Тухачевского, но не выдержали огня кронштадтской артиллерии. Козловский ходил гоголем. "Не раскусить большевикам нашего орешка, не по зубам он им", — любил говорить он. Мы совсем ошалели. Генерал вполне вел себя как слуга революционного комитета: "Разрешите доложить", — обращался он к рядовым матросам, членам комитета, "извольте утвердить", "прошу рассмотреть мой план". Мы ему все "разрешали", "утверждали", ходили с ним в обнимку, почитали его за нашего отца и слугу народа. Но 16 марта все перевернулось. Днем Кронштадт начала обстреливать артиллерия. Кронштадт отвечал. Артдуэль продолжалась до ночи. К утру 17 марта один полк…

— Под командованием Фабрициуса, — уточнил консул, — ворвался в Кронштадт. Все бойцы, в белых халатах, ползком пробирались по льду, а Фабрициус, в черной бурке, шел впереди. Вокруг него от пуль и осколков снарядов взвихривался снег, а он шел, как заколдованный, во весь рост.