Неугомонный - Хеннинг Манкелль

Просидев в туалете минут двадцать с лишним, Валландер наконец встал и направился к кабинету начальника полиции. Если Мартинссон позвонил ему и сказал, что я иду, оба сейчас явно решили, что я сбежал, подумал он. Но пока со мной не настолько скверно.

После двух начальниц полиции год назад в Истад назначили Леннарта Маттсона. Молодой, вряд ли старше сорока, он на удивление быстро сделал карьеру среди полицейской бюрократии, из числа которой теперь большей частью выдвигали начальство. Как почти все полицейские-практики, Валландер считал, что с точки зрения способности полиции выполнять свою работу такой метод подбора кадров не сулит ничего хорошего. Вдобавок Маттсон прибыл из Стокгольма и не в меру часто сетовал, что с трудом понимает сконский диалект, и тем еще обострял ситуацию. Валландер знал, что некоторые коллеги нарочно старались при Маттсоне говорить как можно неразборчивее. Правда, сам Валландер в подобных демонстрациях неприязни не участвовал. Решил проявить сдержанность и не вмешиваться в маттсоновские затеи, пока тот не слишком вникает в непосредственную полицейскую работу. А поскольку Маттсон как будто бы тоже относился к нему с уважением, до сих пор у Валландера не возникало проблем с новым шефом.

Но теперь эти времена, понятно, остались позади.

Дверь кабинета Маттсона была приоткрыта. Валландер постучал и, услышав высокий, почти писклявый голос начальника, вошел внутрь.

Они сели в мягкие кресла с узорчатой обивкой, которые кое-как поместились в кабинете. Маттсон давно выработал привычку по возможности никогда не открывать совещания лично, даже если именно он их и созывал. Ходил слух, что некий консультант из руководства Государственного управления уголовной полиции целых полчаса просидел у Маттсона и молчал с ним на пару. Потом встал, опять же не говоря ни слова, вышел вон и улетел обратно в Стокгольм.

У Валландера мелькнула мысль, что, сидя молчком, он может, пожалуй, спровоцировать Маттсона. Но дурнота усиливалась, надо поскорей уйти отсюда, на воздух.

— Объяснить случившееся я не могу, — начал он. — Понимаю, это совершенно безответственно, и вы обязаны принять меры.

Маттсон, видимо, подготовил вопросы заранее, потому что они посыпались градом.

— Раньше такое случалось?

— Чтобы я забывал в ресторане свое оружие? Конечно же нет!

— У вас проблемы с алкоголем?

Валландер нахмурился. Откуда Маттсон это выкопал?

— Я знаю меру, — ответил он. — В молодости иной раз выпивал по выходным. Но теперь уже нет.

— И тем не менее в будний вечер пьянствовали в ресторане?

— Я не пьянствовал, а ужинал.

— Бутылка вина, несколько коктейлей и коньяк к кофе?

— Раз вам это известно, зачем спрашивать? Но я не называю это «пьянствовать». Думаю, любой здравомыслящий человек в нашей стране согласится со мной. «Пьянствовать» — это когда пьешь бренди или водку из горла, пьешь, чтобы захмелеть, вот и всё.

Маттсон помолчал, прежде чем задал очередной вопрос. Писклявый голос раздражал Валландера, и он думал, представляет ли себе этот человек, сидящий напротив, какими мучительными переживаниями порой чревата практическая полицейская работа.

— Примерно двадцать лет назад ваши коллеги задержали вас, когда вы в нетрезвом виде управляли автомобилем. Они это замяли, обошлось без последствий. Но вы должны понять, что у меня возникает вопрос, не имеете ли вы проблем с алкоголем, которые тщательно скрываете и которые теперь довели до такой вот беды.

Валландер прекрасно помнил тот случай. Он ездил в Мальмё, ужинал с Моной. Уже после развода, в тот период, когда еще воображал, будто сумеет уговорить ее вернуться. Встреча закончилась ссорой, и он увидел, что возле ресторана ее ждал в машине мужчина, совершенно ему незнакомый. От приступа ревности он так разволновался, что полностью потерял контроль, сел за руль и поехал домой, хотя следовало бы заночевать в гостинице или в машине. У въезда в Истад его остановили коллеги из ночного патруля. Отвезли домой, отогнали его машину на парковку — и все, больше ничего не произошло. Один из полицейских, которые задержали его тогда, уже умер, второй на пенсии. А слух, оказывается, ходит в Управлении до сих пор. Удивительно.

— Этого я не отрицаю. Но вы сами говорите, случай двадцатилетней давности. И я продолжаю утверждать, что никаких проблем с алкоголем не имею. А почему я будним вечером пошел в ресторан, как я полагаю, никого, кроме меня, не касается.

— Я вынужден принять меры. Поскольку вам еще причитается отпуск и сейчас вы не ведете сложного расследования, предлагаю взять недельный отпуск. Конечно же будет проведено внутреннее расследование. Больше пока ничего сказать не могу.

Валландер встал. Маттсон остался сидеть.

— Больше ничего добавить не хотите? — спросил он.

— Нет, — ответил Валландер. — Я сделаю, как вы говорите. Оформлю отпуск и уеду домой.

— Оружие, разумеется, хорошо бы оставить здесь.

— Я не идиот, — сказал Валландер. — Что бы вы ни думали.

Он прошел прямиком к себе в кабинет, взял куртку. А потом через гараж покинул Управление, поехал домой. И вдруг подумал, что после вчерашних возлияний в крови у него, наверно, до сих пор алкоголь. Впрочем, дела уже и так как сажа бела, и он продолжил путь. Поднялся резкий норд-ост. Валландер замерз, пока шел от машины к дому. Юсси запрыгал в своем загоне. Но Валландеру даже думать о прогулке было невмоготу. Он разделся, лег и сумел заснуть. Проснулся в двенадцать. Лежал не шевелясь, с открытыми глазами, слушал, как ветер бьется в стены.

Снова вернулось гложущее ощущение, будто что-то неладно. Его жизнь вдруг словно накрыло густой тенью. Как вышло, что, проснувшись утром, он не хватился пистолета? Казалось, вместо него действовал какой-то другой человек, который затем отключил его память, чтобы он не знал о случившемся.

Валландер встал, оделся, попробовал поесть, хотя по-прежнему чувствовал себя скверно. Соблазнительная мысль — налить бокальчик вина, но он устоял. Звонок Линды застал его за мытьем посуды.

— Я еду к тебе. Просто хотела убедиться, что ты дома, — сказала она.

Он не успел сказать ни слова, дочь оборвала разговор. Через двадцать минут она вошла в дом со спящим младенцем на руках. Села напротив отца на коричневый кожаный диван, купленный в тот год, когда они переехали в Истад. Девчушка спала рядом, в кресле. Курт хотел поговорить о ней, но Линда покачала головой. После, не сейчас, есть дело поважнее.

— Я слышала, что произошло, — сказала она. — И все же мне кажется, я ничего не знаю.

— Тебе Мартинссон позвонил?

— Да, после разговора с тобой. Он ужасно расстроен.

— Все равно не так, как я, — отозвался Валландер.

— Ну, рассказывай обо всем, чего я не знаю.

— Если ты приехала учинить мне допрос, можешь уходить.

— Я только хочу знать. От тебя я меньше всего ожидала подобных эксцессов.

— Никто не погиб, — сказал Валландер. — Даже не пострадал никто. Вдобавок любой способен учинить что угодно. Я так давно живу на свете, что успел это усвоить.

Потом он рассказал всю историю — начиная с беспокойства, которое выгнало его из дома, и кончая тем, что понятия не имеет, зачем взял с собой оружие. Когда он закончил, Линда долго молчала.

— Я тебе верю, — наконец проговорила она. — Все, что ты рассказываешь, сводится к одному-единственному жизненному обстоятельству: ты чересчур одинок. Внезапно теряешь контроль, а рядом нет никого, кто может тебя успокоить, не дать тебе ринуться прочь. Но кое-что меня по-прежнему удивляет.

— Что же?

— Ты все мне рассказал? Или о чем-то умалчиваешь?

Валландер быстро прикинул, не рассказать ли дочери о странном ощущении наползающей изнутри тьмы. Но лишь покачал головой — добавить больше нечего.

— И что, по-твоему, теперь будет? — спросила она. — Не припомню, каковы правила, когда мы в проигрыше.

— Проведут внутреннее расследование. А дальше не знаю.

— Есть риск, что тебя принудят уйти со службы?

— Для увольнения я уже слишком стар. Вдобавок мой проступок едва ли можно считать крайне тяжким. Но, возможно, они потребуют, чтобы я ушел на пенсию.

— Так ведь это замечательно, разве нет?

Когда Линда произнесла эту фразу, Валландер грыз яблоко. Он с размаху запустил огрызок в стену.

— Не ты ли только что говорила, что моя проблема — одиночество, а?! — выкрикнул он. — Что же будет, если меня выпихнут на пенсию? У меня тогда вообще ничего не останется.

От его возмущенного голоса ребенок проснулся.

— Извини, — сказал Валландер.

— Тебе страшно, я понимаю. Я бы тоже боялась. И, по-моему, незачем просить прощения за то, что тебе страшно.

Линда осталась с ним до вечера, приготовила обед, и о случившемся они больше не говорили. На порывистом холодном ветру Курт проводил ее до машины.