Озирис - Инна Тронина

– Меня бы он нарисовал хоть разочек!

Ника всхлипнула и, взметнув в воздухе свой вьющийся золотистый хвост, убежала из красного уголка, чуть не растянувшись у порога.

Власта, накручивая на палец кончик глянцево-чёрной косы, видимо, мечтала о том же самом.

– Вешать таких подонков надо! – закричала добрая половина родителей. – Мать – приличная женщина, дедушка – генерал-лейтенант! На «Волге» его, мерзавца, возят, подарками заваливают. Джинсы у него американские, куртка кожаная. С жиру взбесился, голубая кровь. Острых ощущений ему не хватает!

– И зачем он на свете живёт? Вот вырастет такой сорняк, и не выдерешь его, и не спалишь…

– Колония по нему давно плачет! И посадили бы простого-то парня за сотую долю этих безобразий. Но, раз дед в Комитете, всё ему можно. Скоро нас всех перережет, причём безнаказанно! И не смотри так, Машенька! Бандита ты растишь, убийцу, рецидивиста будущего. Помяни моё слово, сама из-за него пострадаешь!..

Директриса их школы с трудом успокоила встрёпанных мам и бабушек. Потом подозвала абсолютно спокойного Андрея к застеленному кумачом столу. Тот вышел на всеобщее обозрение вихляющейся походкой и заправил за ворот куртки обгрызенные концы пионерского галстука.

– Ты хоть немного раскаиваешься в своём поступке? – строго спросила директриса.

Все замерли в ожидании. Мария глубоко дышала, сдерживаясь из последних сил.

– И ни фига не раскаиваюсь! Повесилась – значит, дура. И плохая дочь – о матери бы хоть подумала. Мальчишки всегда девчонок задирают, и никто из-за этого не вешается.

Далее разразилась такая буря, что, казалось, рухнет потолок. Озирской советовали убраться из дома подобру-поздорову. Уверяли, что её сынок-негодяй ворует газеты из ящиков; потом перешли на бельё с верёвок и кошельки из карманов. Власта тоже заплакала, стараясь перекричать взрослых.

– Этого не было! Андрей не вор! Только один раз Алкину карточку стибрил… Но вещи и деньги – никогда! Мама, ну скажи! Скажи что-нибудь! – теребила она за руку худощавую брюнетку в тёмном платье – Бэлу Сорец.

– И уже с тремя девками гуляет, – продолжали выступать соседи. – Смотри, Маша, как бы бабушкой тебя не сделал во цвете лет. Ника, Илюшкина дочка, иссохлась по нему. Эта пигалица чернявая – тоже влюбилась. Да ещё он и Аллочку приметил. Тринадцать лет всего, а туда же…

– Нет, это ужасно, ужасно! – кипятились матери, вертя головами. – С таким трудом добиваешься послушания! Ведь главное, чтобы ребёнок был послушный, а такие вот хулиганы сбивают его с пути истинного. Это же змей-искуситель, а не мальчишка! Мой пообщался один раз с Озирским, и уже просится в кино на взрослый фильм и знает, откуда дети берутся…

– Разрешите мне сказать!

Бэла от волнения говорила с сильным акцентом. Она даже не стала дожидаться, пока стихнет шум.

– Вот вы считаете – послушный должен быть. А я думаю – это очень плохо, когда мальчик не подерётся, не поозорует, а под юбкой у женщины сидит… Погодите, не мешайте – вы уже всё сказали.

Бэла побелевшими пальцами впилась в спинку стоящего впереди стула. Власта с восторгом смотрела на мать и сжимала её локоть.

– Послушный мужчина – это плохо. Вырастет большой, а как работать будет, как воевать будет, скажите мне, пожалуйста! Мария, ты не переживай – твой сын молодец. Из него потом толк выйдет.

– Ничего себе, молодец! – ахнула мать Аллы. – Бэла Хусейновна, у вас в горах могут быть другие правила поведения, но здесь… Принесёт ваша Власта от него в подоле, небось, тогда заплачете! Тогда вы ему не простите…

– А это уж, Галина, моя дочь виновата будет, а не Андрей, – возразила Бэла. – Дай доскажу, а ты потом… Мужчина – он везде мужчина – и в горах, и в Ленинграде. Так уж устроены мальчики, что без риска да шалостей не могут. Помяните моё слово – дельный мужик вырастет из Андрея, храбрый и честный. Воровать он не ворует, ни копейки, ни гвоздя. Фотография – не в счёт, влюблённые так часто делают. А девчонок многие обижают. Те должны уметь сдачи дать. Пускай дети между собой отношения выясняют, дерутся, но родители в это влезать не должны. Нельзя их пороть, ясно? Мы своих детей в строгости держим, но никогда не бьём, раз они ответить не могут. Из таких, поротых, трусы вырастают или, наоборот, звери, убийцы. Мария, я вот что тебе скажу. У меня три дочери, но сына я бы хотела такого, как твой. Надо же, до чего парень молодец! Столько людей на него кричит, а он не боится!..

Подъезжая к «Большому Дому», Андрей решил из подаренного миллиона тысяч двести пятьдесят отвезти Бэле. После гибели Власты она заболела; её муж давно умер. Роза и Дина сидеди без работы, на иждивении старшей сестры. Теперь они тоже очень нуждались. А ведь к тридцатому апреля будущего года должен быть готов памятник.

Делом чести капитана Озирского будет позаботиться о том, чтобы монумент получился красивым, а его установка не причинила хлопот осиротевшей семье. Теперь мать Власты уже знала всю правду о её гибели, но ни разу не упрекнула Озирского, хотя могла бы. Бэла повторила те же слова, что сказала сразу после трагедии: «Погибнуть в бою – это честь, Андрей…»

А тогда, после собрания, ребята пригрозили на следующее утро не явиться в школу, если с Озирским что-нибудь сделают. Галина Селиверстова решила срочно менять квартиру. Поразительное единодушие одноклассников, защищающих проклятого бандита, произвело на неё едва ли не большее впечатление, чем неудавшийся суицид дочери. Две свои громадные комнаты на улице Маяковского семья отдала за двухкомнатную квартирку на Гражданке и перебазировалась туда. Новый адрес Аллы некоторое время удавалось скрывать.

Впрочем, слухами мир полнится, и Андрею удалось узнать этот адрес от Ники Марьясовой. Накануне нового, семьдесят второго года, он приехал на проспект Науки. Там он встретил Аллу в обществе рослого парня, лет на пять старше их обоих. Парень был в куртке и лыжной шапке, как и сама Алла. Похоже, они катались в Пискарёвском парке и теперь возвращались домой.

Конечно, для восемнадцатилетнего верзилы не составило труда избить своего младшего тёзку. Он пустил в дело и кулаки, и ноги, и лыжи, и палки. Алла, похоже, много что ему рассказала, а теперь упивалась созерцанием заслуженной кары. Примерно таким же Андрей Селиверстов оставался и поныне, когда наводил дуло «Стечкина» на онемевших от ужаса продавщиц.

Пострадавший подросток имел полное право обратиться в травмпункт, зафиксировать телесные повреждения. После этого Мария подала бы на совершеннолетнего кузена Аллы в суд, а дед-генерал проследил, чтобы дело не замяли. Ничего этого Андрей Озирский предпринимать не стал, даже никому не рассказал о случившемся.

Он долго носил водолазку, чтобы мать не заметила синяки. А обидчику пообещал найти его лет через пять, чтобы окончательно выяснить отношения. Правда, получилось попозже – спустя двадцать один год. Тёзки снова встретились лицом к лицу. Тогда же, вскоре после той вендетты, Андрей сошёлся с Никой Марьясовой и заставил себя забыть дорогу на Гражданку.

– А мне кореша не верят, что я самого Блада побил! – Селиверстов, которому было без одного месяца сорок, широко улыбнулся. – Я оценил твоё благородство и зауважал тебя.

– Не хочешь ли сейчас тряхнуть стариной? Наручники, естественно, я с тебя сниму. – Андрей присел рядом с задержанным на стул.

Тот отрицательно качнул коротко стриженой головой. Чёрная спортивная куртка переливалась на его широких плечах под лампой дневного света.

– Не в настроении я сегодня, – нехотя сказал Селиверстов, скользнув опытным взглядом по фигуре Озирского. – Да и зачем продолжать? Я тогда счёт закрыл.

– Ладно, проехали! – согласился капитан. – Как Алка-то поживает? Очень мне это интересно знать.

– Старшим научным сотрудником недавно стала.

Селиверстов осклабился и подмигнул двум другим рэкетира. Те внимательно наблюдали за этой милой беседой.

– А семейное положение?

– Холостая.

Озирский вспомнил девчонку в клетчатом пальто, и его сердце стукнуло сильнее обычного.

– Коса у неё всё такая же толстая?

– Какая там коса! Давно стрижка и «химия». Ты не горюй, Алка потом подурнела. Заучилась совсем…

– Жаль. А я как раз жену себе ищу, – поделился с задержанным капитан.

– Теперь она за тебя, может, и пошла бы. Когда подросла, ей всё стало ясно. Только вот дело какое… Ты ведь роковой мужчина, верно? Тех двух девчонок, которых ты кадрил, уже похоронили.

– Это верно. И тех, и двух других, на которых я женился. Так что Алке лучше держаться подальше, – согласился Озирский и опят ь вспомнил гадание Ливии. – А ты как чувствовал – отделал меня на славу. Большой уже был тогда, мог кузине объяснить, что к чему. Не захотел…

– Я знал только, что Алка из-за тебя вешалась. – Селиверстов пошевелил руками в «браслетах». – Надо же, двадцать с лишним лет прошло, а ты всё помнишь! Тогда уже было видно, что далеко пойдёшь. Даже не заревел, когда я тебе руку вывихнул. А мать моя всё ждала, когда менты к нам пожалуют. Суда боялась…