Спасите наши туши! - Станислав Васильевич Пестов

затихли бравые голоса охотников, которых увезла в город почтовая машина, на краю оврага бубнил уставшим голосом Филимон:

— Завтра местные будут лес прочесывать: от озимых до соснового бора, в понедельник дед Макар вылезет со своей мортирой — от него за версту держись, во вторник и среду Елистратов будет с фарами по полям шарить, ну а уж в четверг и пятницу — гуляй ребята — и у нас два выходных!

КОСЬКИНА АМНИСТИЯ

Заячьи следы вели от жировки прямо к середине поляны и там, возле одинокого стожка сена, терялись. Серега еще раз внимательно оглядел розовый от зимнего солнца снег — на чистом, как мелованная бумага, покрове легко заметить за сотню метров мышиные стежки, а уж заячьи отпечатки можно бы увидеть, казалось Сереге, чуть ли не с самолета. Сомнений не было. Отсюда, из-за елок на краю поляны, просматривался лишь один след, выходной отсутствовал. Серега знал по опыту, что звери любят подходить к одиночным резко выделяющимся предметам на открытых местах — камню, стожку, телеграфному столбу. Любопытство ли их тянуло туда, или просто нужно было им «отметиться» по своим звериным обычаям, этого Серега точно не знал, но он помнил, что старый охотник Свиридыч клал приваду и ставил капканы именно на таких перекрестках.

«Лиса обязательно сюда заглянет, — думалось Сереге, — значит, заяц, если он себе на уме, тут лежку делать не станет — либо клеверище в сене ищет, либо затаился от моих шагов».

От такого вывода гулко заколотило сердце, непослушными и суетливыми стали руки. Какой охотник не волнуется, скрадывая затаившегося зверя или птицу, а тут случай совсем особый, прямо из ряда вон. Крепкую имел Серега задумку — добыть не просто зайца-русака, а именно этого, который сейчас за стожком, персонально имеющего прозвище Коська. Слыхано ли было, чтобы дикий заяц, живущий на воле, имел кличку, но этот шкодливый русак действительно имел ее и вместе с ней — длинный список всяческих проказ и скандальных историй.

…Как-то летом агроном Исаев отбил у пастушьего пса Полкана маленького зайчонку — то ли «настовика», то ли «колосовика». У зайцев первый приплод появляется весной, когда еще не сошел последний наст на тающих снежных сугробах. Таких зайчат зовут «настовиками». Как только заколосится рожь, появляется второй приплод — «колосовики», третий помет — «листопадники» рождается в сентябре.

Деревенские, а в особенности пастушьи собаки ловят этих маленьких зайчат походя, почти играючи.

— У меня ноне, — хвастал жадный и вредный пастух Никанор, — Полкан четырех зайцев за день задавил…

Обычно спокойный и выдержанный, Серега вспылил тогда:

— Послушай, «ковбой» Никанор! Если хоть раз увижу твоего пса-душегуба с молодым зайцем, пристрелю на месте, так и знай!

Самого завалящего, а тем более толкового пастуха сейчас не сыщешь по всему району, поэтому, помня обидчивость Никанора, Исаев молча принес отбитого зайчонка домой и поставил его на морковно-капустное довольствие.

Об этом зайчишке вспомнили в ноябрьские праздники, когда после праздничного стола собрались мужики около магазина побалагурить, поспорить. Как тот камень-валун в чистом поле — магнит для зверья, так и магазин в селе — обязательный перекресток деревенских путей. Здесь всегда самые последние новости мировой и уличной важности, здесь заключаются договоры и рождаются заговоры, а уж для местных пьяниц — это прямо-таки как пункт дежурства.

Ничего удивительного, что в праздничный день почти все мужики, попыхивая папиросками, сидя на пиленых чурбаках и крылечке магазина, гоготали над затейливым враньем Семена Елистратова про небывалые охотничьи трофеи. Но как только разговор зашел о кучности и меткости, тут зашумели вдруг все сразу. Каждый кричал, перебивая соседа, беззастенчиво нахваливая свое ружье и личные снайперские качества.

Неизвестно, чем бы кончился такой спор, но тут Елистратов сбегал во двор бывшего в отъезде Исаева и приволок на веревке упиравшегося, как баран, упитанного русака.

— Во, славяне! Выноси ружья, щас проверим на мокром деле, чья пушка метче бьет!

Пока все ходили домой за ружьями, Елистратов привязал зайца за ствол большой ели, росшей на лужайке перед магазином, и, свистнув так, что взвыли все деревенские собаки, заставил зайца носиться на привязи, как угорелого, вокруг елки.

Мужики построились в ряд и по команде вскинули дробовики, каждому чудились запахи тушеной зайчатины и слава первейшего стрелка. Первым, однако, ухитрился пальнуть дед Макар из своего дробомета ужасающего калибра. По преданию, его принес в деревню Макаров прародитель чуть ли не во времена Крымской войны. Макар таскал его на охоту, кряхтя и сгибаясь от тяжести этого древнего оружия да вдобавок еще рогульки, на которую он клал свою мортиру, изготавливаясь к стрельбе. Хорошенько прицелившись в затаившегося косого, Макар затыкал уши ватой и. перекрестившись, бухал так оглушительно, что враз слетали со старой церкви вороны и галки, в соседних деревнях начинали молиться несознательные бабки в предчувствии скорой войны, а в райцентре охотовед Филькин, приложив ладонь к уху, говорил уважительно: «Макар, видать, зайца топчет».

И если не попадал в зайца полфунтовый заряд дроби, то все равно сдыхал он тут же на месте от разрыва сердца. Очень часто, снимая шкурку, никак не мог Макар найти хоть одну дырочку от дробины.

И вот, когда жахнул дед Макар посреди деревни из своей страшной гаубицы, список последствий оказался» невообразимо обширным. У Козловых досрочно опоросилась свинья, упала с печи в стиральную машину Макарова старуха, заработал вдруг неисправный телевизор у Беспалова, а сколько пришлось вставлять оконных стекол — не счесть того без районной ЭВМ! Но самое курьезное случилось из-за пристрастия деда Макара к черному дымному пороху. Когда его дробомет отрыгнул испугавшее бы даже Змея-Горыныча количество дыма, то всем остальным стрелкам пришлось из своих казавшихся теперь детскими пукалками ружей палить почти наугад, ибо не только приговоренного зайца, но и самой елки не стало видно из-за смрадного дыма.

И только сняв с себя пиджаки и куртки, смогли мужики «прорубить» небольшое оконце видности в бело-синей стене сгоревшего зелья. И видно было через такое оконце, как мчался по дороге в поле шальной заяц с обрывком веревки на шее — видать, впрямь чье-то ружье оказалось кучным.

То был первый случай в Макаровой пальбе, когда ушел от него без инфаркта косой, и это стало началом дикой и шкодливой жизни выросшего в деревне русака. Он словно поставил себе целью в жизни как можно больше напакостить и взбаламутить все вокруг себя.

Он мог влететь на скотный двор во время дойки молока и, насладившись зрелищем переполоха и опрокинутых бидонов с молоком, промчаться по деревенской