2012 - Александр Лекаренко

Он отбросил перо и ошеломленно уставился на написанное. Он не собирался писать ничего подобного, задумка была совершенно иной. Откуда это взялось? Какая это, к черту, готика и какой турист будет читать такую белиберду? Он просмотрел текст, потом медленно перечитал еще раз и, неуверенно усмехаясь, откинулся на спинку кресла - неожиданно ему понравилось. Что-то в этом было. Разумеется, не было ни грана философского смысла в этой псевдооккультной и небезопасной игре философскими категориями. Но взяв на выбор любой отрывок из Фихте или Сенеки или продравшись сквозь дебри Кьеркегора, легко можно было обнаружить, что на выходе они имеют - пшик. Пшика на выходе не имела философия Ницше, на выходе она имела - взрыв. Потому что старина Ницше, будучи филологом, а не философом, сумел довести давление идей в русле своей великолепной прозы до такого эмоционального уровня, что оно выстрелило философским камнем и пробило изрядную брешь в здании тогдашней цивилизации, несмотря на общеизвестное безумие самого автора. Форма, приближаясь к совершенству, становится содержанием. Смысл, сам по себе, не имеет никакого смысла, смыслом может послужить все, что угодно. Из пушки можно выстрелить даже дерьмом - и получить весомый результат. Марксисты не грызли гранит марксова “Капитала”, который можно взять только динамитом. Поэтическая строчка из “Песни песней” коммунистов, - “Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма”, - вот что швырнуло кирпич “Капитала” в витрину буржуазного благополучия.

Текст, появившийся неизвестно как и теперь лежащий перед ним, мог иметь свой смысл именно в своей псевдорациональной бессмыслице, как заклинание, вводящее в сумеречную зону готического романа. “Не заклинить бы самого себя”, - усмехнулся он, раздумывая о том, из каких темных углов подсознания выполз этот змеиный кадуцей черно-белых понятий, и понятия не имея, как набросить на него одежки бульварного “ужастика”. Но, утешив себя тем, что писать плохо намного легче, чем писать хорошо, он решил прерваться на чашку чая. Чай плавно перетек в рагу из баранины, рагу потребовало рюмки коньяку, окончательно залившей творческий огонь и через пару часов он сидел у порога, подобно подсолнуху, подставляя лицо лучам заходящего солнца и бездумно предаваясь растительным удовольствиям сытой плоти. Но демон, живший в его сердце, снова свистнул бичом и погнал его по кругу, как лошадь на корде. В сумерках он вернулся в дом и, не зажигая света, опустился в кресло, глядя на четыре предмета, ждущие на алтарной плоскости стола - книгу, пистолет, нож и серебряную фляжку. Жертвенное животное скулило в нем, желая вернуться к лопате и простым радостям простого труда, трава дрожала, почуяв холод иного пространства, а демон хлестал бичом, загоняя обоих во вход, образуемый магическим тетрактисом. Человек протянул руку и взял серебряный фиал - как ключ от двери в тайну.

В этот раз эликсир имел ночной аромат цветов, увядающих под луной на кладбищенских могилах.

Глава 9

“Дух свободен, вечен и витает над водами. Долг, ответственность за исполнение долга и вина, возникающая в результате их взаимодействия - вот три звена в цепи рабства, которой человек прикован к другому человеку, а через него - к другим людям, а через других людей - к миру. Скованные попарно и все вместе, как рабы на галере, люди двигают мир людей в его бессмысленном плавании по водам пространства и времени. Виновны все, ибо нет такого долга, который можно исполнить до конца. Ибо в начале каждой жизни стоит Смерть, отменяющая все возможности. Виновна мать, дающая жизнь ребенку, ибо знает, что он умрет. Виновен сын, ибо знает, что не накормит мать, чье горло сжимает рука Смерти. О, если бы люди знали, что Жизнь и Смерть ничего не должны друг другу, и все цепи рабства куются на наковальне основного неведения! Но кто же тот, кто виновен более всех, являясь источником вины? Это тот, кто использует наковальню основного невежества, чтобы из трех звеньев рабства молотом лжи выковать бесконечную цепь, подобно бесчестному ростовщику, обманом умножающему долг. Это тот, кто впервые сказал другому человеку: “Ты должен”! Это он придумал бога-ростовщика, дающего жизнь под проценты, это он придумал религию, обслуживающую бога-ростовщика, это он придумал Закон, обслуживающий религию. Это он ответственен за страх смерти, возникающий из невозможности выплатить проценты богу-ростовщику за жизнь взаймы. Это он ответственен за страх перед жизнью, возникающий из страха смерти. Это он превратил Любовь - в брак и отбраковал все, что делает человека свободным. Кто есть Он - Отец Лжи, Ловец душ и Палач рода человеческого? Он есть Цепь и Огонь, расплавляющий Цепь, Он есть Нужда Духа, ибо дух свободен, вечен и несокрушим и, пребывая в Вечности, не нуждается в совершенствовании, Он есть Узилище Духа - ибо пребывая в состоянии травы, животного или демона, дух вынужден бороться, чтобы прорасти, Он есть Пастырь Нищих Духом и Бич Божий, истязающий человечество, дабы вынудить его сражаться за совершенство. Любовь Господа есть ненависть, ибо любовь к праху удерживает прах в состоянии праха. По воле Господа все живое воюет между собой, подталкивая друг друга к совершенству. Трава воюет с травой за место под солнцем, и ангелы сражаются друг с другом, чтобы не остановилась Машина Войны, ибо Мир - есть Печать Зла и Вечное Проклятие Господа на не приемлющих Волю Его”.

Вот, что было написано на листе бумаги, который он взял в руки следующим утром. В этот раз уже не было чувства, будто бы текст упал с неба, он достаточно отчетливо помнил, как выматывал из себя вчера нить мысли и в желтом свете канделябра укладывал ее на бумагу, но некоторое ощущение ирреальности имело место. В этот раз результат воздействия снадобья оказался иным, судя по всему, оно обладало свойством извлекать наружу именно то, что являясь значительным на данный момент, ближе всего находилось к поверхности сознания - так как это происходит во сне. В прошлый раз это было воспоминание о войне, развернувшееся в картину виртуальной жизни, в этот - впечатление от предыдущего, им самим написанного пассажа. Различие заключалось в том, что в первый раз добыча была извлечена через центр воображения, а во второй - через центр речи.

В свете дня мистика, взятая в рамки логического мышления и обложенная кирпичами слов, перестала быть мистикой и, усмехаясь собственной способности рационализировать иррациональное, он приступил к завтраку - плоть звала, вторым после тяги к отвлеченному умствованию последствием радости свободного труда и пребывания на горных высотах явился хороший утренний аппетит.

Умяв два мощных бутерброда и запив их чудесным китайским чаем, он убрал в рюкзак от греха подальше свои драгоценности и, спрятав в карман перстень, чтобы не мешал, отправился в подвал, где работал в поте лица, пока, около полудня, выволакивая очередную тачку, не столкнулся нос к носу с Данилой.

- Пришлось потрудиться, - внушительно сказал Данила, выкладывая из сумки пару увесистых словарей, когда, обменявшись приветствиями, они пошли в дом и сели за стол, чтобы выпить по чашке кофе. - Не так уж просто в наши дни найти хороший латинско-русский словарь. Надеюсь, твою будущую рукопись не придется переводить с латинского.

- Не придется, - усмехнулся Андрей. - Но латынь придаст ей многозначительности. Слушай, а ты не можешь рассказать мне поподробней, что тут делали эсэсовцы?

- Ну… что делали, - Данила почесал шею под окладистой купеческой бородой. - У нацистов была идея реанимировать Бурги, ну, такие средневековые братства, Бургундия, помнишь? Они хотели создать по всему миру идеальные эсэсовские государства и с их помощью управлять миром.

- А причем тут средневековые братства?

- Ну, они считали, что Бурги и были такими государствами.

- А чем они были на самом деле?

- А никто толком и не знает. Давно это было. Так вот, они стали организовывать центры, в которых тренировали элиту для будущих государств. Такие центры тоже назывались Бургами. Один из таких центров был здесь.

- И что они здесь делали?

- Да что ты ко мне привязался? - вдруг возмутился Данила. - Откуда я могу знать? Если даже историки нацизма ни черта не знают? Я тебя уже просил и еще раз прошу - пиши про Бакулу, не приплетай сюда войну.

- Хорошо, хорошо, успокойся.

- Я спокоен, - все еще кипятился Данила. - Но мои строители… - он внезапно замолчал и снова зачесался. - Ладно. Они нашли здесь штук тридцать человеческих черепов, вмурованных в стену, понимаешь? И мне пришлось увеличить сумму контракта на следующий год, чтобы не трепались, на хрена мне здесь какой-нибудь драный мемориал, понимаешь? Хорошо еще, что они не местные, а местные что-то помнят, на эту драную лесопилку людей возили черт знает откуда, а как перестали возить, так она и захирела и пустая стоит, уже лет двадцать как, никто не хотел здесь работать. Здесь тебе не город, Андрюха, здесь горы, здесь другое мышление, и я не хочу, чтобы это мышление испортило мне бизнес, никто не будет жить в отеле, где в стенках настоящие черепа, а не пластиковые. Ты думаешь, мне нужен сторож, чтобы сторожить мое барахло? Да сюда и так никто не ходит! Я хочу, чтобы здесь жил живой человек, чтобы свет горел, дым шел, чтобы было видно, что это - жилой дом, а не кладбище. Я большие надежды возлагаю на твою книжку, Андрюха, я хочу, чтобы ты навалил на этот Бург как можно больше средневекового дерьма, чтобы воняло за версту, чтобы и духу эсэсовского не осталось. Ты меня понимаешь?