Маленький оборвыш - Джеймс Гринвуд

- Кто укусит? - боязливо спросил я, раскаиваясь, что не остался ночевать в свином ряду,

- Кто? Крыса! - отвечал Рипстон, видимо, наслаждаясь моим страхом. - Тут бегают громадные крысы, с добрую кошку величиной.

- Полно болтать пустяки! Иди вперед! - остановил товарища Моулди.

Куда мы попали? Темно и страшно! От кирпичных стен валит густой пар, это видно при мерцающем свете сальных огарков, рассеянных там и сям. Один из таких огарков прилажен к стене на старом ноже со штопором, шагах в двадцати от лестницы, по которой мы спустились. Свет его падает на грязного оборванного старика, который чинит сапог. Старик сидит на крышке рыбной корзины. Рабочими инструментами ему служат старая столовая вилка и кусок бечевки. Провертев вилкой дыру в сапоге, старик заостряет губами конец бечевки и держит развалившийся сапог поближе к огарку, чтобы лучше разглядеть, куда попасть бечевкой. На носу у него очки или, лучше сказать, медная оправа с одним стеклышком.

Руки у него дрожат так, что, даже высмотрев дырку, он не сразу может попасть в нее бечевкой. Огарок, освещающий старика, бросает свет также на передок повозки, в которой сидят несколько мальчиков и кидают комки грязи в свечу старого сапожника. Комок грязи попал старику в лоб.

- Ха, ха, ха! Смотри, Смитфилд! - засмеялся Моулди. Славная штука! Поделом старику.

- Отчего поделом? Что он им сделал? - спросил я,

- О, он такой скупердяй! - отвечал Моулди. - У него, говорят, зарыто под этими камнями много денег, много золота и драгоценных камней. Эх! Хорошо бы нам найти их!

В эту минуту метко пущенный комок грязи вышиб сапог из рук старика, только что ему удалось продеть бечевку сквозь дырочку.

Теперь он ползал на четвереньках, отыскивая на полу сапог. С повозки, в которой сидели мальчишки, раздался дружный хохот.

- Деточки! Дайте мне, пожалуйста, кончить работу! - просил старик. - Мне осталось сделать стежков шесть - семь, и я отдам вам свою свечку. Можете тогда играть в карты или во что хотите.

- А ты нам спой, дядя, песню! - раздался голос из повозки. - Тогда мы не будем тебя трогать!

Старик запел дрожащим голосом, стараясь воспользоваться перемирием, чтобы кончить работу. Когда он пропел первый куплет и дошел до припева, мальчики хором подтянули ему. В эту самую минуту ловко пущенный комок грязи совершенно залепил одинокое стеклышко на очках старика. Другой комок погасил свечку и свалил ее на пол.

В телеге поднялся смех еще громче прежнего.

- Идем, - сказал Моулди, - нечего нам тут стоять. Наш фургон там, в заднем конце.

Крепко держась за Моулди, я последовал за своими товарищами.

Оба они, видимо, совершенно привыкли к этому месту. Они ловко пробирались вперед, между тем как я беспрестанно натыкался на оглобли повозок, которые трудно было различить в темноте, Одна только свеча бедного старика могла сколько-нибудь освещать пространство. Все остальные огарки были окружены толпами мальчишек и взрослых, которые, присев на сыром полу и на клочках соломы, играли в карты, курили трубки и ругались самыми гадкими словами.

Наконец мы остановились.

- Стой, Смитфилд, вот наш фургон! - сказал Моулди.

Я ничего не видел, но слышал, что Моулди лезет по спицам, колеса.

- Ну, что, каково там? - спросил Рипстон.

- Отлично, - отвечал Моулди с фургона.

- Ну, полезай,- сказал мне Рипстон. - Становись ногою на колесо, я тебя подсажу.

Он действительно подсадил меня, да так энергично, что я упал на четвереньки на дно повозки.

- Ты сказал: отлично! - проворчал Рипстон, также влезая в телегу, - а соломы тут и нет!

- Ни крошки! - подтвердил Моулди.

- Я так и знал, - продолжал ворчать Рипстон. - Я, как только ступил на колесо, так сейчас почувствовал, что в этой телеге возили сегодня уголь.

- А ты бы, - заметил Моулди, - написал перевозчику, чтобы он перестал возить уголь, занялся бы перевозкою мебели да оставлял бы всякий вечер хорошую охапку соломы, не то мы переменим квартиру.

- Это еще ничего, что соломы нет, - проговорил Рипстон. Главное, неприятно, что проклятая угольная пыль постоянно лезет в нос и в рот.

- Ну как тебе здесь нравится, Смитфилд?

- Мы здесь ляжем спать?

- Это и есть наша квартира. Милости просим, будьте как дома! - любезно проговорил Моулди.

- А где же ваша постель? Ведь есть же у вас постель?

- Еще бы! Перина, набитая лучшим пухом, и целая куча подушек и простынь! У нас все есть, только вот беда, не знаю, куда все это девалось!

И Моулди принялся шарить по повозке, как будто отыскивая пропавшую вещь.

- Эх! - сказал он потом. - Толкуй ты нам о постелях! Вот наша постель! - И он стукнул каблуком о край повозки. Жестка она тебе кажется, так полезай вниз, там много мягкой грязи!

- Не слушай его, Смитфилд! - заметил Рипстон. - Сегодня здесь хуже, чем всегда, потому что нет соломы. А когда есть солома, здесь очень хорошо! Придешь сюда этак в холодную ночь, думаешь: опять ты несчастный, опять будешь спать на голых досках! Вдруг смотришь, в повозке целый ворох славной сухой соломы, в которую хоть с головой зарывайся.

И при воспоминании об этой роскоши Рипстон причмокнул языком так аппетитно, точно хлебнул ложку горячего вкусного супу.

- А вам не холодно, когда вы раздеваетесь? - спросил я.

- Не знаю! - коротко ответил Рипстон. - Никогда не пробовал.

- Я раздевался в последний раз в прошлом августе, - сказал Моулди. - Однако пора спать, давай ложиться. Кто будет подушкой? Смитфилд, хочешь ты?

Я был до того несчастен, что мне казалось все равно, чем ни быть, и потому я согласился.

- Да ты, может, не хочешь? Так ты скажи, но стесняйся! заметил Рипстон. - Ведь это как кто любит! Одному нравится, чтобы было мягко, другому - чтобы тепло. Тебе что лучше?

- Я люблю, чтобы мне было и тепло и мягко! - со слезами отвечал я.

- Ишь как! И то и другое! - усмехнулся Моулди. - Ну, слушай, хочешь быть подушкой, так полезай сюда и не хнычь! Нам плакс не нужно! Напрасно мы взяли тебя с собой!

Я поспешил уверить Моулди, что плачу потому, что не могу удержаться от слез, но что я готов быть подушкой, если он мне покажет, как это делается.

- Тут нечего показывать, - отвечал Моулди, смягчившись. Подушка тот, кто ложится вниз, так, что другие кладут на него голову. Ему от них тепло, а им мягко; это и просто и удобно.

- Ну, прочь с дороги: я буду подушкой! - вскричал Рипстон и лег в одном конце фургона. - Ложитесь на меня!

- Ложись, как я, Смитфилд, - сказал Моулди, укладываясь спать.

Но подражать его примеру было довольно трудно: он захватил для себя все туловище Рипстона, а мне предоставил одни ноги.

Роптать было бесполезно, и я постарался устроиться кое-как.

- Ты хочешь спать, Рип? - спросил Моулди после нескольких минут молчания.

- Хочу. А ты?

- Я никогда не могу спать после таких сражений. Представь себе, что на твой корабль наскакивают трое разбойников, а на тебе всего рубашка, штаны да два ножа и никакого другого оружия!

- Да, славные штуки представляют в театре! - проговорил Рипстон сонным голосом. - Спокойной ночи!

Опять наступило молчание, и опять Моулди прервал его:

- Ты спишь, Рип? Рип! Слышишь, спишь?

- Ну, уж другой раз не заманишь меня в подушки, если будешь этак болтать! - сердито отозвался Рипстон. - Чего тебе надо?

- Странный ты человек! Ты не любишь лежать и разговаривать о том, что видел!

- Из-за этакой-то глупости ты меня разбудил?

- Я хотел только спросить у тебя: как ты думаешь, разбойники бросили в колодец настоящее тело?

- Конечно! Я видел руки сквозь дырку в мешке, - насмешливо отвечал Рипстон. - И ты думаешь, там был настоящий глубокий колодец?

- Еще бы! Конечно.

- А я не слышал, как плеснула вода, - настаивал Моулди.

- Ты плохо слушал. Колодец-то ведь глубокий, сразу не услышишь, а я услышал уже через три минуты.

Моулди замолчал, но он дышал очень тяжело. Видно, что ему хотелось поговорить. Он попробовал покликать Рипстона, но тот, вместо ответа, громко захрапел.

Он позвал меня, но мне не хотелось разговаривать, и я притворился, что сплю.

А на самом деле мне не спалось. Прижавшись мокрою от слез щекою к коленям Рипстона, я думал о своем прошлом, о бегстве из дома и о том, что ожидает меня в будущем. Лучше бы я выдержал потасовку миссис Берк! Лучше бы я вернулся домой, когда Джерри Пеп схватил меня! Отец отстегал бы меня ремнем, но теперь все было бы уже кончено, я лежал бы в теплой постели и баюкал бы маленькую Полли, Конечно, боль от побоев еще не прошла бы, но в эту минуту я готов был вынести всякое мучение, только бы меня перенесли в наш переулок, в дом № 19, и простили бы мне все мои прегрешения.

Бедная маленькая Полли! Я не мог думать о ней без слез, а между тем она не выходила у меня из головы.

Может быть, она убилась о каменные ступени лестницы и теперь лежит в комнате одна, без движения, мертвая. Эта последняя мысль была так ужасна, что остановила мои слезы. Я вспомнил свою мать, вспомнил тот вечер, когда она умерла, и тот день, когда ее похоронили.