Еду в Магадан - Игорь Олиневич

Прогулка во дворике – 1-2 часа – была отдушиной, несмотря на угрюмые матово-серые стены и размеры 3 на 6 шагов (были дворики и поменьше). Контора на вышке включала радио (позже отключили вовсе) или диски, иногда с вполне приличной электроникой. Но и тут каратели сумели подпортить нам жизнь: заставляли ходить по кругу, первое время с руками за спиной. Отказываешься – уводят назад в камеру. В итоге часть арестантов совсем отказалась выходить. Стали принуждать. Очень непросто отходить 2 часа по кругу, когда уже через 15 минут пол превращается в ледяной каток. Естественно, лёд никто и не думал посыпать песком. Лишь через несколько недель, когда снег начал таять и люди стали падать в этой слизкой жиже каждый день, песок появился.

Письма пропали резко. Ещё в декабре я успел получить целую кипу, но с января почти ничего не было. Доходили лишь отдельные письма от отдельных людей: родителей, родных, пары друзей и разовые письма от товарищей, где по тексту сложно было понять, что это – политические. В зависимости от поведения, а также содержания разговоров в камере, письма шли от нескольких дней до месяца. В среднем, две недели для тех, что из Минска в Минск.

Письма – коварная штука! Они здорово поднимают настроение, особенно когда описывают различные мелочи из нормальной повседневной жизни. Но коварство в том, что каратели, регулируя и фильтруя поток писем, могут создавать ложное впечатление о действительном отношении людей к тебе, о реальном положении дел на воле. Например, пишут несколько людей, с которыми у тебя примерно одинаковые по степени близости отношения, но пропустят только одного, а потом и его обрежут. Вот и начинает казаться, что тебя подзабыли, и никому ты не нужен. Или могут собрать подряд несколько писем с негативной информацией. Это тяжело. Конечно, разум тысячу раз твердит, что это – подстава, и не нужно брать в голову, но червячок сомнения-то точит. От этого нельзя убежать. На это и рассчитывают. В условиях информационного вакуума избирательная подача информации влияет на тебя независимо от твоего желания. В этой ситуации необходимо повторять, как молитву: «Придёт время, и я узнаю, как всё было», что я и делал ежедневно. Несмотря на технологии фильтрации, кое-что они упустили. Пара писем – не содержанием, но самим фактом, — сориентировали меня, вскрыли целый пласт лжи со стороны оперов, так что я знал некоторые моменты дела и мог на них рассчитывать. Информация – на вес золота. Весточки от друзей, которые я успел получить в самом начале, дали мне дополнительную точку опоры. Друзья… Сколько лет совместного пути, веселых тусовок, отвязных приключений, душевного понимания. Казалось, что это будет вечно. Кто мог думать, что вместо штурма деревянных стен ролевого замка в кольчугах и шлемах вы будете штурмовать застенки этого «красного дома» письмами с воли. Каждое послание со словами поддержки, что я получил, оказалось бесценным. Эти слова будоражили память, не давали забыть, кем я был и кто я есть, не позволяли карателям лепить из меня слепое послушное чучело.

8

В начале января в камере произошли перестановки, которые определили будущий состав испытательного вольера №4.

Володю и Лебедько убрали, им на замену прислали Молчанова Саню и Федуту Александра. Оба – политические.

Молчанова взяли в первых числах января в Борисове, «опознав» по видеокамерам. На вид он был болезненно худощавым студентом-идеалистом. И, может быть, поэтому его прессовали особенно жёстко. Он регулярно подвергался марш-броскам. На него частенько орали, цепляли за шею и голову и гнобили. Чекисты с первого дня взяли его в активный оборот, выдавили покаяние на камеру и признание вины. Помню: двери открылись и в камеру вошел один из масок – без маски (!) – с дубинкой наперевес. Мы думали: сейчас будет маски-шоу (массовое избиение всей камеры), но он выцепил одного только Саню и вывел его на продол. Причём с таким видом, как будто бы на расстрел. Вопрос Кирилла «Мужики, что будем делать?» повис в воздухе.

Со временем мы узнали Саню с разных сторон. Участник демократического движения с юных лет, к своим двадцати годам он успел много где засветиться. В своё время чудом ушёл из-под разработки комитета, вовремя почуяв подставу. В свободное от политики время увлекался сталкерством[14], чтением, Интернетом. Такой позитивный образ жизни привел к тому, что Молчанов стал своего рода телезвездой площади 19 декабря. Были запечатлены и срыв им государственного флага со здания КГБ, и размахивание бело-червоно-белым флагом на крыше снегоуборочного трактора… После каждого пресса Саша не отчаивался, а материл чекистов на чём свет стоит, хотя знал, что камера прослушивается и ведётся видеонаблюдение.

Александр Федута оказался 46-летним мужчиной в очках. Настолько же крупным в теле, насколько крупной политической фигурой он оказался. На выборах и вообще. А был он политтехнологом и начальником штаба кандидата от оппозиции Некляева[15]. Он создавал впечатление гуманиста XVIII века и серого кардинала одновременно. Александр чуть ли не ночевал на допросах. Восемь-двенадцать часов у инквизиторов были стабильно его. Несмотря на его роль политической акулы, мы быстро поладили. Когда-то Александр был школьным учителем, вождем комсомола, журналистом, встречавшимся с Горби[16]. Затем одним из воротил бригады Лукашенко, а теперь стал его узником. Жизнь – это жизнь. Александр оказался не только политиком, но и профессиональным литератором и замечательным рассказчиком. Это его умение мы активно эксплуатировали. Вспоминается, как вся камера после отбоя, затаив дыхание, слушала множество историй о всяких поездках, а также «Графа Монте-Кристо» в пересказе. Было интересно наблюдать за лицами сокамерников, когда граф осуществлял очередной акт мести: наверняка, каждый прокручивал в воображении свою ситуацию, примеряя на себя роль графа. И в моих кровожадных фантазиях также всплывало несколько персонажей – как раз четверо.

Чем больше нас прессовали, тем громче в камере стоял смех, тем активнее мы играли в настольные игры. Наибольшей популярностью пользовалась зэковская разработка игры, которую Федута, будучи генетическим интеллигентом, немедленно перекрестил в «таракашку». Разумеется, мы не могли не воспользоваться ситуацией для подколов на эту тему.

Противостоять творящемуся кошмару помогала солидарность, царившая в нашей камере. Лошадиный смех и чёрные шутки служили способом психологической защиты, так как разуму мириться с происходящим было невозможно.

В продовольственном плане в нашей камере был построен коммунизм. Как правило, к обеду и ужину присаживались за стол (точнее, тумбочку, застеленную газетой) все вместе. Обычно Кирилл, а позже и я, готовил салат. Нарезались овощи, лук, зелень, чеснок, хлеб, сало и колбасы. Впоследствии, я всё-таки вернулся на вегетарианские твердыни и даже сагитировал к тому же Макса. Чай, кофе, печенье, сладости, фрукты также были общими. Каждый просто соблюдал меру с дефицитным продуктом, и проблем не возникало.