Херсон Византийский - Александр Чернобровкин

А у меня выбор есть, потому что умудрился не стать рабом и даже заработал на несостоявшихся рабовладельцев. Прихлебывая кислятину из фляги, принялся обсасывать варианты. Хорошо или плохо, что оказался здесь? Не знаю. Там я был одинок. Да, были друзья, но виделись мы редко, больше общались по телефону и интернету. Заплачет кто-нибудь по мне? Разве что мать и сестра. Но они и так не видели меня несколько лет. Я работал по два, а то и по три контракта подряд, брал отпуск только, если он выпадал на лето, и с теплохода сразу пересаживался на яхту. На нее и тратил деньги. Ну, еще на баб, на короткие и яркие романы. Всё равно оставалось больше, чем мне надо. Жениться бы во второй раз, чтобы рубка бабла приобрела смысл, но с годами требования мои становились всё выше, а внешние данные всё ниже. А в последние года два мне стало как-то пофигу. Наверное, как утверждают ученые, начался кризис середины жизни. Я даже не боялся попасть в кораблекрушение, умереть. Существовал на автомате и без вектора. Любой ветер мне бы попутным.

А чем мне здесь заниматься? Устроиться капитаном? Но кто возьмет незнакомого человека? Тем более, что у них тут наверняка суда прибережного плавания, надо помнить береговую линии. Некоторые отрезки черноморского побережья, Босфор и Дарданеллы я помню, но этого мало. А начинать с матроса нет желания. Купить лодку и ловить рыбу? Лодка должна быть не дороже хорошего коня, денег хватит. С голоду не умру, но и разбогатею вряд ли. А мне уже не двадцать лет, и пенсию здесь не платят. Обеспечить себя в эту эпоху можно только с оружием в руках. Командир легкой кавалерии – не так уж и плохо. Глядишь, добычу богатую возьму. Или погибну. В обоих случаях проблема старости будет решена. Но насколько я помню, Херсону Византийскому везло. Его сумеет захватить только князь Владимир, и случится это через несколько веков. Осталось научиться ездить верхом, махать мечом и колоть копьем. Но научиться не в Херсоне. Сюда надо вернуться уже подготовленным воином. Ладно, поживем, потремся здесь, может, что-нибудь поинтереснее найдем. Чему научил меня флот – это быстро обживать новое место и окружение. Я отложил пустую флягу и заснул.

4

Не знаю, как долго я спал, но, когда проснулся и вышел из коморки, солнце еще было высоко. Припекало почти по-летнему, хотя мне показалось, что сегодня, в шестом веке, холоднее, чем вчера, в двадцать первом. Сеть исчезла со двора, вместо нее висели постиранные рубахи и штаны. Хозяйки не было видно, поэтому ушел, не предупредив ее. Всё самое ценное – серебряную флягу и деньги взял с собой, положив в сумку. Точнее, в сумке были завязанные в «платочек» золотые монеты, только несколько солидов и серебро и медь переложил в трехотсечный карман-пистон, обнаруженный в поясе Тавра, который надел на себя, отцепив предварительно портупею с мечом, но оставив нож. Выйдя со двора, взял пеленги на заметные ориентиры, чтобы не заблудиться. Пошел на центральную улицу, выложенную плитами.

Там было людно, двигалось много гужевого транспорта. Разного вида и размера повозки тянули волы, ослы и мулы. На лошадях ехали только верхом, и то в большинстве случаев это были военные. С обеих сторон улицы на первых этажах большинства домов располагались лавки или мастерские, причем двери были открыты, можешь наблюдать, как изготавливают товар. Чего тут только не было! Даже карты морские на пергаменте и папирусе. Черное море с Азовским, Эгейское с Дарданеллами, Мраморным и Босфором, Средиземка и ее восточная и западная части по отдельности, Атлантическое побережье Европы с Англией и Ирландией. Очень подробные и точные, с судоходными речными участками, на одной даже был нанесен нижний днепровский порог. Однако! Не хватало только параллелей и меридианов. Стоили карты дорого, от пяти до двадцати солидов. Что удержало меня от покупки.

Центральная площадь города была большая, с возвышением в центре, на котором были то ли колонна, то ли просто мраморный столб, постамент без памятника и еще что-то, похожее на мраморное ложе. Наверное, на возвышении проводили культурно-массовые мероприятия типа казни. На восточной стороне площади был большой фонтан, напомнивший мне римский де Треви, но скульптуры были поменьше и поскромнее. На остальных трех сторонах по периметру площади располагались шесть церквей и достраивалась седьмая, которая будет покруче остальных. Судя по тому, что фундамент был старый, а стены новые, строили ее на месте какого-нибудь языческого храма. На папертях сидело много нищих, в основном калеки или больные с жуткими болячками, от вида которых у меня подступала тошнота. А вот на улицах я не встречал попрошаек. Видимо, у них здесь строго регламентировано, кто и где зарабатывает на жизнь. На всем остальном пространстве площади торговали с телег, тележек, столиков или просто разложив товар на плитах. Я сначала прошелся по рядам, посмотрел, кто, чем и почём торгует. Продавали еду, недорогие шмотки и хозяйственные товары. Тут же на переносных жаровнях пекли и жарили всякую снедь на древесном угле. У меня сразу же потекли слюни. Но решил сперва скупиться, а потом уже поесть.

Ко мне прицепился пацаненок лет семи:

– Дяденька, дай монетку!

Если дам, сбегутся все нищие. Показал ему жестом, чтобы отвалил, ничего не получит.

Пацан не отставал, приставал как-то слишком навязчиво. Там, где я вырос, было два жизненных пути, и оба вниз – в шахту или тюрьму. В шахту брали только после восемнадцати лет и сперва натаскивали в учебном центре, а в тюрьму и к воровской жизни готовили чуть ли не с пеленок, хорошие и не очень знакомые, друзья-приятели и иногда даже родственники. Как сказали бы сейчас в бизнес-школе, один из кейсов был «Первый отвлекает внимание лоха, второй его чистит». Я почувствовал прикосновение к моей сумке, висевшей с левой стороны, только потому, что ждал его. Тут же левой рукой схватил чью-то маленькую руку, пробиравшуюся в сумку. И сразу вспомнил первую поездку в римском метро. Когда я заходил в вагон, почувствовал в переднем кармане джинсов чужую руку. Действовали так грубо, будто имеют дело не с лохом, а с конченным лошарой. Рука принадлежала мужику лет сорока пяти, по виду – румыну или албанцу. Поскольку он не хотел отпускать деньги, я ему сломал пару пальцев. На этот раз мне попался пацанёнок лет двенадцати. Он не успел ничего взять, узел с монетами был на месте. Поэтому я загнул ему пальцы до боли, пока воришка не вскрикнул, но ломать не стал, отпустил. Обоих пацанят как ветром сдуло. Торговцы, видевшие всё это, засмеялись и заулюлюкали им вслед. А я на всякий случай передвинул сумку вперед, чтобы всё время была на виду.

Первым делом я купил кошелек – кожаный мешочек, который сверху затягивался шнурком. Затем – опасную бритву. Она была похожа на ту, какой брился мой дед по матери – складная, с костяной рукояткой, только покороче и сталь похуже. Потом купил деревянный короткий и широкий пенал, напомнивший мне матрешку, кисть с длинной ручкой, которую я собирался укоротить и превратить в помазок, и брусок приятно пахнущего хвоей, зеленого мыла. Оно обошлось в целых три солида – в несколько раз дороже кошелька, бритвы, «матрешки» и кисти вместе взятых. Причем продавец, в отличие от предыдущих, не торговался, тупо повторял цену. Я перешел в винный ряд. Здесь продавцы торговались отчаянно и давали попробовать, не жлобились. Потому что цена была очень низкая. Я выбрал красное вино с терпким и сытным привкусом, как у болгарского «Каберне» моей юности. Затыкая флягу сучком, решил, что надо бы приобрести к ней крышку. Что и сделал в расположенной между двумя церквами мастерской. Там работали трое, наверное, рабы, чеканили по меди и бронзе, а четвертый, хозяин, возился с серебряным браслетом. Я показал ему флягу. Он сразу понял, что мне надо, достал уже готовую крышку с колечком сверху, убедился, что она как раз впору (возможно, родная, кто-то нашел и продал ему), прикрепил ее серебряной цепочкой к фляге, чтобы больше не терял, и содрал с меня солид.